Ржавчина

Странное это чувство – когда привык жить с человеком, а потом вдруг оказываешься один. В пустой квартире. Один-одинёшенек. И понимаешь, что это, в общем-то, теперь надолго. Образуется какая-то пустота вокруг. И потихоньку начинает… не душить, конечно, но… так… поддушивать. Потому что оставаться одному такому, как я – это не очень здорово. Слишком уж много всяких нехороших воспоминаний. Кто бы ни был рядом, но он отвлекает. Какими-то даже самыми обычными звуками, которые издаёт, когда ходит туда-сюда, что-то делает. Отвлекает одним своим присутствием. А так теперь ляжешь, уставишься в потолок, и в тебя как будто со всех сторон начинает заползать… всякое. Голоса. И они говорят, говорят там между собой, и с тобой тоже, и ты сам говоришь, отвечаешь, только как будто не своим голосом, и всё это крутится, крутится без конца, и дел, чтобы отвлечься от этого, практически, и нет. И, главное, ведь есть к кому пойти. Есть же. Есть та, которая быстро отвлечёт и все мысли выбьет из головы быстрее, чем охотник «Пушек» отбивает летящий бладжер. Но стоит только вспомнить, что это всё из-за неё, что это она всему главная причина, так сразу пропадает всякое желание. Хотя враньё это всё! Главная причина – я. Вот, что страшно. Того, что произошло. И от этого осознания хуже всего. Мою жену забрали от меня. Увезли. И неважно даже, какие у нас с ней были отношения. Я бы сам затруднился точно определить, какими они были, особенно в последнее время. Не плохие – нет. Но и хорошими их тоже, наверное, нельзя назвать. Так – ни рыба, ни мясо, не пойми что. И никаких особенных шансов, что это изменится. Хоть в какую-то сторону. И вот теперь она в тюрьме, и мне не вернуть её оттуда. Не потому, что не от меня зависит. Просто не могу, не могу и всё. И какая-то часть глубоко внутри меня говорит, что и не хочу тоже. Мучаюсь от всего этого, особенно, как представлю, каково ей там. Но сижу, и ничего не делаю. Не нашёл даже сил, чтобы настоять на свидании. Хотя мог бы, я ж аврор. Договорился бы с кем надо, меня бы пустили. Как всё это вышло? Постепенно. Не в том смысле, конечно, что забирали её постепенно, но, как это говорят, обстоятельства. Сама жизнь. Она и привела к тому, чем всё закончилось. А начиналось, не то чтобы уж очень давно, мне, так, и вообще кажется, что это было вчера. Начиналось всё с нашей свадьбы. И ещё с того, наверное, что Гарри уехал сразу после собственной. Будь он здесь, всё сложилось бы по-другому. Лучше, скорее всего. А без него мы остались оба какие-то потерянные. И всё пошло вразнос. Мы поскакали как две лошади в одной упряжке, но в разные стороны. Не то чтобы у нас совсем не было хороших моментов. Были, конечно. Особенно поначалу. В первые недели, месяцы даже, пока ей ещё не наскучили мои попытки её развеселить. Пока я ещё не исчерпал все собственные идеи по поводу того, как можно развлечься в те, чересчур непродолжительные часы, которые мы проводили вместе. Потом ей стало надоедать. Я оказался для неё слишком прост, слишком... незатейлив... так, кажется, говорят. Ну да, я - простой парень. Не так-то уж легко такое про себя признавать, но жизнь... она... на многое заставляет открыть глаза. И я признаю. Простой. Мне не слишком много надо. И не слишком много вещей меня интересует. Ха, как будто она этого раньше не знала, скажете вы! До того, как решилась связать со мной жизнь. Но я так не скажу. Потому что не хочу обвинять её. Точнее, ТОЛЬКО её. Потому что она пыталась. Она пыталась изменить меня, сделать... не то чтобы лучше (плохим она меня никогда не считала), но более сложным, что ли. Расширить мой кругозор, по выражению профессора Макгонагалл. И это тоже было... хорошо. Потому что не сказать, чтобы я особенно тяготился её попытками. Всеми этими походами в театры, музеи... где мы ещё там были... Выставки какие-то. Не важно. Мне, правда, всё это было до лампочки, но нравилось с ней ходить. Не из-за мест, а из-за неё самой. Потому что я больше смотрел на неё, это было похоже на те времена, когда она нас с Гарри по малолетству всё пыталась просвещать. Было, правда, приятно. Можно сказать, я наслаждался, когда на неё смотрел. Она вся как будто преображалась, когда начинала мне втолковывать всякие разные сложные вещи. Ей это явно нравилось, и я ещё тогда подумал, что, может быть, ей стоило пойти в учителя. И, пока я смотрел на неё, я всё больше