Обратная сторона

«Жизнь станет тем, чем мы захотим её сделать…» Дэвид Шариф «DE:HR» «…стремиться к лучшему и поступать правильно» Адам Дженсен «DE:HR»

«Мой мир расколот надвое. Я должен доказать, что Я не думал, Я не знал, Что...» [MS MR – «No Trace»]       Дженсену хочется захлопнуть дверь, уйти от Шарифа, спустить того с лестницы, и выдрать, наконец, все крючки, которые этот сукин манипулятор в Адама запустил. Окучивая, связывая, пристёгивая к себе намертво день за днём.       Дэвиду хочется взорвать эту чёртову дверь, войти в зияющий проём, ухватить пащенка за шиворот и от души приложить челюстью об пол. Чтобы все выскочившие задвиги встали на место, как шуфлядки стола – обратно в выехавшие пазы.       Милуоки, Хэнша, после Монреаля, на самой Панхее – они никогда не доводили разговор до конца. Молчали, уступали, упирались в вежливость, веру, нехватку времени, отсутствие фактов, острую зависимость, хрен пойми что. Останавливались за шаг, полшага, на четверть.       Всё.       – Это не ваш кабинет, чтобы швыряться бумажками, – процедил Адам.       Больше ничто их не сдерживает.       – В твоём случае, – у Шарифа опасно сузились глаза, – я могу швырять тебе в лицо что угодно и где угодно.       На секунду металлические пальцы Дженсена вжались в косяк двери почти до трещин.       – Вот как, – выговорил со странным выражением. – Начистоту. Хорошо.       И ушёл вглубь квартиры.       Не приглашая, не закрывая, без лишних слов.       Шариф переступил оснащённый сенсорами порог, промедлив лишь мгновение.       Всё тот же развал, неуютный странный бардак. Квартира почти не изменилась с тех пор, какой её запомнил Дэвид. Коробки, пепельницы, на удивление целые стены – ни одной вмятины от удара, хотя казалось бы. Шариф привычно схватывал детали, не поворачивая головы: еле живые цветы, кружки где попало, стикеры. Небрежно раскиданное барахло, до которого Адаму не было дела.       Чистые окна, пустые подоконники, ни одной стопки книг на полу. Исчезли бумажные схемы со стёкол, инструменты, забавный нелепый телескоп, портрет родителей.       Шариф вдруг сообразил.       Вещей было много, но тех, что не касались Адама, не были его личным имуществом, тем, чем он дорожил.       – Ключ, – Адам смотрел на него от стола внизу.       Пластиковая карточка легла на кухонную стойку.       Дженсен коротко кивнул, не выказывая сжигающих эмоций.       Чёрт возьми, за этот запасной ключ в хозяйстве Шарифа, открывающий электронный замок в любой момент – прийти, вломиться без спроса, вторгнуться, как в общественное место, – Дженсену хотелось снести башку начальства отдельным пунктом в программе. Его дом, его вещи, его бардак, книги, недопитые кружки, памятные стикеры, срач, и сама жизнь, в конце концов!..       Значок цели сиял на сетчатке алой меткой. Адам сомкнул на груди руки.       – Чего вы добиваетесь? – спросил сухо. – Чтобы я слушал ваши сказки о том, как было на самом деле?       – Ну уж нет, – Шариф остановился на верхней ступеньке. Сложил руки перед собой: золотое плетение поверх ремешка часов. – Это ты, мой мальчик, сочинил сказку, в которой у меня нет права голоса. Я с тобой бился, сколько мог. И разговаривал с тобой так, как ты хотел.       – Чтобы я вам поверил.       – Чтобы ты понял.       – Понял что? – Дженсен сдержанно усмехнулся, разглядывая Шарифа. – Зачем вы всё это начали? Чем отличаетесь от других? Или что на Панхее…       – Не я сотворил то, что там было!       – Вы причастны к этому не меньше остальных!       Шариф осознал, что стоит совершенно как Дженсен – та же поза, такой же замок. Сам того не заметив. И эта мелочь обозлила его больше, чем всё вместе взятое.       – Чего ты хочешь? – спросил тихо, почти шёпотом. – Чтобы я встал на колени перед тобой и покаялся? – медленно расцепил руки, свёл их за спину, своим привычным жестом. – До конца жизни был должником?       Ярость сжигала кровеносные сосуды один за другим, тянула вены; под ресницами становилось горячо.       – Хочешь найти виновных? Очень хочешь. Только до них тебе не дотянуться. А я ближе и со мной проще. – Дэвид стиснул пальцы на правом запястье. – Беспринципная сволочь, которая тобой манипулирует. Я же не Иллюминаты, которых ты в глаза не видел – ни одного из настоящих, а не как Чжао, – и понятия не имеешь, где их искать. И не Таггарт, с которым публично ты так красиво сцепился, но задвинуть в морду не сможешь, трансляция же на весь мир, судом не ограничится.       Под ладонью стремительно нагревался металл.       – А я рядом, такой плохой и весь насквозь отрицательный, вершина твоего негатива. И мне можно высказать все претензии. Прийти в кабинет или, – холодный жёсткий прищур, – прислать дерьмо в конверте. В крайнем случае, заехать в глаз. За то, какой мир неправильный, и я неправильный, и больше всех виноват.       Дженсен усмехнулся и чуть покачал головой:       – Не больше. Но вы ничем не лучше, Шариф.       Неожиданно скрепил руки за спиной. Шагнул – не к ступеням, а вдоль стола, мимо окон, по комнате.       – Дело не в том, что вы сделали или не сделали. А каким способом.       От стены к стене, скупыми экономными движениями, двенадцать шагов, поворот.       Дэвид качнулся вперёд:       – Например, тем, что изменил тебя? – Острый ледяной взгляд серых глаз со светлым ободком вокруг зрачка взрезал щёку поперёк, как бритвенное лезвие. – Сделал сильнее? Лучше?       Это был высший пилотаж. Шариф шёл на опережение. Не оправдывался, не отпирался. А бил Дженсена теми же вопросами, на которые должен был отвечать – сам.       Адам не остановился.       – Лучше, да, – повторил спокойно. – А до модификации я картинкой был. – Вопросы рикошетили от него, как от щита, слетая, не оставляя видимых повреждений. – Вместо клоуна на полставки?       – Я что, буду рисковать ради такой бутафории? – вспылил Шариф. – Я взял тебя, потому что мне нужны спецы высокого качества! Профессионалы! Или ты думаешь, что твоё эго выше общей безопасности? Если бы ты ничего из себя не представлял, я никогда бы тебя не назначил начальником отдела! Кем бы ты ни был. Это моя компания, чтобы так её подставлять. Мне нужны хорошие люди.       – Люди? – Адам повёл головой. – Или ресурсы?       