Ржавчина

Я давно не видел Гермиону взволнованной. На нервах – видел, и частенько, у неё работа была такая. Приходилось из раза в раз доказывать, что права, а у нас в Министерстве сидит столько твердолобых, что доказать им что-то подчас труднее, чем Хагрида научить танцевать. А вот именно что взволнованной – давно не видел. А с чего ей было волноваться? У неё в жизни всё было стабильно, не то что у некоторых, не будем показывать пальцами. Работа, дом, дом, работа. Мне вообще казалось, что она нашла для себя какую-то удобную позицию, на которой держалась, как будто шар в ямку закатывается и там лежит. Как оказалось, я ошибался. Странно, что за всё время нашей совместной жизни мне как-то ни разу не пришло в голову поговорить с ней, как это называется, по душам. Постоянно казалось, что этого и не нужно, что всё ещё достаточно нормально для того, чтобы такие разговоры вести, хотя какая уж там, к акромантулу, нормальность! - Рон, мне кажется, в последнее время у нас с тобой как-то не складывается. «Правда?!» - Ты о чём? – спросил я насколько мог осторожно. - Ну, - она пожала плечами, - раньше мы как-то больше… общались, ходили куда-то. Её глаза смотрели в стол. Она чувствовала себя виноватой, похоже. Или мне показалось? Что я должен был бы сделать в таком случае, по всем правилам, если бы был примерным мужем? Броситься в атаку, конечно. - А когда нам ходить, когда разговаривать, если ты вечно занята? - Вообще-то, - она попробовала поднять глаза, - я сколько раз пыталась. Но тебе же ничего не интересно! - А тебе не интересно то, что мне интересно. - Ох, Рон, твои интересы, это… - Что? Ну что?! - Ладно, я не ругаться, вообще-то, собиралась. Я… - она замялась, видно что, не зная, как продолжить, хотя на неё это было совершенно не похоже. Я пил чай и не смотрел на неё. - Я тут подумала… с этим новым назначением… у меня ещё меньше остаётся времени. Мы почти не видимся. У тебя тоже эти сверхурочные дежурства постоянные. Я понимаю, что ты пытаешься как-то компенсировать… В том смысле, что раз уж я всегда на работе, и ты… не хочешь тут в одиночестве просиживать. Я понимаю, Рон! Не надо думать, будто я ничего не вижу. Тебе всё это не по душе, и давно не по душе. Ты ведь не на моей должности женился, и, наверное, не этого от меня ждал. Как вы думаете, что я чувствовал в этот момент? Нет, вы даже представить не можете! Если, конечно, сами не оказывались на моём месте. - Гермиона, да всё нормально! Нет, ну честно, тебе не надо… - Подожди! Зачем скрывать очевидное? Всё идёт не так, как должно было. Как мы оба хотели, мечтали. Возможно, пришла уже пора что-то изменить. Я похолодел. Внутри прямо волна ледяная прокатилась. Я вдруг понял, что если она сейчас заговорит о разводе, я готов буквально на колени перед ней свалиться и умолять этого не делать. Почувствовал себя способным и с Панси расстаться, и новую жизнь начать. Наверное, это был, как это говорят, порыв. Потому что накатило так сильно и резко, что я едва удержался, чтобы стерпеть и дослушать, чтобы не вцепиться в её руки и начать ей втолковывать с близи, прямо в лицо, те фразы, которые готовы были сорваться с языка. - Я думаю, что возможно… наверное… чтобы двигаться дальше, пришла пора нам с тобой, - и на два тона ниже, - завести ребёнка? Я только набрал в грудь воздуха и так и остался сидеть на одном месте с этим воздухом внутри. Выдохнул, только когда слегка опомнился чуть позже, а она всё это время смотрела на меня с… выжидательным испугом – так, наверное, можно было назвать выражение её лица. Я как будто на себе ощутил, чего ей стоило произнести эту фразу, и… как только ощутил, сразу же бросился к ней, и правда опустился на колени, она сидела, я обнял её за талию, вместе со спинкой этого дурацкого стула, прижал, начал целовать куда-то в макушку, лохматя её прическу… Я вообще не понимал, почему я так реагирую. Что такого уж она предложила? Мы об этом не заговаривали, конечно, но моя мать у меня регулярно спрашивала. Когда, мол? То есть чем-то совсем неожиданным для меня это не могло стать. Тогда почему? Возможно, потому, что это