и больше хотел... быть с нею. Во всех смыслах. Порой едва удерживался, чтобы просто не схватить её в охапку прямо где-нибудь на людях, прижать к себе. Не делал этого, потому что знал, что это плохо кончится. И вот это моё настроение как раз бы использовать, когда мы возвращались домой, потому что я порою, буквально, на крыльях летел, пускай уставший, но только бы поскорее остаться с ней наедине. И всё бы тогда было просто прекрасно для нас обоих. Но - куда там! Вместо этого она начинала мучить меня вопросами. Понимаете, она принималась расспрашивать меня, о том, что мы сегодня видели, что я понял, что мне понравилось... Как будто я из-за этого туда ходил! Как будто не из-за неё, не с ней, а исключительно ради «расширения собственного кругозора»! Она же думала, глядя на мою довольную рожу, что это так. А я никогда не решался ей признаться. И, естественно, хорошее настроение, как рукой снимало. Начинались придирки, мои огрызания в ответ, а кончалось всё глухим молчанием. «Рон, ты опять всё испортил». А ведь могло бы стать нашим лучшим временем, проведённым вместе. Потому что в другое время времени на меня у неё практически не было. Она работала, работала, работала, а когда не работала, сама расширяла свой кругозор. Обложившись огромными стопками министерских документов. Изучала право. Что там изучать, спросила бы лучше меня, как на практике работают все эти дурацкие бумажки, уж кому-кому как не мне виднее, я с этим чуть не каждый день сталкиваюсь. Но она же... как это называется... идеалистка, она всегда верила, что всё можно поменять к лучшему, нужно только чуть сильнее постараться. Вот она и старалась. В выходные, если она не сидела дома за документами, и не таскала меня по разным культурным местам, мы проводили, в основном, молча. Это не было какое-то там напряженное молчание, никто ни на кого не злился. Просто. Вдруг с какого-то момента все темы для разговоров куда-то растворились. Оставались обсуждения новостей, но много ли новостей накапливается за неделю? И ещё воспоминания, само собой. Порой мне казалось, что только они нас и связывают. Ну, и Гарри ещё, конечно. Гарри она писала огромные письма. Каждую неделю писала, хотя он ей отвечал далеко не так часто. Я как-то пару раз взглянул на его ответы... Ну, что сказать, он пытался. Пытался показать, что ему правда интересна такая подробная переписка. Но его ответы всегда были едва ли не вполовину короче того, что писала она. Я-то сам от себя всегда приписывал несколько строчек к её простыням, и всё. А зачем?! Ну вот зачем, скажите, катать такое человеку, который уехал на «медовый месяц» на острова? Как у него там вообще хватало времени, чтобы хоть что-то отвечать?! Учитывая темперамент моей сестрёнки. А ведь как я уговаривал Гермиону, чтобы мы поехали тоже. Не с ними, конечно, ещё не хватало! Сами. Пускай не на острова, может быть, в Египет, говорят, там прекрасные гостиницы. И теплое море. Да мало ли ещё прекрасных мест? Хоть в Болгарию! Но разве её можно было уговорить? Нет, куда там! «Гарри может себе позволить, а мы - нет!» Почему, почему, почему?! Пускай, Гарри - это Гарри, но мы-то тогда кто?! Мы разве не заслужили? По её мнению - нет, мы не могли себе этого позволить. Гарри, видите ли, нуждается в отдыхе! А мы? «Гарри уже никому ничего не должен доказывать». А мы, что, должны?! Почему?! «Гарри позволяют средства». Ну, ладно, о’кей... И потом, потом тоже. Когда Гарри отправился в Америку, понесла его нелёгкая туда. На стажировку, или как там это ещё называется! Тоже письма, сплошные письма. Вот с ним она всегда находила, о чём говорить! Хоть он сам не больно-то от меня в этом смысле отличался. В каких-то вещах Гарри был даже ещё проще, чем я. Но у них двоих всегда было больше общего, чем у нас с ней. Он пришёл из маггловского мира, как и она. Наверное, поэтому. И всё равно наш с ней брак нельзя было назвать несчастливым. Даже неудачным, наверное, нельзя было назвать. И похуже видали. Ничего такого ужасного. А появись у нас дети, всё совсем повернулось бы хорошо, я уверен. Но вместо этого появилась Панси! Она, в общем-то, никуда и не исчезала... хотя... Нет, исчезала она. Сразу после битвы куда-то пропала. Появилась где-то через полгода только, я тогда же узнал, что её родители куда-то из страны увозили. Боялись, что тут станет небезопасно для таких, как она. Может, и не напрасно они