Это похоже на стремительный бейсбол между двумя, хотя один из них в жизни в него не играл. Бита, перчатка, защита, атака, замах. Подача, мяч, удар, поймать. Бросок, назад, отбить, удар – и мяч опять…       – Как там Афина? – внезапно осведомился Дженсен.       Шариф сбился.       – Хорошо, – ответил напряжённо.       – Как её нога? – Адам остановился. Похожий на Шарифа: такой же взъерошенный, свирепый, злой, и руки за спиной. – Справляется на костылях таскать кофе из приёмной?       У Дэвида сошлись брови над переносицей:       – Она сама так захотела.       – А вы не подумали, что со сломанной ногой, с костылями ей не стоит бегать на каждый вызов селектора?! Она на обезболивающих сидит, полсумки таблеток!       – Так что мне делать?! – взорвался Дэвид. – Кресло-каталку поставить?!       – Отправить домой, а не выжимать досуха полезный коэффициент! – рявкнул Дженсен. – Она не только ваш личный помощник и профессионал, она ещё и живой человек! Ей тяжело, ей нельзя в приёмной сидеть!       – Там ей лучше! – почти крикнул Шариф. – Ей спокойно с людьми, рядом со мной!       Адам с ледяной учтивостью изобразил внимание.       – Она боится после Панхеи, – прорычал выведенный из себя Дэвид. – Ей страшно дома оставаться одной! Ей нужно быть при деле! Она… – он замешкался от досады. – Она не знает, куда себя девать. А я не сиделка, чтобы её опекать и вырезать бумажные самолётики!       От ярости у Шарифа раздувались ноздри. Ему хотелось не говорить, а подойти и ткнуть Адаму чуть пониже ключицы, в узел, о котором Адам не подозревал, и активировать встроенный аварийный сброс функционала всех приращений. И смотреть, как отключится вся электронная начинка, запрокинется вихрастая тёмная голова, остановится прошитое электродами сердце; и мальчик, наконец, заткнётся навсегда.       … И больше никогда не скажет ни одной дерзости.       Дэвиду стало тошно.       – Если Афина не хочет идти на больничный, – кровь тяжело била в висок, – я буду давать ей столько работы, сколько понадобится, чтобы она занималась делом, а не вздрагивала от каждого шороха за стеной! Даже… ковыляя! Пусть чувствует себя полезной и нужной! Её это устраивает – и меня тоже!       Это звучало искренне и честно.       Впрочем, как и всегда. Ложь у Шарифа ничем не отличалась от правды.       Он мог сказать «в безопасности», мог подобрать вместо «полезной» синоним «востребованной», не царапая слух определением, подходящим больше для производственной характеристики вещи, чем человека.       Но личное никогда не перекрывало практичного.       – «Чувствует», – едко уточнил Адам, – или заодно «будет»?       – Какая разница? – Дэвид раздражённо переступил на пару ступеней. Цепочка на жилетке чуть слышно звякнула, зацепившись за пуговицу.       – Действительно, – без всякого выражения сказал Дженсен. – Никакой.       Нехорошо улыбнулся:       – Ну, хоть что-то. Устраивать деловой комфорт, решая свои проблемы за чужой счёт, и использовать людей на максимум – в вашем стиле. Но хотя бы на Афину вам не насрать.       Зрачки у Дэвида стали как две булавочные головки:       – Я тебя не использовал, – отрезал он. Миновав разом все скрытые пороги.       Упрямо повторил то же, что и на Панхее.       У Адама едва не перевернулось заново всё внутри. Эта наглость, беспардонность, слепое упорство в своей неправоте – Адам опасался, что придушит Шарифа собственными руками прежде, чем поймёт, что творит. И потом будет сидеть над трупом, не зная, что делать дальше.       Каждое слово вызывало просто веерную гамму реакций; эмоции, которые Дженсен не мог принять спокойно, как бы того ни хотел.       Убивать этого гондона стоило на Панхее, подумал мрачно. И списать потом ликвидацию на чужаков и их безумие.       От этого стало тошно.       Дженсен сложил руки на груди и опять зашагал вперёд-назад. Стена, поворот, двенадцать шагов, стена, поворот, двенадцать шагов. Из пункта «А» в пункт «Б», снова в «А», поворот.       Удар. Подача. Мяч.       Летит.       Крепче в землю и держись.       В перчатку. Пойман.       Замах.       Отбить.       Вернуть назад.       – Когда Меган принесла вам образец ДНК, вы не смогли отказаться. Такая возможность поиграть в симулятор бога и поэкспериментировать с эволюцией. Преобразовать её и прогнуть под себя. Кстати, – Дженсен остановился. – Что она взяла? Окурок? Со стакана соскребала?       – Не знаю, – с отвращением бросил Дэвид. – Меня это как-то не интересовало.       Адам кивнул и принялся снова отмерять свой привычный отрезок. Взгляд Шарифа попеременно резал Дженсену то правую, то левую половину лица, в зависимости от того, куда поворачивал Адам.       – Ваш джек-пот. Единственная компания-производитель имплантов с матрицей, которая не вызовет отторжения. Технология, способная помочь человечеству переступить рубеж. Изменить мир. И которая озолотит того, у кого она в руках. Вы получили пробу. Осталось получить ещё и меня.       Шариф впервые видел воочию, как Дженсен работает, складывая факты, идёт по следу. Не по чужому – по его.       Он излагал чётко, коротко, восстанавливая события очень точно. Причём тут Шариф с его постоянной любовью к звонкам нужным людям в министерство – к категоричному звонку уже из министерства в департамент полиции, а оттуда – в подразделение Дженсена. И Дэвид ни при чём, и придраться не к чему, и руки чисты.       И Дженсен на улице.       В невидимом капкане города, который принадлежит Шарифу. Нужные ниточки, связи, терпение и время – Дженсен пришёл к нему сам.       И Дэвид тут ни при чём, и придраться не к чему, и руки его, как у святых.       Иллюзия выбора.       Химера свободы.       Под лабораторным стеклом.       – Медосмотр в компании лишь раз в год. Этого мало. Что ещё? – Двенадцать шагов, коротких и слишком аккуратных; поворот. – Специальный уборщик в моём кабинете?       Дэвид молчал. Стоял на ступенях, то сжимая, то разжимая за спиной пустую ладонь – отчаянно не хватало мяча, связки ключей, чего угодно, чтобы привычно подхватывать и ловить.       Иначе.       Всё было иначе.       