была Гермиона. И мне трудно, почти невозможно объяснить, что скрывается за этим словом. Я и не буду. - А как же твоя новая должность? - Никуда не денется моя должность, есть поважнее вещи… Рон… ты меня раздавишь! Я, наконец, отпустил её и стал рассматривать её лицо. Именно рассматривать, как будто в первый раз в жизни видел. Она всё никак не могла перестать смущаться, хотя, вроде бы, уже увидела мою реакцию на своё предложение. - То есть, ты не против? - Против?! Ты с ума сошла? Это же всё изменит! - Что изменит? Я понял, что проговорился. На радостях так бывает. Я тут же бросился объяснять ей, что она была права, и наша жизнь в последнее время действительно напоминала что-то странное, и что вот её-то и пора изменить. Она поверила. На самом деле, я, конечно, имел в виду другое. Я вдруг почувствовал… нет, даже ясно увидел шанс избавиться от этого раскоряченного положения, в которое попал и в котором пребывал уже слишком давно. Которое, вроде бы, меня и устраивало со всех сторон, но, в то же время, жутко напрягало где-то глубоко внутри. Я понял, что поэтому-то я так и обрадовался. Теперь появлялась возможность превратить наш с Гермионой брак в настоящую семью, всё бы вокруг изменилось, всё наше отношение к окружающему. И Гермиона меня, конечно, удивила. Она вдруг показала, что ей небезразлично происходящее промеж нас, что она, оказывается, всё это время тоже переживала, тоже замечала, что у нас не ладно, что ей это тоже было не по душе. Честное слово, нам бы стоило почаще говорить с ней обо всём таком, может быть, тогда бы и Панси не возникло на горизонте. А для Панси теперь у меня появлялся просто железный аргумент. Если Гермиона забеременеет, то я смело могу сказать ей, что нам пора расстаться. Ну какая женщина не поймёт такую ситуацию?! Я даже подумал, что мне стоит соврать. Соврать, что Гермиона УЖЕ беременна, что она именно об этом мне сообщила. Но потом решил так не делать. Потому что Панси всегда была… не то чтоб очень умной, но хитрой точно. Она бы сообразила, что у такой, как Гермиона СЛУЧАЙНО ничего подобного произойти не могло. Всякий, кто близко знал мою жену, так решил бы. У Гермионы всё всегда было распланировано, и допустить небрежность в таком важном деле, способном изменить всю жизнь, она не могла. А заподозри Панси меня во вранье, всё могло бы кончиться очень плохо. Так что я решил по-другому. Я просто принялся с воодушевлением прикладывать усилия к тому, чтобы Гермиона и вправду забеременела. Ко мне даже поначалу вернулось ушедшее желание к своей жене. К сожалению, она снова всё испортила. Ей, конечно, хотелось сделать всё «правильно», а, по её мнению, правильно – означало «по книжкам». Ну, вы понимаете. Нужные даты, нужные позы… Хорошо, что ради такой цели я снова готов был терпеть. Так что некоторое время я прожил в немного подвешенном состоянии. Я как бы уже знал, что изменения пришли, но они ещё не наступили. И с Панси я, естественно, всё никак не мог переговорить. Во-первых, самого события ещё не случилось, во-вторых… боялся просто до ужаса. Аргумент, конечно, был железный, но стихийной женской реакции ещё никто не отменял. И я… продолжал с ней встречаться. Пусть реже. Но продолжал. Оправдывал это тем, что она не должна раньше времени забеспокоится. Иначе первой затеет разговор о наших взаимоотношениях, когда у меня ещё не будет так лелеемого мной аргумента. «Лелеемого» – ха, я всё-таки кое-чего нахватался из всех этих походов по театрам и музеям! Сейчас только и остаётся, что сидеть и вспоминать об этом. Сколько ни ругал ту жизнь, а нынешняя-то в сто крат хуже. Всё разрушилось в один миг! Утром. Они пришли утром. Постучали в дверь. Мы едва только встали, наверное, не было ещё семи часов. Гермиона, по обыкновению, клевала на кухне какую-то кашу. Я их всегда терпеть не мог. С детства. Всё, что она оставляла, я немедленно выкидывал вон, мне даже запах этот не нравился. Но почему я говорю о каше в такой момент? А разве так уж легко заставить себя говорить о том, о чём не хочешь вспоминать больше всего на свете? Они постучали, и я пошёл открывать