боялись. Я же хорошо помню свои собственные чувства в тот момент, когда она в большом зале закричала: «Хватайте Гарри!» Или как-то так. Мне захотелось её ударить. Не просто, двинуть как следует. В лицо, в её курносый нос, в её наглые губы, которые посмели такое произнести. Чтобы потекла кровь! И ведь понимал, что девушек бить нельзя. Но тогда жуть как захотелось. Тогда... в смысле, в школе вообще, в те времена, до окончательной битвы, было всё по-другому. Тогда мне бы в голову не пришло смотреть на кого-то из слизеринцев иначе, чем на урода и гадёныша. Но после этой самой битвы всё как будто изменилось. Или, может быть, дело даже не в битве. Дело в том, что школа закончилась, а вместе с нею закончилось и это деление на «дома». Нет, конечно, старые обиды никуда не исчезли, а теперь к ним прибавились ещё и новые, но отчего-то вдруг стало понятно, что дело не в факультете совсем. Вовсе не в нём. В том, что каждый сам для себя всё решает. Пускай все мои друзья по-прежнему оставались гриффы, но на Панси я в тот момент смотрел просто как на девушку. Постороннюю девушку, которую как будто увидел в первый раз в жизни. Даже нет, не девушку, скорее, молодую женщину. Не было больше всех этих «мопсов» и тому подобной чепухи. Мне с ней больше нечего было делить! Какой «тот момент»? Тот самый, когда я зашёл за женой в департамент, где она работала, и обнаружил там новую сотрудницу. И ею оказалась Панси Паркинсон. По прежнему Паркинсон, не замужем. Не то что... Ах, да, я же забыл упомянуть об одной малости. О сущей такой ерунде. Моя жена... она... она оставила свою фамилию. Да, вот так просто взяла и осталась Гермионой Грейнджер при живом-то муже. Знаете, когда она мне сообщила, что не собирается менять фамилию, я... честное слово, мне захотелось просто бросить всё и сбежать. Но я стерпел. Как терпел многое от неё. Стерпел ещё и потому, что прекрасно знал причину. Конечно, первое, что пришло бы в голову в подобном случае такому парню, как я - начать кричать, что она не уважает нашу семью. Что она нас всех опозорит, всех Уизли. Что она брезгует нашей замечательной фамилией. Но именно потому, что мне очень хотелось начать это кричать, я и не стал этого делать. Потому что чушь это была бы полная! Возможно, я даже заставил бы её начать извиняться, да почти наверняка заставил бы. Но от своей мысли она всё равно не отказалась бы, а её мотивы мне и так были известны. Она не хотела становиться чистокровной! Даже по фамилии. Она хотела продолжать всем демонстрировать, что она магглорождённая, что она всего добивается сама, она хотела снова и снова бросать это в лицо другим, всем, кто её знал. Дело было не в нашей семье, конечно. Она поступила бы так с любой семьей, с любой фамилией. За одним исключением, пожалуй, но тут уж я могу только догадываться. Так я начинал о Панси. Я помню, что испытал мимолётное чувство, похожее даже на радость, когда узнал её. Просто как от знакомого лица, которое видишь спустя некоторое время отсутствия. Знаете, даже старые враги со временем становятся какими-то... родными, что ли. Да и какие мы с ней, в общем-то, были враги?! Так... На ней была приталенная мантия, которая удивительно здорово подчёркивала её фигуру. Приятные такие изгибы, какие-то почти упругие даже на вид. Удивительное дело, вот на Гермионе мантии всегда висели как... на вешалке, хотя они с Панси почти одного роста. Никуда не денешься, но это так. В платьях, в маггловской одежде она смотрелась прекрасно. Как та самая её любимая выдра... даже нет! Как ящерка - вся такая гибкая, подвижная, изящная. А вот с мантиями она не дружила. На Панси же мантии сидели так, словно она с рождения тренировалась их носить. Меня как-то раз уколола мыслишка, что, может быть, есть что-то во всех этих разговорах о чистоте крови. Хотя бы просто в такой ерунде, как ношение мантий. Да нет, конечно, не в этом дело. Панси просто когда-то в нужный момент научили их правильно подбирать. Вот и сейчас она была в строгом чёрном наряде, но ей это чертовски шло. К её волосам, цвета воронова крыла, к её прическе со странным названием... каре, кажется, к её большим темно-зеленым глазам с густо накрашенными ресницами, ярко-алым губам. Я ей чуть улыбнулся, просто машинально, ну, увидел знакомую, и что? А она сразу вскинула подбородок и окинула меня этаким надменным взглядом, мол, «ты кто такой вообще»? Но, конечно, она