Адам рассказывал всё то же самое – но выходило чем-то чужим, почти незнакомым. Сказкой навыворот. Исследование Рид, нападение на «Шариф Индастриз», брешь в системе, расследование, «Белая Спираль», «Тираны», биочипы Тай Юн, Панхея, сам Шариф, его слова, действия, решения…       Его мечта.       Превращалась на глазах в ничто. В то, что выбирают как меньшее из зол. Дерьмо из остальной кучи дерьма – но чуть пожиже, можно отвернуться в сторону и стерпеть.       Но не принять.       Не полюбить.       Никогда.       Это было как затмение. Солнце – в тень, белое – в чёрное, отражение – искажением. Реверсом, изнанкой, распоротым швом.       Обратной стороной.       Шариф опёрся ладонью об стену. Он не мог понять, где пролегла эта грань, чудовищно тонкое разделение между правотой мальчика – и его самого. Где они ошиблись, где их вывернуло с лицевой на исподнюю, где из одной и той же чаши один выпил соли, другой – вина.       С таким же успехом Дженсен мог выстрелить в упор. Или воткнуть Дэвиду под ребро одно из своих лезвий.       Вдох. Выдох.       Вдох.       Всё не так.       Ты неправ.       Обида и гнев пронизывали позвоночник алыми капиллярами. Под веками жгло.       – Вы не убивали всех тех людей. Это проделал новый крутой чип на основе моей ДНК-матрицы вместо ПЭДОТ-соединения на контактах, – жёстко отчеканил Адам. Подводя итог. – Которые не отвалятся из-за скачка напряжения в контролирующем сигнале, а сживутся намертво с носителем. Только «Тай Юн» не изобрёл его, он взял ваш.       Шариф молчал, смотрел в пол.       – Вы не создавали Панхею, всё это безумие довёл до апогея Дэрроу, но вы сдвинули тот камешек, который удерживал равновесие. Панхеи не было бы, если бы не было чипов. Которые начали разрабатывать вы. На всю катушку используя меня.       Шариф медленно поднял голову.       Глаза были бешеные, злые.       – Двенадцать шагов. Почему, Адам?       Дженсен от неожиданности замер. Настороженно повернулся к Шарифу.       – Двенадцать туда. – Дэвид щёлкнул пальцами левой. – Двенадцать – сюда! – Щелчок. – До стены ещё четыре, но ты останавливаешься. Почему?       Адам передёрнул плечами:       – Какая разница, как я хожу?       – А потому что, – очень тихо и ласково произнёс Шариф, – это размер твоей первой детской комнаты. Клетки, в которой ты рос. Лабораторной ячейки «Белой Спирали», где ты жил, пока на тебе ставили опыты.       У Адама беспомощно дрогнуло лицо.       – Ты, может, и не помнишь, – почти с нежностью продолжил Шариф, – но тело твоё помнит. Ты даже шаги экономишь, мальчик. Чтобы уложиться ровно в шесть с половиной ярдов. Для тебя это, наверное, казалось очень большой комнатой.       И перемахнув одним стремительным движением оставшиеся ступени, встал на пол – как на арену.       – Так что, – пророкотал с тихой яростью, – я это начал, или они? Дети, эксперименты, поиск решения! Это они ставили на тебе опыты, они сделали тебя таким!       – А вы – продолжили!       Это похоже на рукопашную, хотя один из них никогда не занимался единоборствами. Атака, блок, удар, захват. Через плечо, вскочить, в больное пнуть, вывернуть сустав. Атака, блок. Удар.       – Тебя что, прикручивали к лабораторному креслу? Выкачивали костный мозг?! Что, как-то изменилась твоя жизнь от того, что Меган взяла образец?! Да ты бы и не знал до сих пор! Боже, пару мазков, пара капель крови! Ты мог до конца контракта просидеть, как младенец, пока мы…       – Вы не стали проводить легальные эксперименты на крысах. Вы проделали его сразу со мной! Хотя нужны были только частичная автовентиляция лёгких, имплант глаза и протез! Как необходимая замена!       – Этого мало!       – Вам всегда всего мало! – осклабился Адам. – Вы хотели получить элитное оружие. Киборга, идеально настроенного под ваши импланты и ваши хотелки! И вы получили!       – Не передёргивай. Я дал тебе оружие. Но я не сделал тебя оружием! Ты получил новые возможности. Как я мог поступить после этого? Отправить тебя на курорт? На пенсию?!       Они ненавидят друг друга, зеркалят друг друга, бьют наотмашь и под дых.       Волки.       Молодой против старого.       Загривок дыбом, оскал, глубокие следы на песке.       Они слишком хорошо знают друг друга.       И не знают вообще.       – Ты читал условия.       – Ту формулировку так вывернуть могли только вы и ваши шавки. Вы заранее рассчитали всё, что можно будет со мной сделать!       – Ты читал условия! – повысил голос Дэвид. – Только не говори сейчас, что тебя с первых дней пропагандировали на замену тела. Или оглушили хлороформом и поволокли на модификацию. Ты сам на это подписался!       – На что? – осведомился Адам. В тёмных линзах скупыми бликами отражался свет. – На проведение полной аугментации? Использование моего тела?! Эксперимент, а выдержу ли я такое количество имплантов?!       – Не перекидывай на меня ответственность за свою некомпетентность и невнимание к деталям! – обозлился Дэвид. – Кто из нас здесь юрист с дипломом, я или ты? Я тебе лгал? Силой заставлял подписывать контракт? Скрывал именно эти строчки?!       – Вы их внесли.       – Я позволил себе учесть такую возможность.       – И покромсали меня, как колбасу!       – Ты хоть знаешь, во что ты превратился там, в лаборатории? Тебя сожгло! Тебя расстреляли! Ты почти сгорел живьём!       – Отличный вышел шанс, чтобы меня собрать и проапгрейдить!       – Ты бы умер на том столе!! – сорвался Шариф.       – И лучше бы так и было!       Шариф отшатнулся.       – Ты… – В глазах плеснули изумление и страх. – Ты что же?..       Дженсен стиснул челюсти.       Кляня себя, свою несдержанность и Шарифа.       – Адам, – выдохнул Дэвид, вглядываясь в скуластое осунувшееся лицо. – Ты обезумел?       Дженсен отступил, крепко обнял себя руками. Неспокойный, жёсткий, замкнутый. Закрытый со всех сторон.       По тонированной поверхности линз уже ничего не отражалось. Солнце село, от заката осталась лишь долгая полоса над крышами. Детройт горел окнами через один. Половина небоскрёбов мутнела чёрными пятнами пустых квартир. Там некому осталось жить.       Шариф провёл ладонью по подбородку, пытаясь успокоиться и вернуть самообладание.       Земли под ногами не было. Лишь фрагменты рельефа, тонущие в огнедышащей лаве. Фрагменты, которые он не мог собрать. Чтобы держать мир – прежним. В котором есть Дженсен. Есть победа. Икар, взлетевший к солнцу.       