дверь. Хорошо, что я. Вообще, хорошо, что я тогда был дома, а не на дежурстве, иначе бы её забрали как есть – прямо в халате на голое тело. Они, видимо, были в курсе, что я – аврор, потому что сообразили сразу представиться. И дали возможность Гермионе собраться хотя бы по минимуму. Я что-то кричал. Я помню, что я что-то кричал. И кидался на них. Не всерьёз, конечно, потому что понимал, что у них действительно есть полномочия, и что они действительно не шутят. Гермиона успокаивала меня, твердила, что это какое-то недоразумение, что очень скоро всё выяснится, и перед нами ещё будут извиняться. В глубине души я тоже на это надеялся. Я в тот момент решил, что произошла какая-то глупая ошибка с какими-то очередными нелепыми бумажками, что они просто перестраховываются. Мне не приходило в голову, что из-за простой перестраховки они не пришли бы арестовывать Гермиону Грейнджер, у них должна была быть весомая причина и стопроцентные доказательства, потому что завтра же эта новость была бы на первой полосе. Если б хотя бы Гарри был здесь, если бы только он был здесь! Вполне возможно, они вообще бы не посмели, закрыли бы глаза, предпочли бы не заметить. Но Гарри не было, и мою жену отвезли на второй уровень Министерства. В мой департамент. Есть такая комиссия… Те, кто в курсе, поймут. Она контролирует не то, чем маги занимаются вне стен Министерства, как все прочие подразделения нашего департамента, она занимается самим Министерством. Её назначает непосредственно Визенгамот из своих же. Как правило, всё маги при капиталах, чтобы их труднее было подкупить. По хорошему, контролировать собственных сотрудников должно своё же руководство. Но это только на словах. На самом деле, всем плевать на это, надеются на наш департамент, считают, что это наша работа – нарушителей ловить, а они как бы и не при делах. Особенно удобно, когда самому начальнику хочется что-то положить себе в карман. Вот эта комиссия такими и занимается. Понимаете теперь, почему я подумал, что это всё чей-то глупый ляп? Разве можно себе представить Гермиону, проворачивающую махинации у себя на работе? Нет, ума бы у неё хватило, конечно, чтобы обмануть любой контроль, но дело же не в уме. Даже если бы я самолично увидел, как она делает что-то незаконное, я бы скорее поверил, что мои глаза меня обманывают. В крайнем случае, она могла пойти на нарушение для помощи другим, если бы посчитала правила слишком несправедливыми. Но для себя?! Это немыслимо! Если бы я что-то знал заранее, я бы постарался хоть как-то это остановить. Как-то объяснить, что им надо копать в другом направлении, я бы даже помог, если надо. Но они ни с кем не делятся, это самостоятельное подразделение, а уж с мужьями подозреваемых – тем паче, аврор он там или не аврор. И когда это колесо закрутилось, его уже не остановить. И обороты этого колеса всё ускорялись и ускорялись. В первую очередь я узнал, что оказывается, на наш сейф приходили какие-то деньги. А, если точнее, мой сейф, потому что, когда мы поженились, как-то удобней было именно мне зарегистрировать на себя сейф в банке для нашей семьи, ну, потому что я – Уизли, и всё такое. Чистые мелочи, но они и определили, что сейф будет оформлен на меня. И денег там, конечно же, никаких не было. Там валялось всё это время всего несколько вещей, вроде бы и дорогих для нас или чем-то важных, но, скорее, их можно было бы назвать хламом, с которым трудно расстаться, но который дома хранить не с руки. Навроде клыка василиска, бывшей палочки Беллатрисы Лестрейндж и других таких же реликвий, оставшихся со старых времён. А копить деньги мы так и не научились. Если и оставались какие-то свободные средства, я их чаще всего отдавал матери. В последнее время, правда, больше тратил их на Панси, но это, пожалуй, и всё. Поэтому я и знать не знал ничего об этих деньгах, потому что в сейф-то последний раз заглядывал, наверное, больше года назад. Ну вот. Гермиону обвинили в том, что она присваивала себе часть средств, выделяемых департаментом на обустройство переселяемых общин магических существ. Она этим, вроде