меня узнала, выпендривалась просто, в своей обычной манере. Я ждал, пока жена соберётся, а она всё посматривала на нас со стороны, и, знаете, ядовито так едва-едва улыбалась. Особенно после того, как Гермиона принялась, по своему обыкновению, за свои привычные наставления. Честно сказать, я тогда даже не разозлился, устал просто уже до чёртиков от этих постоянных нотаций и только бросал в сторону Панси уставшие взгляды: «Хрен с тобой, смейся, смейся». Н-да, просто беда была с этими нотациями! Мало я их в школе, что ли, от Гермионы наслушался? Там-то хоть какой-то прок от них был. А тут - взрослому уже практически мужику, аврору, и вечно наставления эти проклятые! Захочется мне их послушать, я к матери схожу. Ладно... Мне тогда в первый раз в жизни стало стыдно из-за всего этого. И, главное, перед кем?! Перед какой-то там Панси! Я как будто первый раз со стороны увидел, как это выглядит. Потому, наверное, что она не постеснялась мне в открытую показать свою насмешку. Другие-то побаивались, видимо. Особенно Гермиону. Её сам начальник департамента побаивался, как говорили. И немудрено. С её-то характером. Да, к тому же, после войны про нас троих такие истории понасочиняли - сам не знаешь, смеяться или плакать! Поневоле люди с опаской относились. И я вдруг вспылил. Ляпнул что-то... Нет. Это в другой раз было. Через день, кажется. В первый-то раз я стерпел. А вот через день... Мы, по-моему, на обеде тогда сидели, в кафе. И Панси, как нарочно, снова оказалась недалеко от нас. Впрочем, почему «как»? Ладно, не буду забегать вперёд. Я чего-то ляпнул. Громко, чуть не на весь зал. Что-то вроде «да, достало уже» или в этом духе, может, даже ещё хуже. И на лице Гермионы такое удивление нарисовалось. Не гнев, не обида, но именно удивление. Как будто какая-то тварь бессловесная вдруг решила подать голос. Это мне тогда так показалось. Ерунда, конечно! Она ни к кому так не относилась, а уж ко мне, тем более, но тогда я так подумал. А через минуту пришлось, само собой, извиняться. Мало того, пришлось бежать её догонять. На глазах у всех. Ну, потому что Гермиона - это Гермиона. Она меня сожрала просто прямо там на месте, вместо обеда. Она даже не кричала, хотя кричать она умеет ого-го как, она прошипела, именно прошипела мне одну-единственную фразу. И этого мне хватило, чтобы начать извиняться. И Панси, конечно, смотрела и наслаждалась. И эти «случайные» появления рядом стали происходить с завидной регулярностью. То там, то сям. Работаем-то в одном здании. И всё больше я к жене, чем она ко мне. В Аврорат просто так по своему желанию не больно-то захочешь заходить. Даже когда там твой муж служит. Вот и получалось, что Панси частенько становилась свидетельницей наших с Гермионой взаимоотношений. И она всё не прекращала улыбаться. Никак ей не наскучивало. Прямо высверливала меня этой своей улыбочкой. Обычно-то глазами высверливают, а она умудрялась так. Даже когда не смотрела на нас. Я первый с ней заговорил. Потому что, по-видимому, случай хороший представился. Не то чтобы я мечтал с ней заговорить, я... Да я сам не знаю, чего именно я хотел. Доказать ей что-то? Что у нас всё в порядке, ну, с семейной жизнью? Ну да, докажешь такой, конечно! Тем более что и не уверен я уже был тогда, что всё у нас в порядке. Попросить её перестать ядовито улыбаться? Ага! Чтобы услышать в свой адрес какую-нибудь пакость в её духе. Всю жизнь мечтал! Не знаю, короче, заговорил, и всё! Я зашёл, а Гермионы нет. Зато она на месте. Моя новоиспечённая головная боль. Панси. Я спросил её... кажется... чего это она вдруг решила устроиться именно в этот департамент. Она могла бы, конечно, если бы захотела, воспринять это как претензию, но она не захотела. Даже соизволила ответить, мол, ей было всё равно, куда устраиваться. - А чем занимаешься? - Делопроизводством, - протянула она нехотя. Вот как странно иногда бывает, попала на работу, и вдруг неожиданно проснулся талант к делопроизводству. И ведь не нравилось ей это совсем, а получалось прекрасно. Всё это сортировать, вести документы, организовывать, следить за чужим графиком. Они обе с Гермионой поначалу в департаменте числились на птичьих правах. Так - стажёры. А потом сразу попёрли в гору стремительным темпом. Причем Панси даже ещё быстрее, учитывая, что она на полгода позже пришла. Ну, Гермиона-то понятно, у неё всегда голова