И ни слова о смерти.       – Всё, что я делал, – говорить было нелегко, – было ради тебя.       – Себя, – разомкнул губы Дженсен.       – Сынок…       Адам остановил жестом. Нервы тянулись пережатыми звенящими лесками.       – Только ради себя, – сказал ровно и скупо.– В первую очередь. Потом остальное.       Повёл головой. Тишина обостряла каждый звук. Крикливые соседи за стеной, ругавшиеся с завидным постоянством, остались в прошлом. Муж убил жену, потом повесился сам. Когда закончилась трансляция и вернулось сознание.       Мир, в котором оказалось слишком много смертей.       Адам бесшумно двинулся по протоптанной дорожке. Чувствуя, как искрит и давит внутри, бьёт током, яростью, густой чёрной кровью, пропитанной нанитами.       – Вы не умеете отделять людей от вещей. Для вас есть те, кто полезен – и все остальные. Хлам и мусор.       Треугольник метки дрогнул. Адаму не надо было оборачиваться, чтобы отслеживать: ретинальный индикатор на дисплее чётко фиксировал местоположение.       – Полноценными вы воспринимаете только тех, кто вписался в первую группу. Любите их. Искренне обожаете. Окружаете комфортом, чтобы работали с полной отдачей. Может, даже слушаете, как Меган, если они умнее вас и говорят дельные вещи. И считаете своей собственностью. Как ваши импланты.       На последнем шаге – двенадцатом, – будто влепился в барьер. Поворот?..       Сдвинулся вперёд с заминкой, с невидимым усилием.       – Знаете, у Чжао есть целый трофейный зал, – обронил отстранённо. – Кубки, призы всякие. Целая коллекция её наград, завоёванных личных достижений. А вы вместо своих коллекционируете чужие. И стремитесь максимально присвоить их себе.       Шариф слушал – и дышал. Мерно и глубоко.       Выдох.       Вдох.       Адам нажал выключатель; вспыхнул потолок. Шариф на секунду прижмурился от ударившего света.       Дженсен не видел – знал. Помнил.       Собственные фильтры держали зрение ровной картинкой, без перепадов.       – Чем больше вам нравится человек, – продолжил всё так же ровно, так же спокойно, – тем больше вы воспринимаете его своей вещью. А так нельзя. И вы тогда забираете его вещи. Чтобы он был с вами через них. Например, вешаете его дипломы в своём кабинете. Читаете такие же книги. Сначала по мелочам, потом всё больше. Вам уже не нужны отдельные способности, или мозги, или таланты. Вам нужно всё.       – Какой-то гипертрофированный инстинкт собственника. Мне, моё, дай сюда, хочу. Целиком. – Адам принуждённо усмехнулся. – Наверное, это вас успокаивает. Чувствуете тогда себя лучше. Лучшим. – Он помедлил. – Центром Вселенной, верно?       Шариф слушал, машинально поглаживая исцарапанное дерево чистого стола. Легко, едва касаясь кончиками пальцев потёртостей, пропаханных сегментами боевых пластин.       Острыми локтями Дженсена.       – С ценными трофеями не расстаются, – Адам двигался, как призрак, и говорил глухо, отрывисто. Подхватил стаканы с края кухонной стойки, понёс к раковине. – Их тоже. Спасают. Чинят, склеивают. И потом обратно. На полочку. А если можно ещё заместить чужую начинку своей…       Хрупкое стекло и не думало лопаться в железных ладонях.       – Я человек, Шариф. – Адам почему-то улыбнулся. – А вы сделали меня своей вещью.       Звякнули стаканы, соприкоснувшись с тарелками на полупустом дне.       – Так что убирайтесь отсюда и хоть подавитесь этим грёбаным конвертом.       Из крана гулко сорвалась капля, щёлкнула – как раскат. Дженсен поправил вентиль. Эта чужая тишина слишком сгущала акценты.       – Мальчик… – протянул Дэвид, спокойно, шершаво. Совершенно безмятежно. – Кто же виноват, что ты так себя не любишь?       Ладонь легла на глубокие бороздки, накрыла их собой.       – Ты совсем не умеешь себя ценить. Принимаешь, но не видишь. Только через кого-то. И тебе так надо, чтобы кто-то полюбил тебя – вместо тебя.       Мягкий голос, жёсткое лицо.       Адам сжал пальцы на керамическом поддоне.       – Ты хороший парень, Адам, верный и честный. – Шариф небрежно опёрся о край стола и смотрел, не мигая. – Только люди, которым ты понравился, – уходят. А ты не можешь принять. Того, что они способны обходиться без тебя. Например, потому что у них продолжается своя жизнь в той команде, из которой тебя турнули, или ты просто не их уровня, как для Меган. Они могут о тебе забыть, разлюбить, оставить, просто устать от тебя. Но ты же не умеешь отпускать.        «Хорошая манипуляция», – отметил Адам отстранённо. Сморгнул под защитными узкими линзами: перед глазами шкалили помехи, застилая изображение.       – Ты по ним скучаешь. – Шариф говорил легко и без пауз, чуть растягивая слова. – Хочешь быть частью их жизни. Даже если ты им не пара, или просто неинтересен. Ни как человек, ни как объект. Но всё равно же тянешься.       Он не забивал гвозди в кость, как Дженсен, а обматывал скотчем по коже.       Не отодрать.       – Ты так хочешь удержать тех, кто уходит. Складируешь снимки с ними, бережёшь памятные сувениры. И если бы мог, то не фотографии держал в рамочке, а людей с них – рядом с собой, неизменно и статично. Доказательством, что ты существуешь в их вселенной. А так нельзя, верно?       Он почти смеялся, буквально передразнивал словами Адама, но глаза оставались холодными:       – А как хотелось бы. Оставить при себе. Чтобы не бросали. Не оставляли в одиночестве. Чтобы нуждались в тебе. И любили.       Адам сморгнул снова, но самого Шарифа уже не видел, лишь пульсирующую алую метку. Срабатывал только радар наведения цели, и ничего кроме.       Сбой сетчатки? Неисправность импланта?       – Тебя не надо заставлять чьим-то быть. – продолжал Шариф – Привяжешься сам. К любому, кому ты нужен. Кто примет твою верность и преданность. И самого тебя.       Под бархатным тембром голоса – металл и нежность. Чёткая, жёсткая.       Жестокая.       – Так что…       Расслабленная усмешка в голосе – узким лезвием.       – Ты и без всякого контракта был – мой.       Под рукой Адама сломалась раковина.       – Сука, – сказал тихо и без эмоций.       Перемахнул стойку одним движением – прыжок, рывок, усилители.       И врезал.       В последний момент – мимо.       