бы, занималась. Знаете, довольно часто возникает такая необходимость, особенно, когда магглы неожиданно разворачивают свою деятельность не там, где надо. Иногда удаётся их свернуть ещё до того, как они успеют начать копать, бурить, рубить или что они там обычно делают, где ни попадя! Но иногда это невозможно, тогда приходится помогать с переездом тем, кому не повезло. Ну и можно ли вообразить себе более нелепое обвинение?! Чтобы Гермиона стала красть у тех, кого она всю жизнь с пеной у рта защищала?! Бред же натуральный! Любой, кто её знал, это бы подтвердил. Но, как я уже сказал раньше, просто так они бы не пришли. У них были серьёзные доказательства. Документы. Любой документ, проходящий через департамент, визируется несколько раз. Окончательно – палочкой начальника, на промежуточных этапах – палочками тех, кто этот документ вёл. По идее, начальник как бы должен отвечать за предыдущие визы. Но на практике, конечно, это невозможно, учитывая какой объём документооборота в таком департаменте, как тот, в котором работала Гермиона. Поэтому спрашивают обычно с исполнителей, если что-то случается. Комиссия просто делала рутинную проверку. Выборочную. Они ежемесячно что-то такое проверяют в одном из отделений каждого департамента. За исключением Отдела Тайн, разумеется, туда вообще никто в здравом уме не суётся. И обнаружили, что средства идут налево. Аккуратно так, по несколько процентов за раз. Стали сверять, копать глубже, поднимать прошлые документы. И обнаружили настоящий такой ручеёк из денег, который тёк… прямо в мою банковскую ячейку. Представляете?! Нет, я-то обо всём об этом узнал гораздо позже, когда с меня уже практически сняли обвинения. Какие обвинения, спросите? Ну, известно какие. Невозможно же отправить средства к кому-то в банк без его разрешения! За этим строго следят, почти так же, как и за тем, чтобы средства не пропадали. И тому есть причина. Гоблины банка Гринготтс Министерству не подчиняются. Только собственным правилам. Для них сохранность ячеек священна, стало быть, даже если казённые или ворованные у кого-то средства попали в их банк, вернуть их обратно невозможно, кроме как по желанию хозяина ячейки. У гоблинов ничего назад не конфискуешь! Так что если кто-то даёт согласие на помещение в его ячейку украденных ценностей, он по закону отвечает вместе с вором. Вот меня почти сразу и привлекли. Почему? Потому что документы были заверены моей палочкой! А иначе как бы деньги попадали в мой сейф? Там такая круговерть завертелась, долго рассказывать. Мне, конечно, мои коллеги из Аврората пытались помочь, министр даже этим делом заинтересовался, приходил ко мне в комнату задержания на втором уровне, расспрашивал. Но когда у обвинителей такие карты на руках, против этого не попрёшь. В любом случае, замять не получалось это дело никак. Только, разве что, Гарри мог нас спасти, но его-то как раз и не было! Но я-то надеялся, что всё вот-вот выяснится, что это ошибка какая-то, потому что в честности расследования я был уверен. Не те там были люди, чтобы фабриковать, да и не посмели бы, слишком уж дело громкое, а обвиняемые заметные. На суде бы всплыло, они сами в Азкабан на пожизненное сели бы, к доктору не ходи. А раз расследование честное, то чего нам с Гермионой было бояться? Ну, продержат нас неделю. Две, максимум. Потом отпустят, будем всё вспоминать, как очередное приключение. Меня больше родители в тот момент беспокоили. Они-то понятно нервничали больше всех остальных. Мать, наверное, все кабинеты оббегала. Но к задержанным никого же не допускают. Ни друзей, ни родных. Даже письма нельзя писать. Так что я просто валялся на кушетке между допросами. Не так много их и было. Допросов. Ну, потому что толк какой? Я же во всех этих документах ни бельмеса не понимал, что я мог сказать? Твердил только «нет», да «не знаю». И ждал, когда это всё уже, наконец, кончится, и я снова увижу Гермиону. Неприятно было, конечно, что подозревают, да ещё обвинения такие дурацкие, но не особо. А вот, Гермиона-то должна была намного сильнее меня мучиться. Она-то столько сил прикладывала, дневала