Дым

Здесь каждый дух затерян Внутри огня, которым он горит. Данте, «Божественная комедия».

      Здесь пахнет дымом.       В этом городе всегда пахнет дымом.       Здесь не сияет солнце и не цветут апельсиновые деревья.       Здесь не искрится изумрудными бликами горячее южное море.       Здесь не поют соловьи и не улыбаются знойные красавицы.       Здесь сырой туман висит над закопченными улицами.       Здесь бледные и хмурые лица.       Здесь тяжело дышать.       Здесь пахнет дымом.       Впрочем, это даже забавно.       Он чувствует, как губы медленно растягивает улыбка.       И если она повернется, то увидит…       Но она не поворачивается.       Она никогда не поворачивается.       Странный город.       Стоил ли он того, чтобы в него возвращаться?       На свете много прекрасных мест, где можно скоротать время. Где можно скоротать вечность. Да и так ли долго осталось коротать?       Улыбка замирает в уголках губ, застывает привычной маской.       Это даже забавно.       Когда у тебя в запасе вечность — немножко можно уделить себе.       Она тихонько вздрагивает, словно слышит его мысли.       Но не поворачивается.       Это забавно.       Стоила ли она того, чтобы возвращаться?       На свете много прекрасных женщин, с которыми можно скоротать время.       Она пахнет дымом.       Дымом дешевых папирос.       Дымом кабаков. Или… как тут говорят? Пабов. Где она пьет с мужчинами. Как мужчина.       Дымом порта, где она прокладывает себе дорогу кулаками и бранью, словно уличная торговка, чтобы протиснуться в первый ряд толпы, встречающей очередную знаменитость.       Дымом этого странного города.       Она пахнет дымом.       И это, черт возьми, забавно. * * *       — А ну посторонись!       — Это вы мне?       — А кому же! Всю улицу загородил! Думаешь, разрядился в пух и прах, так перед тобой расступаться будут?       — Да что вы себе…       — Проклятые французишки!       — Эй! Эй, мой коше…       Смешок знакомый.       Хрипловатый. Низкий.       — А вы так и не усвоили, что гулять по улицам Лондона, да еще при деньгах, опасно?       Повернулся медленно.       — Должно быть, в свой первый приезд я не успел как следует узнать Лондон.       Синие глаза прищурились. Знакомо.       — И решили исправить эту досадную оплошность?       — В некотором роде.       — Что ж, желаю вам приятно провести время.       Знакомая хрупкая спина в черном мужском сюртуке.       Знакомая копна рыжих волос под черным мужским цилиндром.       — Мисс Лэнгэм!       Смешок.       — Ну надо же! Вашего короткого визита хватило, чтобы запомнить мое имя?       — Это было легче, чем освоиться в Лондоне.       — Не сомневаюсь.       — Может быть, вы поможете мне освоиться?       Смешок.       — Не надейтесь! * * *       — Позор!       — Несправедливость!       — Свободу мученикам Толпаддла! *       — А ну разойдись!       — Свободу Джеймсу Хэммету! **       — Разойдись, кому сказано!       — В сторону, в сторону… Черт!       — Назад!       — Ублюдки!       — Убери от меня руки!       — Куда лезешь, потаскуха!       — Мерзавец!       — Дрянь!       — Нельзя ли повежливей с дамой, господин полицейский?       — Чего?       — Какого…       — Если эта девка с вами, сэр, советую вам убраться вместе с ней, да поживее. Тут вам не место для шашней.       — Я пишу для «Таймс»!       Усмехнулся, глядя, как вспыхнули синие глаза.       — И для «Дэйли Каррент».       Синие глаза прищурились.       — Дьявол! Вас-то каким ветром сюда занесло?       Пальцы ухватили худенькое плечо в черном мужском сюртуке, сжали. Дернулась.       — Не глупите, мисс Лэнгэм. Обезумевшая толпа не место для леди.       — Я не леди, я репортер!       — Разумеется. И все же эти милые джентльмены затопчут вас прежде, чем вы успеете взять у них интервью.       — Что вы…       Пальцы сжали. Притянули к себе.       Плечо под ладонью горячее.       Сквозь ткань сюртука.       Сквозь перчатку.       Забавно.       — Идемте.       — Я никуда с вами…       — За углом мой экипаж. Я отвезу вас, куда скажете.       Смешок.       — На Флит-стрит?       — Если вам угодно. * * *       В окно лезет туман.       И запах дыма.       — Ну, и что же такой респектабельный джентльмен делал возле здания Парламента?       — Респектабельному джентльмену запрещено гулять в центре Лондона?       Смешок. Низкий, хриплый.       Синие глаза щурятся.       — В такой день, как сегодня, это небезопасно. Впрочем, вы, кажется, всегда ищете неприятностей.       Губы растягивает улыбка.       — Мы, итальянцы, любим веселые представления.       Смешок.       — Вы — не итальянец.       — Вот как? Почему же?       — Для итальянца вы слишком…       — Холоден?       — Умны.       — Приятно слышать.       — Так вы находите демонстрацию забавной?       — Наблюдать за человеческими страстями бывает забавно.       — Вас это развлекает?       — А вас — разве нет?       Смешок.       — Ну, это поинтересней, чем старые девы и раскаявшиеся шлюхи, кричащие о морали.       — О… Очаровательные дамы из женской лиги моральной стойкости… Сегодня я их, кажется, не видел.       — И не увидите! Эти курицы только и могут, что кудахтать над чьей-нибудь погубленной невинностью. На то, что вытворяет правительство, им наплевать.       — В отличие от вас, мисс Лэнгэм.       Синие глаза щурятся.       — Я делаю свою работу. Но знаете, что я вам скажу, синьор Урбани… Эти ребята из Толпаддла по крайней мере боролись за что-то стоящее.       — Вот как? И за что же?       Синие глаза ледяные.       Забавно.       — За свободу.       — Мисс Лэнгэм, право же, вы восхищаете меня все больше.       — Велите остановить.       — Почему?       Смешок.       — Флит-стрит.       — В самом деле. Прошу меня простить, никак не привыкну к здешнему туману…       — Остановите.       — Разумеется.       Стукнул набалдашником трости о низкий потолок.       — Спасибо!       — Мисс Лэнгэм, вы не окажете мне честь сопровождать вас?       — Нет.       — Могу я спросить причину?       — Там, куда я иду, вам не понравится.       Поймал взгляд.       — Вы в этом уверены?       — Кажется, ваш последний визит в подобное заведение завершился тем, что вам и вашему дружку Паганини чуть не надрали задницу.       — Но нас спасла прекрасная дама.       — Думаете, я сделаю это еще раз?       — Кто знает. Впрочем, сегодня мы с вами квиты, не так ли?       Смешок. * * *       — Джо! Две пинты!       Повернулась, взглянула. Глаза прищурены.       — Что? Столы слишком грязные?       — Моя дорогая мисс Лэнгэм, за годы странствий я побывал в самых разнообразных местах. И это — отнюдь не самое скверное, поверьте.       Смешок.       — Не сомневаюсь.       Полы плаща хлопнули, как крылья, привычно отлетая назад.       Никогда не любил дешевых эффектов.       Но порой это забавно.       — Джо, ты там заснул?       — Уже!       Дешевое стекло тяжело ударилось о столешницу.       — Лэнгэм, ну… Ты хоть скажи… как?..       — Как, как! Всех разогнали к чертям собачьим!       — Мерзавцы! Ну, ничего. Будет и на нашей улице праздник.       Тонкие пальцы вытянули из кармана потрепанный блокнот.       — Еще бы!       — Ты уж напиши все, как было. Всю правду напиши… Мерзавцы!       — Будь покоен.       — А…       — Джентльмен со мной.       — А.       — Спасибо за пиво, Джо.       Огрызок карандаша неловко изогнулся в тонких пальцах и полетел на пол.       — Дьявол! Этот сраный бобби*** так вывернул мне руку…       — Вы позволите?       — Что?       Стянул перчатки, протянул ладонь.       — Зачем?..       И в самом деле, зачем? Можно было и в перчатках…       — Это вывих.       Запястье такое тонкое. Словно у фарфоровой куклы. И кожа белая, мягкая.       Забавно.       — Сидите спокойно.       — Что?.. Черт!       Выпустил.       В ладони еще тепло.       — Как вы это…       — Теперь лучше?       — Вы что, врач?       — В некотором роде.       Смешок.       — Чего еще я о вас не знаю, синьор Урбани?       — А что вы хотите узнать?       — Хм… Пожалуй, для начала — как вы оказались в Лондоне. И что произошло между вами и вашим драгоценным Паганини. Неужели он вас прогнал?       — Я бы назвал это временной разлукой.       — Временной? Так вам не надоело нянчиться с этим капризным мальчишкой?       — Мне казалось, вы признаете его талант, мисс Лэнгэм.       — Талант музыканта — да. Что касается остального… «И все же, Фауст, ты лишь человек»****.       Губы растянулись в улыбке.       — Марло?       — Вас удивляет, что я могу читать что-то, кроме газет?       — О, напротив.       — Хотя и в газетах порой попадается кое-что любопытное. Вот, например, «Нью-Йорк Таймс» недавно написала о помолвке восходящей звезды оперной сцены Шарлотты Уотсон с блестящим молодым юристом, к тому же наследником большого состояния.       Все верно.       Все, как и должно быть.       — Погубленная невинность, похоже, сослужила этой крошке неплохую службу.       — Каждый получает то, чего он заслуживает, мисс Лэнгэм.       — Даже вы, синьор Урбани?       Улыбка растягивает губы. * * *       — Дьявол!       — О нет, мисс Лэнгэм. Это всего лишь я.       — Вы меня преследуете?       — Что вы! Просто зашел осведомиться, как ваша рука.       — В такой час?       — Вас долго не было.       Смешок.       — И вы торчали под моим балконом, как Ромео?       — Что вы, мисс Лэнгэм! В моем возрасте это несолидно. Я слегка прогулялся. Взглянул на окрестности.       — Ну, так продолжайте их осматривать.       Шагнул ближе.       Полы плаща хлопнули за спиной.       — Неужели я не заслужил даже чашку чая? Где же прославленное английское гостеприимство?       Смешок.       — Какой черт послал мне вас, синьор Урбани?       — «Я пришел по собственной охоте»*****.       Смешок. * * *       Тяжелая дверь захлопнулась — запах дыма исчез.       — Предупреждаю, слуг тут нет. А я устала как собака. Да и готовлю мерзко. Так что если вы рассчитывали на ужин…       — Что вы. Мои амбиции не простираются так далеко.       — По вам не скажешь.       — Я буду рад помочь.       — Да? Тогда разожгите огонь.       — С удовольствием.       Забавно.       Черный мужской сюртук и цилиндр полетели на диван.       Такая худенькая.       Юбка на широких — мужских — подтяжках. Рубашка белая. Рукава закатаны.       Пальцы в чернилах.       — Черт, да что вы там возитесь!       — Прошу прощенья.       — А-а! Дайте-ка.       Отпихнула плечом — худенькое, теплое.       Под кочергой зашуршали угли.       — Так-то лучше.       Выпрямился.       На каминной полке часы — простые, дешевые, ни позолоты, ни завитушек. Толстые подшивки «Таймс», исписанные убористым почерком листы.       Бюро у окна тоже завалено бумагами.       Шторы плотно задернуты.       Вдоль стен полки.       — М…       — Что? Вы думали, я живу в грязной конуре?       — У вас прекрасная библиотека.       Смешок.       — Досталась от отца.       — Вот как.       — Он был профессором в Оксфорде. Преподавал средневековую литературу.       — Должно быть, вы много узнали от него.       Смешок.       — Только то, что женщине полагается ходить в церковь, рожать детей и держать свой рот на замке.       — Профессор Лэнгэм был весьма старомоден.       — Нет. Не Лэнгэм. Попробовала бы я опозорить его имя! Лэнгэм — девичья фамилия моей матери. Она умерла, когда я родилась. Так что я не смогла бы навредить ей больше, чем уже навредила.       Шагнул — почему-то ближе.       — Так сказал ваш отец?       Синие глаза остро — как ножом.       — Ему не нужно было говорить.       Скрипнули старенькие доски пола — отошла. Опустилась в кресло — обивка выцветшая, но вполне опрятная. Тонкие пальцы выудили из кармана дешевый портсигар.       — Когда я уезжала в Лондон, отец сказал мне только одно: не смей просить у меня денег. Это было последнее, что я от него слышала. Забавно, почему он не лишил меня наследства.       — Возможно, он изменил свое мнение.       — Это вряд ли.       — Иначе зачем бы он хотел видеть вас перед смертью?       Портсигар замер в тонких пальцах.       — Что?       — Он ведь просил вас приехать. Но вы не ответили.       — Что… как вы…       — Каждый получает то, чего заслуживает, мисс Лэнгэм.       Портсигар грохнул об пол.       — Убирайтесь!       — Мисс Лэнгэм…       — Вон!       — Как вам будет угодно. * * *       — Черт! Вы опять здесь?       — У меня нет намерения докучать вам, мисс Лэнгэм…       — А очень похоже.       — Я пришел извиниться.       — Даже так?       — Многие знания — многие скорби.       Тяжелая дверь грохнула, ключи звякнули в тонких пальцах.       — Не понимаю.       — Людям не очень нравится слышать правду о себе. Как журналист, вы ведь это знаете.       Синие глаза прищурились.       — Мне некогда играть в шарады, синьор Урбани. Я опаздываю в редакцию.       — Позвольте мне проводить вас.       Смешок.       — Если я скажу «нет», это ничего не изменит, правда?       Улыбка растягивает губы.       — Что мне особенно нравится в вас, мисс Лэнгэм, это ваша проницательность.       Полы плаща хлопнули за спиной.       Тук, тук.       Трость по мостовой в такт ее шагам.       — Я прочел в «Таймс» вашу заметку о демонстрации. Должен сказать, вы умеете убеждать. Мне самому захотелось выйти на площадь и кричать: «Свободу мученикам Толпаддла!»       — Зря потратите время. Парламент отклонил петицию.       — Он ее примет. Не сейчас, разумеется, но через пару лет.       — Пару лет? Да вы хоть знаете, что такое пара лет на каторге?       — Не волнуйтесь, мисс Лэнгэм. Мистер Хэммет и другие герои вернутся в Лондон целыми и невредимыми.       Смешок.       — Так вы не только копаетесь в чужом грязном белье, но и предсказываете будущее?       — Назовем это интуицией.       Остановилась резко — едва не налетел.       Такая тоненькая.       Огонь рыжих волос под черным мужским цилиндром.       Запах дыма.       — И насколько же далеко простирается ваша интуиция, синьор Урбани?       — Насколько вам угодно.       Синие глаза сверкнули. Совсем рядом.       — Неужели?       Запах дыма.       Запах дешевого табака.       Пальцы обвили шею. Такие тонкие. Такие теплые.       Забавно.       — М… мисс Лэнгэм…       Смешок.       Хрипловатый, низкий.       Синие глаза блестят.       — Вы же этого хотели?       Не знаю. * * *       Запах дыма.       Повсюду.       И так близко.       Даже голова кружится.       Пальцы стиснули худенькое плечо, отстранили. Почти против воли.       Забавно.       — В чем дело, синьор Урбани?       Хрипловатый смешок.       — Вас смущает, что мы на улице?       — Нисколько. Но мне не хотелось бы вас компрометировать.       — Да вы само благородство!       Смешок.       — Только с теми, кто этого заслуживает.       — Выходит, очаровательная мисс Уотсон не заслужила от вас снисхождения?       — Помилуйте, разве она в нем нуждалась! И разве она не получила все, о чем может мечтать столь честолюбивая юная леди: мировую славу, выгодную партию… Я лишь слегка помог осуществлению ее заветных желаний.       — Возможно, в какой-то момент эти желания были иными.       Поймал взгляд.       — Кто может знать сердце женщины. Оно переменчиво и непостоянно. Вы сами…       — Я?       Смешок.       — Что ж, я неплохо заработала на всей этой истории.       — И только?       Смешок.       Синие глаза глядят в упор.       — Сенсация. За это любой репортер продаст душу дьяволу. Особенно…       — Особенно если этот репортер — единственная женщина в газете?       Синие глаза прищурились.       — Знаете, с чего я начинала, синьор Урбани? По ночам мыла полы в редакции. А по утрам набирала статьи для тупых ослов, вообразивших себя великими писателями. И каждый из этих гениев не упускал случая ущипнуть меня за зад.       — В этом желании я не могу их упрекнуть.       Смех разлился в густом тумане — хрипловатый, низкий.       — А вы умеете сделать комплимент. Что ж, спасибо, что проводили.       Удержал тонкое запястье.       — Я живу в гостинице «Сабланьер».       — Вы так сентиментальны? Хотя ностальгия нынче в моде.       — Что вы! Просто там удобные номера.       Смешок.       — Вы можете убедиться сами.       — Нет, благодарю.       Повернулась.       Худенькая спина в черном мужском сюртуке.       Огненная шевелюра под черным мужским цилиндром.       — Впрочем, я, кажется, должна вам чашку чая.       Смех исчезает в тумане.       И запахе дыма.       На губах вкус дешевого табака.       И тепло. * * *       Странное имя.       Оно пахнет дымом.       Оно пахнет дешевым табаком.       Оно пахнет этим городом.       — Этель…       Теплое, как эти огненные волосы — мягкие волны под пальцами.       Хрупкое, как это плечо в его ладони.       — Этель…       Живое, как искры в синих глазах.       Как низкий, хрипловатый смех.       Живое.       Как ты.       — Этель…       — М… еще рано…       Тонкие пальцы скользят по руке.       Но она не поворачивается.       Она никогда не поворачивается.       За плотно задернутыми шторами висит туман.       И запах дыма.       Здесь всегда пахнет дымом.       И это, по крайней мере, забавно.