работала за четверых. Она за месяц во всём так разобралась, что могла любого сотрудника заменить. И инициативу, конечно, тоже начала проявлять вовсю, в своём стиле, куда же без неё. Собственные проекты принялась составлять, о том, как, значит, жизнь магических созданий улучшить, да прав им побольше добавить. Я, само собой, не преминул несколько шуточек на эту тему отпустить. Ох, лучше бы я этого не делал! Ладно бы ещё она начала ругаться в ответ, спорить, упрекать. Нет, она начала мне истории рассказывать. К ним же в департамент регулярно обращались за помощью, и вот она начала мне пересказывать всякую жуть. Как, кто и где плохо живёт, как кого притесняют. Наслушался я, в общем, надолго хватило, больше не шутил. Так вот, Панси умудрилась, если и не переплюнуть Гермиону, то, во всяком случае, оказалась работником не хуже моей жены, просто в своём роде. Она, конечно, никаких инициатив не выдвигала, но документооборот организовывала в идеальном порядке. Так они и работали. Не бок о бок, но недалеко друг от друга. В следующий раз я зашёл уже специально. В смысле, вроде как, к Гермионе, но зная прекрасно, что её сейчас нет на месте. И наш диалог был уже более продолжительным и содержательным. Она расспросила о своих знакомых, кто где, я рассказал, что знал, даже отпустил какую-то шутку, она улыбнулась в ответ, в свою очередь, высказала что-то такое беззлобное о моей жене, я поинтересовался, куда она уезжала, и заодно ненароком узнал, где она живёт. Оказалось – снимает квартиру в Лондоне. Я пообещал, что ещё загляну. В этом не было ничего такого, совсем ничего, обычный разговор с бывшей однокурсницей. Но почему же тогда мне казалось, что лучше бы его вести вдали от ушей Гермионы? Только потом я сообразил, что вокруг ведь полно злых языков, которые начнут болтать то, что не надо. Более того, Панси вообще могла затеять всё специально, чтобы просто нам обоим напакостить. И я даже начал боятся, что в один из дней услышу упреки от жены по поводу того, что я на работе любезничаю с девицами, да ещё не с кем-нибудь, а с Панси Паркинсон. Но ничего такого не услышал. И тогда я зашёл ещё раз. И в этот раз я уже не просто стоял, опершись на её стол, я сидел. И мы болтали. И это оказалось очень и очень приятно – с ней болтать. Не помню даже о чём. Просто так, какая-то совершенно пустая болтовня о том, о сём. Что никак невозможно было бы с Гермионой. С ней возможен был разговор только на тему. Никакого беззаботного щебетания, никаких сплетен, глупых шуточек над коллегами, никакого обмена лёгкими уколами. Мы пару раз вспомнили учёбу, и даже воспоминания эти были не чета тем мучительным, что обычно проскальзывали у нас в разговорах с женой, а такие, от которых тянуло ржать. Я уже давненько, со времени отъезда Гарри, наверное, так легко себя ни с кем не чувствовал. Когда пришла пора уходить, я понял, что у меня вот сейчас есть стопроцентный шанс пригласить её куда-нибудь. Более того, после такого разговора, это, вроде бы даже, как бы, и подразумевалось. Она ведь знала, что я женат. И два раза в разговоре упомянула, в какое кафе иногда заходит после работы. И как я должен был поступить, по-вашему? Нет, нет, ответ неправильный! Ни хрена я в тот момент ещё не думал, куда поворачивает ситуация. Со стороны – это одно, это я понимал, но внутри себя – нет! Мне было тяжело, бесконечные дежурства, семейная жизнь ни шатко, ни валко, Гарри уехал, а я даже с сослуживцами в бар не мог сходить. Потому что пить мне нельзя было, Гермиона бы учуяла, устроила бы мне весёлую жизнь. Я как-то раз попробовал. И выпил-то всего ничего. Ну, посидели мы немного с коллегами, поговорили спокойно, посмеялись. И, главное, такое приятное расслабление после работы, такое замечательное настроение было в тот вечер, думал, вот приду домой, первым делом жену расцелую, распрекрасную мою Гермиону! Ага! Расцеловал… После получасовой перепалки она придумала, как навсегда закрыть эту тему. Пригрозила, что расскажет родителям. Знала же, что я терпеть не могу, когда мать с отцом встревают в наши отношения. А тут они бы обязательно встряли, к доктору не ходи. Мать бы отца ещё контролировать меня заставила в Министерстве. Мало мне было забот! Вот так вот. Поэтому я решил, что это тоже неплохой способ. В смысле, посидеть с Панси в кафе. А что – с ней, как оказалось, очень легко бездумно проводить время. И вообще, с