и ночевала на работе, а тут такое! Но, когда мне предъявили обвинение, я впервые всерьёз забеспокоился. Время шло, но что-то никак ничего не прояснялось. Наоборот. Я, естественно, стал отпираться, и вот тогда-то они передо мной открыли все карты. Хотя, может, и не все, но даже и того, что мне рассказали, хватило. Узнал я обо всех этих кражах потихоньку из средств, которые Гермиона вела, и о пополнении собственного сейфа без моего ведома, а главное, всё это с визами. Моей жены и моими. Везде, везде её и моя палочка! Ну как-так?! Они думали, что припёрли меня к стене. Действительно, всё, вроде бы, было одно к одному. Не отпереться. Кто имел все возможности для кражи? Гермиона. Кто соучастник? Её муж. Муж и жена – идеальный сговор. И даже если кто-то вдруг пользовался без спроса моей или её палочкой, то не так же часто! Да и вообще, какой идиот будет отправлять деньги туда, откуда он их никогда не достанет?! В любом случае, сговор с владельцем сейфа необходим! У меня, конечно, поначалу волосы дыбом на голове встали, когда они всё это предъявили. Само собой, я не поверил, что это моя жена. Мне было ясно, что это подстава. Что кто-то в департаменте ворует, а сваливает всё на Гермиону. Мне только непонятно было, почему мне это понятно, а им – нет? Почему они столько времени разбирались и не разобрались. Конечно, палочки – это аргумент, особенно моя. Но… И я решил им помочь разобраться. Чтоб уж они убедились. Чтобы поняли, какие они идиоты. Честно говоря, я тогда разозлился немного. А зря. Лучше бы я успокоился и подумал. Но я не подумал. Я потребовал допроса под веритасерумом. Я как-то раз уже пил эту гадость. Когда устраивался на службу в Аврорат. Надо было ответить на несколько заранее согласованных вопросов. Тогда было обидно, но я стерпел, уж больно хотелось аврором стать. Сейчас обиды не было, было раздражение. Пускай, пускай задают свои каверзные вопросы, сейчас они убедятся, что обвинили честного человека, сейчас они всё поймут, ещё стыдно станет, а я их обязательно перед Гермионой заставлю извиняться, обязательно! Н-да, если бы я тогда подумал! Вот ведь дубина, дубина натуральная! - Как вас зовут? - Рон. - Полное имя. - Рональд Биллиус Уизли. - Вы женаты? - Да. - Как зовут вашу жену? - Гермиона Джин Грейнджер. - Она магглорождённая? - Да. - Вы знаете, где она работает? - В Министерстве магии. - Подробнее. - В Департаменте регулирования магических популяций и контроля над ними. Для чего все эти дежурные вопросы? Они, что, хотят убедиться, что зелье работает? Оно когда-нибудь отказывало? Хм, а это интересный вопрос. Была бы рядом Гермиона, можно было бы у неё спросить. Но Гермиона в камере Азкабана. Из-за меня. И из-за того, в том числе, что я полез с этой идиотской инициативой с допросом. - Вам знакома эта палочка? - Да, это моя палочка. - А эта? - Это палочка моей жены. Бук и сердечная жила дракона. Десять и три четверти дюйма. Двенадцать с половиной галлеонов. По специальному заказу. Гермиона могла с её помощью создать дворец. Или его разрушить. - Взгляните на эти документы. Они вам знакомы? - Да. - Откуда же? - Вы мне их недавно показывали. - А до этого вы видели их? - Нет. - И вы не использовали свою палочку, чтобы их заверить? - Нет, не использовал. - Возможно, вы видели, как ваша жена использует вашу палочку для этого? - Нет. Моя жена последний раз использовала мою палочку… несколько месяцев назад. Точнее не могу вспомнить. - Для какой цели? - Убирала пыль со скамейки в парке. - Вам принадлежит ячейка в банке Гринготтс под номером 348? - Да. - Какое количество средств в данный момент там хранится? - Не знаю. Вы сказали мне, что туда переводили какие-то деньги. Так что я не знаю, сколько сейчас там. Н-да, дорого бы дал, чтобы посмотреть на их рожи после этих слов, и не быть при этом одурманен зельем! - Хорошо, сколько там находилось на тот момент, когда вы знали? - Пятьдесят три галлеона. - Когда это было? - Около года назад. - И вы с тех пор не переводили туда никаких средств? - Нет. - А ваша жена? - Насколько я знаю, нет. - Но она могла бы? - Если бы захотела. - Но