Не в Шарифа – в стол.       Крепкую дубовую столешницу сложило пополам, как книгу, разнесло щепками, трухой. Слетела пепельница, разметало табачный пепел, хрустнули винты в ножках.       Шарифа качнуло от удара, обдало взметнувшейся пылью.       – Грёбаный манипулятор! Столько ещё говна в запасе?!       – Ах, не нравится правду слышать?!       – Заткнитесь!       – Вздумал мне дерзить?! Решил, что знаешь, как меня поддеть?!       – Сучий потрох!       – Закрой пасть!       Они в огненном шторме, в эпицентре ядерного взрыва.       – У вас нет на меня права!       – Да ты что? Ты ещё работаешь на меня!       – Это контракт, а не рабская печать!!       – Да мне плевать! Остаёшься здесь! И точка!       – Ищите другого! Хватит! Вытирать ноги! Самоутверждаться за мой счёт!       – Распустился вконец! Щенок!       – Дайте мне уйти!       – И не подумаю! Я тебя не отпускаю. Понял?!       – А придётся, блядь!       От шквала звенят стёкла, лопаются железные перемычки и белым маревом дрожит потолок.       – Я тебя спас! Я тебе дал новую жизнь!       – Я вам ничего не должен!       Пальцы Шарифа на футболке Дженсена – клещами:       – Ты! Неблагодарный мальчишка! Как ты смеешь?! Обвинять меня в том, что стоило позволить тебе умереть?!       – Вы жестянкой меня сделали! Жестянкой! Сраным киборгом до конца дней! Это не жизнь! Это не моя жизнь!       – Глупец, да любой бы на твоём месте!..       – Да нахуй такое место! Не нужно было спасать! Ни к чему! Я нормальным был! Человеком!       – Ты получил от меня лучшее, ты стал совершенством, а считаешь себя никем?!       – Вы! Меня! Пустили! Под нож!        – Я! – задохнулся Шариф. – Сделал тебя почти богом!!       Адама качнуло.        – Твою мать, – сказал он с нескрываемым ужасом. – Вы… блядь, вы серьёзно?       Дэвид тяжело дышал. Радуясь только одному: что его протез не выдаёт озноба, которым дико било позвоночник.       – Шариф, – очень аккуратно произнёс Адам, – отпустите меня. Майку, Шариф. Ну.       Грудная клетка под белой тканью ходила ходуном.       С невидимой кнопкой отключения.       Дэвид медленно расцепил сжатую намертво горсть.       Адам отодвинулся, ступая по рассыпанным щепкам и окуркам, наклонился над диваном, обшаривая затык между спинкой и сиденьем.       Дэвид мельком провёл тыльной стороной ладони через лоб; в комнате было невыносимо жарко. Или ему так казалось?       Обратив свои таланты – внимание к мелочам, зоркость, наблюдательность, – друг против друга, они схлестнулись умением считывать собеседника, принуждать и разворачивать на себя, выволакивать на свет скрытое, влезать под чужую кожу. Ударили на всю мощность, полностью сняв тормоза.       И вспахали друг друга – насквозь.       – Я думал, вы нормальный. – Дженсен выковырял мятую пачку сигарет с зажигалкой внутри. – Просто с бзиком местами. А вы псих. Ебанутый. Вам… вам лечиться надо.       – Ты разговариваешь с человеком старше тебя, – сухо произнёс Дэвид. – Подбирай выражения.       Поискал глазами стул.       Коробок в этом чёртовом доме было полно, зато ни одного табурета в зоне обзора.       Дженсен уставился на Шарифа с непроницаемым выражением, явно передумав закуривать.       – Прошу прощения. Забыл. – Ледяная вежливость в голосе мешалась с острой иронией.       Запихал пачку в линялый карман джинсов:       – Кстати. Со всем уважением. Богу надо отлить.       Паршивец. Наглец. На ремни пущу.       – Конечно, – широко улыбнулся Дэвид. – И на обратном пути, будь так добр, принеси своему создателю стульчик.       Без промаха.       Каждый бьёт в другого без промаха.       Вслепую ли, прицельно, намеренно или наугад, – но точно в центр.       Снайпер, способный выбить любую мишень на любые очки.       Сапёр, знающий, какой провод активирует взрыв.       – Может, стоило для таких задач чип контроля поставить? – с той же ровной холодной усмешкой предложил Адам. – Сразу вместе с инфолинком?       Шариф вдруг неловко отвёл взгляд.       Это было давно.       ***       Мутные слухи о правильных солдатах всплывали не раз и не два.       Дэвид не любил слухи. Он любил факты.       Он читал полученные сведения о корректирующем сознание чипе.       И представлял Дженсена.       Адам мягкий и покорный. Спокойный и податливый.        «Регуляция памяти, – за публикацию хоть одной из основных программных характеристик нейроузла можно было сразу отправляться в ад, – частотная фильтрация. Принудительная блокада, безусловное подчинение, нейтрализация внутренних запретов, высокая боевая готовность, точность исполнения».       Это описание могло утопить любую компанию на рынке биотехнологий, даже если она специализировалась исключительно на производстве гражданских имплантов. О судьбе таких корпораций, как «Шариф Индастриз» или «Эн-ПроТех» и сомневаться не стоило.       Однако это была палка о двух концах. Компромат на «Беллтауэр», воткнувший чипы в своих солдат, на половину высоких чинов из правительства, способных поплатиться не только репутацией и насиженным мягким креслом в министерстве, но и головой. Заказчики, исполнители, верхушка серьёзных людей, подписавших эти бумаги и заключивших сделку на проведение опытов. Проговаривается кто-то один – летят с Олимпа все.       Круговая порука держала секрет лучше любого соглашения о конфиденциальности.       Дэвиду было интересно, почему молчал самый ярый и громкий поборник «чистого тела», Уильям Таггарт. Либо не знал, либо держал козырем в рукаве, либо – был завязан в этом так же, как и все.       Шариф щурился, читая побочные эффекты, провалившие эксперимент:       «Личная беспомощность объектов», «систематические ошибки в восприятии поступающих приказов», «прогрессирующий апато-абулический синдром», «наблюдаемая устойчивая тяжёлая дезориентация у испытуемых при отключении импланта».       И возвращался мыслями к Адаму.       Жёсткому. Упрямому. Характером сталь можно резать.       Несгибаемому. И верному себе.       Нужен ли ему такой Адам?       Тихо гудел, разгрызая остатки уложенного бруса, огонь.       … Безропотный.       Кроткий.       Ест с руки.       Как шёлковый.       Нужен ли ему Адам – такой?       