красивой девушкой рядом находиться само по себе приятно, особенно, когда ты понимаешь, что и ей нравится твоё общество. Но ничего такого. Совсем нет. Совсем! Вряд ли надо объяснять, что стоит всего лишь раз уступить самому себе, и ты уже остановиться не сможешь. Конечно, не было ровным счётом ничего ужасного в том, что мы с Панси проболтали в кафе два с половиной часа. Ужасно было другое – то, что я не рассказал об этом своей жене! А самое смешное, что я собирался рассказать. Пока шёл домой, совесть замучила. Ну, она ведь должна спросить, почему я так поздно вернулся? Тут-то я ей и признаюсь. Пускай поругается, пускай даже поревнует немного, может, хоть это слегка встряхнёт наши отношения. Но она не спросила! Вот в чём штука. Она настолько закопалась в свои бумажки, что даже не заметила, когда я пришёл. Понимаете?! Нет, конечно, у меня график тот ещё, иногда приходится и задерживаться на работе, но ей, похоже, вообще было всё равно! Ну, и с какой стати тогда мне было ей о чём-то рассказывать?! Наверное, я наговариваю на неё сейчас. Не было ей всё равно, не такие у нас были отношения. Конечно, она просто не обратила внимания. А почему? А потому что доверяла мне. Но, вы знаете, всё равно это было обидно. Да, обидно, и всё тут, кто бы что ни говорил! Так что ничего я не стал рассказывать. И в следующий раз мы с Панси пошли уже в другое кафе. Подальше от Министерства. А потом ещё. И ещё. А потом я пошёл её провожать. Глупо это, конечно, звучит – «провожать». Как будто магу нужны провожатые. Вот в том-то и дело, что магу не нужны, а девушке нужны. И когда я вдруг оказался у её подъезда, я понял, что подошёл момент уже и напроситься в гости. Ну, просто потому, что мне хотелось посмотреть, как она живет. Действительно! Но она аккуратненько так меня за плечи развернула и подтолкнула в спину. - Иди-ка домой, Уизли. Зайдёшь в другой раз, когда будешь чувствовать себя посвободней. Я сперва не понял, что она имела в виду, потом дошло. Действительно, смысл заходить на полчаса? Кофе попить? Я в кафе попил. Ну, мне ничего не стоило организовать себе день «посвободней». Сказать Гермионе, что я на дополнительном дежурстве, как раз тогда, когда у меня выходной. Вот интересно, когда я это организовывал, я думал уже тогда, зачем именно я собираюсь домой к знакомой девушке? Вряд ли. Вряд ли я думал. Да, она мне, конечно, нравилась, и я о ней даже фантазировал, но это были фантазии из серии «обычных», тех, что приходят в голову постоянно, каждый день. Со мной рядом в Аврорате работала девушка, которая мне нравилась не меньше, и ни от той, ни от другой я бы не отказался… не будь у меня жены. Но вот как-то действительно всерьёз думать, что ты с кем-то окажешься в постели, когда ты и так практически каждую ночь ложишься с кем-то в постель – это надо, чтобы совсем уж дело было плохо. В смысле, дома. Но в этот раз я уже не просто умалчивал, я врал, а значит, чувствовал за собой вину. Подозревал за собой очевидное намерение. Знаете, а ведь действительно, не приходило мне в голову изменять. Не было такой тяги совершенно. До встречи с Панси-то уж сто процентов. И ведь не сказать, что у нас в постели с Гермионой было всё в ажуре. Как бы не наоборот! Не то чтоб совсем грустно, но невесело. По крайней мере, мне - точно. И начиналось-то всё кое-как, но это бы ещё ладно, у многих так начинается, но и дальше стало не сильно лучше. Свадьба наша закончилась поздно, народу собралась уйма, мы оба были вымотанные и уставшие. Вообще, такое ощущение, что жених с невестой – всегда самые несчастные люди на свадьбе. По крайней мере, мне так кажется. Говорят, что для девушки это очень важно. Не знаю, Гермионе, по-моему, всё это торжество было почти так же не нужно, как и мне. Я бы с удовольствием собрался в тесном кругу друзей, вот это было бы и правда весело, а когда такая толпа малоизвестного народу, и каждый норовит подёргать тебя за рукав и сообщить, как он счастлив, поневоле захочется побыстрее сбежать. И потом, не понимаю я всех этих восхищённых возгласов: «Ах, как это красиво!» Что красиво? Свадебное платье? Да ничего хорошего. Сколько видел невест – оно их только портит. Уж не знаю, в чём тут дело, в белом цвете или ещё в чём, я в подобном не разбираюсь. Но невесты всегда смотрятся с какими-то жуткими красными лицами среди всей этой белизны. Будь моя воля, я бы нарядил Гермиону