ведь для этого нужна ваша палочка. - Я дал бы ей. - Но вы не давали? - Нет, для этой цели не давал. - А кому-либо ещё? - Нет, никому. - Ваша жена когда-нибудь говорила вам, что переводит средства со счетов Министерства? - Нет, ничего такого. - Ваша жена имела право изымать что-либо из вашей ячейки? - Да, имела. Я оговорил это сразу после регистрации сейфа. - Ваша палочка когда-нибудь в ближайшие месяцы пропадала у вас надолго? - На сколько? - М-м, на несколько часов. - Не помню ничего такого. Нет. - Как вы считаете, ваша жена могла похищать средства департамента? - Считаю – нет. - Кто, по-вашему, мог это сделать? - Не знаю. Нет мыслей. Начальник департамента? - Последний вопрос. Вы готовы вернуть средства из вашего сейфа Министерству, если будет подтверждено, что они были похищены? - Да хоть сейчас готов! Казалось бы, ну всё же ясно! Нас надо отпускать. При одном условии, которое я не учёл. От меня отвязались на третий день после этого допроса «с пристрастием». Я отправился домой, потому что на работе мне сказали, что надо подождать решения Визенгамота, или, по крайней мере, завершения расследования. Ну, о’кей, можно и подождать! Я подумал, было, сунуться к Панси, но, хорошо, сообразил, что это будет совсем уж тупым поступком. Отправился домой, в «Нору», успокоил своих, сказал, что всё скоро наладится, осталось подождать чуть-чуть, едва не проговорился о том, что мы с Гермионой решили завести ребёнка. В общем, я просто ждал, думая, что осталось немного. Конечно, меня интересовал вопрос, кому пришло в голову отправить деньги в мой сейф. Но я всё ещё считал, что это чья-то ошибка. Или какое-то другое хитрое мошенничество, которое комиссия просто не смогла пока разгадать. Всякие же бывают хитрецы. Наверняка есть и те, которые и гоблинов смогут обвести вокруг пальца. А потом, спустя неделю – это. Как гром среди ясного неба. Открываю с утра «Пророк», а там, на первой полосе… «Известная всем героиня войны, знаменитая Гермиона Грейнджер осуждена по приговору верховного суда!» У меня и сердце, и челюсть упали куда-то вниз. Я уставился в эту газету, и такое ощущение было, что я разучился читать. Водил глазами по строчкам, но ничего не понимал. Захлестнуло меня. Как же?! Как же так?! Как же это может быть?! Это какая-то… какое-то… «…расследование независимой следственной комиссии… крупные хищения… показания свидетелей подтверждают… многочисленные документы, доказывающие… совокупность улик… обвиняемая не смогла убедить суд… стало шоком для многих… большой удар для всех её знавших… в том числе, супруг, не менее знаменитый Рональд Уизли из всем известной семьи… отягчающие обстоятельства… тем не менее, приговор суда был максимально мягким… десять лет заключения в Азкабане…» Десять лет! ДЕСЯТЬ! ЛЕТ!.. ..! Они даже не сказали мне. Они даже не сообщили мне о дате суда! С того момента, как её забрали из нашей квартиры, я больше не видел её, я больше ни разу с ней не говорил, и мне даже не позволили присутствовать на суде! Мне сказали, что всё было сделано для нашей же пользы. Сказали, что так было лучше. Что всё держали в тайне до конца, чтобы не поднимать шумиху и скандал. Что многие пытались нам помочь. Что приговор и правда был минимальный при таком преступлении. На работе потом сказали. Ну да, они действительно думали, что так было лучше. Лучше… Лучше бы они просто дали мне поговорить со своей женой! Просто. Дали. Поговорить. С женой! И ничего бы этого не случилось! Почему она не согласилась на допрос под веритасерумом? Почему она этого не сделала?! Почему?! Она же не могла не понимать, что это станет доказательством её невиновности. Ведь на суде её просто припёрли к стенке уликами. Кто имел доступ к обеим нашим палочкам? Она. Мы муж и жена, в конце концов. Кто вёл документы? Она. Все свидетели подтвердили, что именно она с ними работала. Наконец, кто получал прямую выгоду и возможность воспользоваться уведёнными средствами? Она. А я сперва числился соучастником, но доказал, что понятия ни о чём не имел. Но я же был уверен, что она поступит так же! Что могло быть проще этого? У меня не было объяснений. Неужели она действительно сделала что-то такое, что боялась раскрыть под воздействием зелья? В это невозможно было поверить! Тем более, всё равно это не объясняло появление денег в моём сейфе. Я хотел бежать, нестись, мчаться. Доказывать всем, что она не при чём… Нет! Сперва я хотел к ней. К ней, в Азкабан. Встретиться и закричать: «Почему?! Почему?!» Почему?