Страница с описанием отправилась в сейф. Такой информацией неплохо можно было прижечь кому-нибудь хвост. Не сейчас – потом.       На полке в глубине лежала тонкая стопка листов. Пазл, собранный Дэвидом, наконец, в одно.       – Без шума не получилось, – сообщил Дженсен, нарушая сосредоточенную тишину. Привычно прошёл через кабинет, привычно сел напротив, с удовольствием вытягивая ноги. – Пришлось громко.       – Надеюсь, ты не всё взорвал? – пошутил Дэвид, внимательно присматриваясь к нему.       Адам усмехнулся и покачал головой. Холодный с улицы, взъерошенный много больше обычного, он казался очень усталым. Но бодрился.       И старался поберечь руку.       Живой, уязвимый, самостоятельный.       Шариф стиснул челюсти.       Его лучшая удача.       Золотое руно аргонавтов.       Начало эпохи нового Возрождения.       Непростой и забавный мальчик.       Всё же его – кто?       ***       Адам понял этот взгляд, и его затрясло.       – Не наигрались в куклы? – под тонкой кожей на скулах обозначились жёсткие желваки. – В детстве игрушек мало было? Или не было совсем?       Шариф вложил руки в карманы брюк и сжал незаметно ладони в кулаки.       – Я тебя не изменил. – Отчеканил, глядя Дженсену в глаза. В непрозрачные линзы. – Ты стал тем, кем был на самом деле. Кем был всегда. Твоё прошлое, люди, хозяева, эксперименты – это они определили твою жизнь. Я лишь нашёл тебя и открыл. Сделал сильнее. Лучше. Тем, кто ты есть. Настоящим.       Дженсен выцепил таки из пачки сигарету. Курить хотелось неимоверно. Курить, кричать, снести стены и взорвать к чёртовой матери или Шарифа, или себя, или обоих разом.       Придись тот удар не в стол – Шариф мог быть мёртв.       У этого человека, кажется, начисто отсутствовал инстинкт самосохранения. Он порол такую херню, но с таким убеждением, что какими-то моментами Адаму уже казалось, что псих здесь всё-таки он, а не этот шизофреник.       Мир всё время делился на два. Право-лево, верх-низ, свой-чужой, бинарный простой код.       Шариф находился там и там.       Адам щёлкнул тяжёлой крышечкой зажигалки.       – Для протокола. – Светло-жёлтое пламя вытянулось узким лепестком. – Настоящий я какой: с чипом? С этими всеми, – повёл плечами, – железками? Модифицированный по полной программе?       Это похоже на крутые «русские» горки, на которых катались когда-то в школе оба: вверх, вниз, крен, поворот, резкий спуск – и снова ввинчивающийся подъём.       Шариф смотрел прямо.       Сжал губы и – вынужденно кивнул.       Почему-то, когда все очевидные, простые и понятные вещи озвучивал Адам, выходила… глупость. Жестокая и несмешная шутка.       – Отлично. – Пепел первой затяжки полетел на пол. – Едем дальше.       – Хватит, Адам.       Дэвид наконец сел. На диван, который упорно игнорировал.       – Твои выпады у меня вот где, – с чувством ткнул двумя пальцами, разведёнными «вилкой», себе под шею. – И я не собираюсь быть как на допросе у копа.       Ему бы обратно в кабинет, пропитанный душистым теплом огня и насыщенными днями, где чёрные матовые шары и ковёр с лилиями, у каждой вещи своё место, мерцающий свет экрана за спиной Дэвида, и Дженсен перед начальством. И чтобы субординация, и приказ «сядь», и массивный широкий стол между.       Квартира, пропахшая табаком и бессонными ночами, коробки, забитые ненужными вещами, тяжёлый полумрак и резкое электричество, белые крупные щепки на полу – и тёмный выключенный экран за спиной Адама, и Шариф на бледно-полосатом диване, и низкий журнальный столик между.       Оба прекрасно понимают разницу. Незначительную. И кардинальную.       – Ты только и делаешь, что обвиняешь, а я оправдываюсь. Так не пойдёт. Я терпеливый, Адам, но не до такой степени.       Шариф смотрел на Дженсена, не отводя глаз. Райк вокруг зрачков напоминал светлое хромированное кольцо.       – Я тебя слушал. Все твои претензии. У меня они тоже есть. Или думаешь, только ты имеешь право наскакивать, как щипанный…       Сигарета вспыхнула ярче, злым огоньком на кончике. Дэвид сдержался. Исправился.       – … как потерпевшая сторона? Я виноват во всех грехах, кругом неправ. А ты нет. Решил выставить мне счёт? Ну тогда – пополам, Адам.       Дженсен взвесил пачку в ладони, положил на столик.       Внутри разгорался злой бешеный азарт. Ощущение охоты. Кто кого. Загонит в угол, пережмёт, заставит сдаться.       Не для того, чтобы переубедить. Об этом и речи уже не шло. Слишком далеко они разогнались.       Кто додавит.       Окажется сильнее.       – Валяйте.       Шариф закинул нога за ногу, положил руки на изогнутую спинку с резными финтифлюшками.       – Спасибо.       Он не улыбался, был предельно серьёзен.       – Я такой, я сякой? Хорошо. Но ты постоянно забываешь одну вещь. Ты на меня работаешь. Мы заключили договор. Я работодатель, ты исполнитель. Я хоть раз дал тебе невыполнимую задачу? Заставил идти на откровенное преступление? Ты всегда решал сам, каким путем решить проблему. Хотя мне не всегда нравились способы достижения.       Дженсен молчал – и выходило это у него очень красноречиво.       Сигарета тлела у самых костяшек с полосками светлого металла на фалангах.       – Есть контракт. Где, помимо всего, прописаны основные положения. Твои непосредственные обязанности, – продолжил Шариф. – Которые ты должен выполнять. Что я получаю взамен? Это не хочу, туда не полечу, так не стану. Почему я должен уговаривать тебя лететь в Хэнша? Почему должен слушать твоё возмущение, что ты против и остаёшься в Детройте? Я даю задание, я хочу получить его решение. А не упрёки и недовольство. У тебя личные мотивы. У меня корпорация, её акционеры. И все наши сотрудники. Которые могут лишиться своих мест враз, едва мы разоримся. Им нечем будет кормить своих детей, содержать семью…       – Давайте без дешёвого популизма.       – Адам. Они работают на корпорацию. Получают отпуска, зарплаты, премии. Имеют стабильное место. Будущее. А не пособие по безработице. Полторы тысячи человек. Зависимых от меня. От успешности нашей компании. Они все – мои люди. И я обязан их защищать, как руководитель. И ты тоже.       – Допустим.       Не встречать сопротивления было хуже, чем его ломать. Шариф прекрасно знал цену такому согласию. Дженсен не отрицал и не оспаривал.       