в каштан и позолоту! И распустил бы ей волосы. Вот это было бы зрелище! А так я больше пялился на её макияж, она в жизни-то не красилась почти что. Сейчас, правда, когда на работу ходит, понемногу начала. А до этого я её накрашенной только раз на четвёртом курсе и видел. И, в общем, накрашенная супер она выглядела! Даже белое платье не могло испортить. Ну, это ладно. Важно ведь, что потом было. Когда она начала это платье снимать. Что-то такое говорила себе под нос, как бы мне, а на самом деле себя успокаивала, свои нервы. Я даже не подошёл ей помочь, когда она отстёгивала все эти застёжки. Потому что с места не мог сдвинуться, стоял и смотрел. - А ты чего не раздеваешься? Ну да, конечно, «чего»! Первый раз в жизни вижу, как любимая девушка стаскивает с себя одежду и «чего». Естественно, я взгляда не мог оторвать от неё, пошевелиться не мог, стоял с открытым ртом. Она только плечами пожала, и дальше продолжает с себя все эти праздничные шмотки снимать. И, знаете, аккуратненько так с сосредоточенным выражением их сворачивает и на стул рядом с кроватью укладывает. Ну, чтобы не помялись, значит. Я-то тогда был прилично навеселе, и воспринимал всё как сквозь приятный туман. Слегка розоватый такой. И вот я наблюдал за всем за этим, и меня невольно пробило на смешок. Никак не мог удержаться. Уж очень комично это смотрелось. А она, естественно, сразу обернулась ко мне с таким недоумённым, знаете, выражением лица... - И что же смешного ты видишь, Рональд Уизли, интересно знать?! - Ну, ты вся такая... - Какая?! - Собранная. Как будто к экзамену готовишься. - Хм, - она повела бровью, - что ж, возможно ты и прав. Только ты не задумывался, что именно я у тебя буду его принимать? Надеюсь, ты приготовился? И вот тут я протрезвел. Буквально разом. Видимо, у меня в тот момент было такое лицо, что она как-то... смешалась... кажется, так говорят... и постаралась улыбнуться. - Эй, я пошутила, вообще-то. Но, вы знаете, вот ни хрена это была не шутка! Что я, первый раз с ней разговаривал, что ли? Не то чтобы она и вправду прям так об этом думала. Ну, как об экзамене. Но воспринимала - точно! И хуже всего, что неизвестно - с кого она собиралась спрашивать строже – с меня или с себя. А я ведь уговаривал её хоть чуть-чуть выпить. Но ни в какую же! А ведь это могло помочь. Наверное. Мне-то вот, правда, не слишком помогло. Потому что действительно сразу стало ни в одном глазу. И в голове так чисто-чисто. Как в стеклянном стакане с тонкими стенками. «Ты попал, Рональд Уизли», - вот что я тогда подумал. Но, как говорится, надежда умирает последней. Тем более что самого-то главного я ещё пока и не увидел. Ждал, верил, что, как увижу, так оно как-то всё само собой и получится. Она всё с себя стащила так боком-боком ко мне и одеяло в сторону, я едва успел её поймать. «Погоди, - говорю, - дай я хоть посмотрю на тебя». Она пожала плечами буквально едва-едва и замерла. Покраснела как рак, конечно, но мне тогда не на лицо её хотелось смотреть, отнюдь! И это был единственный раз, ЕДИНСТВЕННЫЙ, мать его, раз, когда она мне позволила на себя пялиться!! Они же не понимают, как для нас это важно. Видеть свою девушку голой стоя! Потому что в постели – это не то. В постель ложатся понятно для чего, там это как бы и в порядке вещей. А голыми мы же не ходим! Вот и получается, что ты как бы видишь что-то запретное, что-то только для тебя. И потом, в постели же ничего нормально не увидишь. Разглядишь – да, но не увидишь, всё только по частям, а вот так, чтобы вместе, вся фигура целиком… А это же очень важно! Впрочем, кому я это рассказываю? Ну, я и увидел. Н-да, тут, конечно, случилась у меня одна неприятная проблемка. Потому что мне раньше думалось, что я уже знаю, что я увижу. По одной простой причине. Хоркрукс мне показал. Да, да, когда соблазнял меня его не уничтожать. Он же мне под нос подсунул картинку Гарри с Гермионой, как будто они там… Обжимаются, короче, голые. И я почему-то наивно думал, что она такая и будет. Ага, куда там! До меня только гораздо позже дошло, что он никак не мог мне показать её настоящую, что он из моей же головы взял её изображение, а у меня в голове там было, как бы это сказать, что-то такое из журналов. Тех самых, которые принято прятать от родителей. Ну, вы можете себе представить! А реальность оказалась… несколько другой. Ну, про грудь я даже говорить