… Но я никуда не побежал. Потому что понял - почему. Понял, ведь я аврором работаю, а это направляет мысли в правильную сторону. Иногда. Поставьте себя на её место. Она знала, что не крала денег. Но она должна была размышлять на эту тему. Напряжённо думать, пытаться найти ответ. И, учитывая её ум, должна была быстро придти к единственному выводу, потому что у неё могла быть только одна реалистичная версия, после того, как ей предъявили обвинение и показали улики. Кто ещё мог сделать это? Кто, если не она? Кто имел доступ к обеим палочкам и сейфу? Я! Её муж. Только я мог это сделать, больше никто. У меня не было доступа к документам, и я в них не разбирался, но у меня мог быть сообщник в департаменте. Сообщник, который меня надоумил, который всё мне объяснил, который и составил план. Поэтому она не стала требовать допроса с веритасерумом. Потому что, когда бы её спросили о том, кого она считает виновным, ей пришлось бы рассказать о своих сомнениях в отношении меня. Она не знала, и не могла знать, что я сам потребовал для себя такого допроса, и мучимая подозрениями, не посчитала возможным меня выдавать! Вот как всё было! На что она надеялась? Возможно, на то, что на суде сможет что-то доказать. Она же отлично знала право, думала, это ей поможет. А ведь я говорил ей, что вся её теория кната потёртого не стоит, что в жизни всё иначе. Хотя она и сама уже должна была бы это понять, работая в таком-то департаменте. Тогда, наверное, она надеялась на меня. Да. Раз она думала, что я причастен, значит должен был бы признаться, чтобы её спасти. Думала, что у меня хватит на это совести. Но ведь это же был не я! Как я мог признаться в том, что не совершал? Я понимаю, вы сейчас сидите и думаете: сколько он может болтать не по делу? Сколько можно прикидываться дураком? Вот вы, вы-то уже давно всё поняли, всё разгадали, а он делает вид, что не понял. Я не делаю вид. Даже не собирался. Просто легко строить выводы, когда сидишь в кресле (или где вы там сейчас сидите), и тебе всё по порядку рассказывают. А когда к тебе информация приходит по кусочкам, а многое становится известно уже тогда, когда поздно что-либо менять, всё намного труднее. Так что я даже не понял, а ещё только начал подозревать уже тогда, когда Гермиона оказалась в тюремной камере. Потому что сразу после этого пропала, как это говорят, многозначность. Как только до меня дошло, из-за чего она отказалась воспользоваться железным способом избежать тюрьмы, так сразу же добавились и иные рассуждения. У моей жены не было других вариантов для подозрений, кроме меня, только по одной причине. Ей не хватало информации. Она была наивно уверена, что нашими с ней палочками одновременно могут воспользоваться только два человека. Она же не знала, что есть ещё и третий. И никто не знал. А я?.. Я-то знал, но сначала не понимал даже, в чём нас обвиняют, а потом просто был уверен, что мои ответы под веритасерумом снимут все вопросы, я и подумать не мог всерьёз, что дело кончится обвинительным приговором, я думал, что Гермиону вообще выпустят до суда. А потом-то я сообразил. Правда, было уже слишком поздно что-либо делать. Нет, ну как, поздно. Не поздно. И сейчас не поздно. Но невозможно. Потому что, если это сделать, если пойти и всё рассказать, тогда… Тогда всплывёт и всё остальное. Мои измены, то, что я, фактически, больше полугода жил с двумя женщинами одновременно. И в этот раз получится ещё хуже, чем, если бы Гермиона просто узнала обо всём сама. Потому что теперь узнают все. Родители, друзья. Всё попадёт в газеты. Это будет… задница, короче, полная! И ещё. Гермионе правда дали по минимуму, учитывая её прошлые заслуги, да и сочувствующих было полно в Министерстве. С Панси будет иначе. Ей вкатают столько, что из Азкабана ей уже вряд ли выйти, тем более что она ещё и других подставляла. Вы думаете, с чего это я так спокойно об этом рассуждаю. Неужели мне самому не хотелось отомстить, восстановить справедливость? Просто это я сейчас спокоен. А когда тогда до меня дошло – нет, я не был спокоен. Совсем даже наоборот. Я не побежал её выдавать, нет, но я побежал к ней. Мне даже не было интересно, почему она это сделала, я и так всё понимал. Она же обещала решить ситуацию, она и решила. Устранила соперницу наиболее мерзким способом, чисто по слизерински и даже сделала так, чтобы мне максимально сложно было её выдать. Я не понимал только, неужели она после такого рассчитывала, что я останусь с ней? Не знаю. Возможно, такие люди просто вообще не способны понять, что другим могут быть противны подобные штуки, что они отвращают от человека навсегда. Возможно, я и простой парень, возможно даже слабак, раз не решился до сих пор пойти и сказать правду, но не могу же я жить с ней после того, что она сделала! А она и правда считала, что теперь-то уж заполучила меня в полное своё распоряжение. Вот эта её уверенность меня и остановила. Удержала от того, чтобы дать ей чем-нибудь по голове. Чем-нибудь тяжелым. Она просто не воспринимала мои слова, когда я орал на неё. Не воспринимала совершенно. Я понял, что могу сейчас задушить её, но это будет всё равно, что задушить кошку, которая тебя расцарапала. Она была вот такой! Такой, и всё тут, с этим ничего нельзя было поделать. Её такой вырастили. Она сказала мне, что точно так же может родить для меня ребёнка, и чтобы я не парился по этому поводу. Вы представляете?! Это был финал нашего разговора, я не хочу ни вспоминать, ни пересказывать всего, что было сказано раньше. Я вышел на улицу, и помню, как хватал воздух крупными глотками, мне казалось, что я задыхаюсь. Я не знал, что мне теперь делать, куда идти, никто на всём белом свете не мог мне помочь, никто! Всё, что мне хотелось – вернуть Гермиону, но даже моё признание не возвращало бы её мне, оно, наоборот, разделяло бы нас навсегда! Она никогда не простила бы… Она… У неё всегда были такие жёсткие правила. Во всём. Она ко всем их применяла, и к себе тоже, всегда приходилось тянуться, прыгать выше головы, чтобы соответствовать. Это таким как Гарри легко даётся подобное, а я все годы рядом с ней чувствовал себя на пределе. Я держался, я добивался её и я добился. И, добившись, вдруг натворил такого, что вовек не разгрести! Понятно почему. Расслабился, отпустил эту пружину, и она ударила прямо по мне. По ней, по нам всем. А может, виной всему накопившаяся усталость. Рутина. Когда мы рисковали жизнью, было проще находиться на пределе. Это как будто закаляло, давало смысл вечному напряжению. А обычная жизнь как ржавчина, медленно и незаметно подточила всё то, что позволяло не срываться раньше. И, в конце концов, всё рассыпалось в прах. Ну да ладно. Есть кое-что поважнее. Завтра приезжает Гарри. Наши новости до Америки доходят поздно, а я ему ни о чём не писал. Наверное, это сделал кто-то другой. Конечно, как только он узнал, что Гермиона в тюрьме, он тут же сорвался сюда. Что мне ему сказать? Не знаю. Я не думал над этим. Хотя мне бы стоило сейчас сидеть и искать оправдания. Но я не хочу. Противно. Страшно от ожидания, но всё равно противно. Не хочется ничего делать. Возможно, всё как-то и обойдётся, возможно, он и не узнает ничего… такого. Хотя я думаю, что он поднимет тут всех на уши. Думаю, что он не успокоится, пока не вытащит её оттуда. Мне так кажется. Гарри… Я до сих пор не верю, что он сказал правду тогда, на берегу замерзшего озера. И никогда не верил. Наверное… наверное, потому, что не могу поверить, как можно столько времени знать Гермиону и не влюбиться в неё. Мне кажется, это невозможно. В его привычки вечно входило любить жертвовать собой, он вполне мог так же поступить в отношении нас. А я эту жертву принял. Хотя у меня есть оправдание. Я же не мог знать точно. Похоже, наступает время, которое, наконец, разрешит все сомнения раз и навсегда.