не хочу. Нет, она у неё присутствовала, конечно, и, в принципе, если бы это была первая увиденная мною в жизни женская грудь, я бы, наверное, пришёл в восторг. В чём-то она, без сомнения, была даже привлекательна, мила, и всё такое. Только я-то ожидал не чего-то маленького, остренького и торчащего, а что-то округлое, полное и мягкое на один даже взгляд. Ну, ладно… И потом, глядя в журналы, я привык, что у женщин там должны быть волосы! У взрослых, развившихся женщин. У Гермионы там всё было чисто и гладко, так что я даже вспомнил собственную сестру, когда мать её купала по малолетству. Она, что, думала, что мне это должно понравиться? Опять что ли в книжке какой-то вычитала? Знаете, она мне вся целиком с этой её худобой напомнила какую-то… не знаю даже как сказать… недоразвившуюся, что ли. Ну не видел я в ней женщину, не видел и всё тут, хоть побей меня! Нет, вы не подумайте, это не какое-то там привиредство или что-то такое. Парень ведь может два часа недостатки девушки описывать, но это ему не помешает её хотеть. Ну вот ни капельки! Конечно, бывают совсем страшилы, но не про них речь. Да, я увидел то, что увидел, и мне это совсем не пришлось по душе, но, вы думаете, такая ерунда что-то меняет? Ничего подобного! Сам удивляешься, как в голове вдруг начинает что-то перестраиваться на другой лад. Потому что возбуждаешься, и потому что понимаешь, что надо! И вот уже то, что тебе только что не нравилось, вдруг становится сносным, как только внутри поднимается эта горячая волна от одной только мысли, что вот она - девушка – голая, совсем-совсем голая прямо перед тобой, и ты можешь с ней делать именно то, что тебе сейчас так хочется. Если бы дело было только в её фигуре, то хрень это была бы, а не проблема. Гораздо сложнее оказалось другое. Наше с ней длительное знакомство. Наша с ней дружба. И не просто там «мальчик с девочкой дружил», а самая настоящая дружба, на все сто процентов, и даже больше. Кто-то внутри как будто бы твердил: «Эй, это же Гермиона, мать твою!» Это же Гермиона, она не может вот просто так по твоему желанию стоять перед тобой голая. Она не может готовиться залезть в постель, чтобы ты там её отъымел. Потому что это – Гермиона Грейнджер, а ты – Рональд Уизли. Так что этого не может быть, потому что не может быть никогда! Выходило так, что я видел её как бы из двух половинок: от шеи и выше это была моя подруга, которая никогда в жизни никаких таких вещей делать не могла, а ниже – тело какой-то девушки, которое мне не очень нравилось, но которое я вполне даже был не прочь сейчас схватить обеими руками, чтобы затащить в постель. Боюсь, я не смогу даже приблизительно описать это ощущение. Бред какой-то! Почему столько ерунды сидит внутри нашей головы?! И главное, одновременно! Я думаю, что если бы она меня к себе подпускала постепенно, всё стало бы намного проще. Но, куда там! До свадьбы – никаких обнажений. Понятно, что она просто стеснялась жутко, и, судя по её телу, имела основания. Но всё равно, лучше бы мы до свадьбы как-то это начали. Ладно, после так после, я готов был терпеть, и я терпел, но самое главное-то не это вообще. Не сказал бы, что у нас в ту ночь совсем ничего не получилось. Что-то получилось. Но удовольствия нам обоим не доставило. Я бы назвал это просто – возня! Н-да… Потом-то мы потихоньку приспособились. Вошло всё в какую-то колею. Только, знаете что? Это не секс! Да. По крайней мере, с любимой девушкой. Мы просто снимали напряжение, и всё. Конечно, это было приятно. Но… Мерлин и Моргана, она же ничего мне не позволяла!!! Ничего, что бы выходило за рамки «нормального», по её мнению. А «нормальным» она считала только вот – легли, обнялись, поцеловались, потерлись друг о друга, она вниз, я вверх… ну, вы поняли! Блин!.. «Это мне не нравится!.. Так мне неудобно, так мне больно!.. Не дави, не лезь, не хватай!.. Ты с ума сошёл?! Какая гадость! Это негигиенично! Ещё чего не хватало! Нет, и не проси!» Тьфу!.. А главное, как будто я и вправду какой-то там извращенец. Я же не хотел ничего уж прям особенного. Так и жили. Я ведь любил её. Правда. До слёз. Смотришь, порой, и действительно плакать хочется. От счастья. Потому и мыслей не было, чтобы что-то поменять. Ну, вот такая она у меня! Ну, что поделаешь?! Какая досталась, такая досталась. Поэтому и к Панси в гости шёл – так… с туманом в голове. Без всяких таких планов.