Крючки соскальзывают, не успев зацепиться. Брони нет, просто Дэвид не открывает Америку. Ничего нового, больного, способного полоснуть и выдернуть. Всё это Дженсен передумал сам. Только не с этой стороны.       А с той.       – Однако все мои решения ты принимаешь в штыки. Когда я прошу, ты огрызаешься. Когда приказываю – злишься. И выполняешь то, что должен, весьма… я бы сказал, альтернативно.       – Так, – тяжело произнёс Адам.       – Взять того же Сандерса, – чуть повысил голос Дэвид. – Ты его отпустил. Вместо того, чтобы приволочь и допросить. Выкачать всю информацию. Потому что у тебя принципы! И что? Я что-то сказал тебе? Да я уволить тебя должен был за такое самоуправство! Неисполнение приказа, халатность, вред интересам компании, мне! Ты заботился о заложнике? Тогда надо было сразу загнать Сандерсу пулю в лоб! А не подставлять жизнь Джози Торп под угрозу!       Развёл руками: жест вопрошающий, вежливый, спокойный.       – Так что, – уточнил без иронии, – Я тебя заставлял? Контролировал? Сдерживал цепью по рукам и ногам?       Дженсен неторопливо затоптал сгоревший бычок себе в ладонь:       – Давайте дальше, – сказал равнодушно.       Это Шарифу не понравилось.       Но не выдал ничем.       Охота. Гон.       – Твои импланты, – продолжил легко и как-то мягко. – И ты сам. Не нравится, каким ты стал? Но это определяешь ты, Адам, а не мои приращения. Своей жизнью, системой ценностей… тем, что для тебя важно. Не я. Ты. Сам. Тебя никто не заставляет применять аугментации вне зоны боевой задачи. Быть военной машиной круглосуточно. Однако ты прямо сейчас используешь четыре импланта. Результат действия одного из них налицо. – Дэвид небрежно показал пальцем на разломанный в щепы стол у окна. – Кроме этого… – Он задумался, изучая Дженсена. – «Следопыт», подавление шума и стандартная связка: ускорение и прыгун. Ни один из них не касается напрямую системы жизнеобеспечения. Ты используешь не просто естественное зрение, руки и ноги, Адам, ты используешь их улучшенный вариант. И даже не замечаешь. Потому что тебе так удобнее. Для тебя оно органично. Ты к ним привык.       Дженсен потянул новую сигарету. Бесстрастный, даже отстранённый, он выглядел возмутительно флегматичным.       Контроль.       Непробиваемый, ужесточённый до предела самоконтроль.       – Скажи мне. – Дэвид давил мягко, но решительно. – Что сделали с тобой «Тираны»? И что ты смог сделать с ними без имплантов? Если бы ты получил только то, что требовалось по медицинским показаниям, был бы таким же, как и раньше, не спорю. А что потом? Ты бы не справился с новыми задачами.       – Может, потому что вы резко повысили их статус?       – А может, потому что изменились обстоятельства? – вкрадчиво переспросил Шариф. – Какие у тебя были бы шансы против элитных наёмников Иллюминатов? Жестянок, которые превратили тебя в фарш, даже не напрягаясь.       У Дженсена дёрнулась щека.       – Ты хоть что-то сумел им противопоставить в тот день? Смог дать отпор? И если бы снова случилось то же самое опять, ты, получив стандартный гражданский набор, – смог бы защитить хотя бы самого себя?       Каждое слово Шарифа отзывалось в Адаме злым, холодным бешенством. Совершенно неуловимо смещая акценты, этот человек выворачивал наизнанку вопросы Дженсена, свои ответы, саму историю. Ставил с ног на голову события, которые пережил на своей шкуре Адам, поступки, которые совершил Дэвид, моменты, одинаковые для обоих – и разные для каждого.       Дженсен вдохнул дым. Без торопливости или нервозности. Сухая горечь жгла гортань. Лицо ощущалось совершенно окаменевшим от линии подбородка до вбитых распорок защитных линз.       – Что ещё?       Шариф покачал ботинком.       – Не ответишь?       – Продолжайте, – сказал Адам.       Шариф аккуратно приподнял бровь.       Он казался расслабленным и почти миролюбивым. Дорогой парфюм, плавность речи, шершавый низкий голос, спокойный вид. Сдержанная невозмутимость, тепло, доброжелательность, свет.       Если бы только не тяжёлый ястребиный взгляд.       Восстановленное заново самообладание.       Ледяная выдержка решёткой над жгучим бешеным темпераментом.       – Да, – сказал Дэвид, – я тоже виноват, Адам. Я перестарался, я дал тебе больше, чем ты хотел. Ты получил не только новое тело. Признаю. Ты вернулся с того света и обрёл возможности. Разнообразные и очень полезные. Совершенно лишние, на твой взгляд. Это моя вина. Слишком внезапно всё случилось. Мне не следовало торопиться, стоило подождать, когда ты придёшь в себя. Но ты умирал, и я…       Шариф с какой-то досадой махнул рукой. Даже не Адаму – себе.       – Я всегда был с тобой предельно откровенен. Насколько позволяли обстоятельства.       – Вернее, ваши интересы.       – И мои интересы тоже. Это война, Адам, здесь каждый – солдат. Ты знаешь это лучше меня. Ты бы не выжил без модификаций. Любой боец с приращениями свернёт «чистому» шею как цыплёнку. И дело не только в личных умениях или навоёванном опыте. Я заслужил непонимание, согласен, но презрение, Адам? Вот чем ты мне платишь?       Под потолком плыло тёмное молчание. Воздух становился всё более дымным и тяжёлым. Словно разгорался невидимый пожар. Тлел под сброшенным на пол пеплом, в сигаретных затяжках, в белых змеящихся витках.       – Знаете, в чём весь фокус? – медленно проговорил Дженсен. – Вы сами в это верите. В то, что говорите. Поэтому вас нельзя словить на лжи в этот момент.       Он сел прямо там, где стоял, на одну из коробок, жалобно хрустнувшую под его весом.       – Вы очень деликатно обходите те факты, которые вам неудобны и могут исказить вашу картину мира. Вы как хамелеон. Делаете одно, говорите другое, помните третье. Но настолько неподдельно и искренне, что…       Адам усмехнулся, покачал головой.       – Вы не врёте. Лишь умалчиваете, недоговариваете, манипулируете и совершенно спокойно вычёркиваете из списка то, что способно лично вас ослабить. Эмоционально стеснить. Любое неудобство, хоть что-то, что может вызвать замешательство, стыд. Банальную неловкость за то, что вы неправы. Я думал, вы патологический лжец. И знаете… лучше бы действительно таким были.       – Не записывай мне все грехи, – глухо сказал Дэвид. – Лжец, манипулятор, псих – ты уж определись.       Он выглядел отчётливо усталым. Резче проступили морщины вдоль век, опустились вниз уголки губ.       – Мы говорим открыто и начистоту. И мне казалось, я всё-таки человек, а не дьявол во плоти. Было бы замечательно, если бы ты хоть немного убавил свой неприкрытый нигилизм.       И вроде бы нормальный же человек, живой, злящийся, расстроенный, а вроде и нет.       И каждый раз не понять: сейчас фарс или взаправду.       Решаешь сам. Веришь сам.       В итоге – оказываешься в дураках.       Шариф не бил напролом, а вгонял иглы с отравленной дрянью в нервные узлы. Контрольные точки. В вены, всаживая до упора, заражая кровеносную систему.       Превращаясь из обвиняемого – в обвинителя.       Из расчётливого дельца – в жертву обстоятельств.       Из ублюдка – в ошибшегося в выборе человека.       Что не отменяло того, о чём Шариф не стал говорить.       – Как я хреново справляюсь, я понял. – Очередная сигарета, фильтр к губам, щелчок зажигалкой.       На мгновение на одной линии взглядов – жёлтым взблеском пламя.       – И то, что вы смирялись и терпели – ясно. Только не надо замещать одно другим. Подменять понятия. Работу и модификацию. Оплошность и подставу. Всё, что вы говорите, верно.       Хищный взгляд серых глаз – полоса тёмных линз.       – … наполовину, Шариф. Давайте тогда сразу обо всём. Раз уж с начала и о моих обязательствах и долге перед компанией и людьми. Прежде чем вменять мне некомпетентность, я напомню вам, что ответственность – это не только называть себя большим боссом и трепаться о том, как нужно оберегать компанию и доверие её сотрудников, а действительно защищать.       Выдох, плотный дым:       – Вы всех их подставили под удар. Людей, которых называете своими. От Афины до последнего уборщика, Шариф. Настолько заигрались в шпионские интриги, что дальше некуда.       – Мальчик. Забываешься.       – Я вас слушал, – бесстрастно. – Теперь – вы.       Шариф дрогнул ресницами. Промолчал.       – За свои поступки, – хрипло и тихо, – надо бы отвечать, а не умалчивать. Из-за последствий ваших детективных игр наша система безопасности покатилась ко всем чертям. Без информации о реальном положении вещей. Вы оставили дыру, хрен пойми что, и не посчитали нужным хоть что-то сказать. Превратили «Шариф Индастриз» в грёбаный «Титаник». Заходи и бери, что хочешь. Планы, коды, количество людей, ключевые позиции, всё, вплоть до вооружения и расписания смен. Нам взорвали лаборатории. Убили людей. А мои ребята не смогли толком сделать ничего. Как и я. Потому что нападавшие знали обо всём лучше, чем мы. Благодаря вам.       У Дэвида едва заметно затрепетали крылья носа.       Только скажи мне, как я их хоронил, только скажи, что это я их всех убил, только скажи, что здесь ни в чём нет твоей вины, Адам, только попробуй сказать, что я, только я во всём виноват…       Богом клянусь – не пощажу.       Дженсен потёр висок: чёртово прошлое не отжило и не отболело. До сих пор бередило память. Как и расколоченное зеркало, что всё ещё висело в ванной.       – Притчард идиот. Я тоже идиот и допустил косяки. Надо было в тот день не разделять людей и оставить большую часть охраны здесь. Много чего надо было. Отдать Вашингтон на откуп местным копам. Перераспределить приоритеты. Натаскивать ребят не только на внештатные ситуации с гражданскими или массовые беспорядки. За ошибки я готов отвечать, но только за свои. Всё, что мог, я сделал. Моя вина в том, что не сделал. Я парней не тренировал против профессиональных убийц. И предусмотреть теракт…       Ни голос, ни тон Адама не съезжали с ровных глуховатых интонаций. Скупые жесты, неподвижное лицо. Зажатая в пальцах сигарета.       … только попробуй мне сказать, что я, только я в этом…       – … такого масштаба не мог никто. Но в отличие от вас я могу смотреть людям, с которыми работал, в глаза. И тем, кто просидел на фабрике четыре часа заложниками, не зная, из-за чего спецназ не может начать штурм. Из-за кого, Шариф. И почему их жизнь до сих пор в чужих руках. Их уже начали убивать поодиночке, почуяв вседозволенность. Ещё немного, и спасать было бы некого. Ни Джози, ни кого-либо ещё.       Это похоже на качели, на тугой канат, на отмеряющий обратный отсчёт таймер, на треснувший над застывшими стрелками циферблат, на колоду карт, положенных вверх «рубашкой», на игру в пятнашки, на вопрос, кто кому свернёт шею, кто первым окажется на пределе…       – Прежде чем начать строить безупречное будущее, Шариф, надо бы прибраться за прошлым, чтобы не воняло. Незачем давить мне на чувство долга и вины. Свои обязательства я выполнил до конца. Вас не устраивала не моя работа на самом деле. А я сам.       Раскрыть бы накопившиеся вопросы и прийти к компромиссу.       Разложить все «за» и «против». Избавиться от гнева, злости, горечи, разочарования, усталости, всего того, о чём молчат.       … истёрлись тормоза – испытывать терпение, выдержку, снисхождение.       – Моей ДНК было недостаточно. Того, что я генмод, тоже, надо было ещё и технически залакировать по самые гланды. Сделать идеальным инструментом и воплощением вашей мечты. И если вы не сделали меня оружием, то чем тогда?       – Мы опять по кругу.       – Ответьте мне, Шариф. Каким я стал?       – Неуязвимым, – процедил Дэвид. Сквозь зубы, без паузы или вздоха, – почти бессмертным; больше, чем обычный человек.       – Верно, – Адам с силой запихал скуренный до фильтра бычок в почти опустевшую пачку. – Но добавим деталей.       И вдруг начал перечислять, негромко и монотонно:       – Улучшенное зрение, иммунитет к ослепляющим и ЭМИ-гранатам и минам, сканер, встроенный противогаз, хакерские примочки, усиленные рефлексы, невидимость, встроенный парашют…       Шариф поменял ноги, теперь уже другую перекинул через колено. Опустил веки.       Словно сверяясь со своим перечнем.       – Возможность сдетонировать, как осколочная граната, – Дженсен продолжал длинный список, сверху вниз. – Защита от электричества и взлома, полное отсутствие отдачи, бронированная кожа, бесшумное передвижение, прыжки на три-четыре метра, пробивание стен, регенерация, лезвия в руках и куча грёбаного оружия, вплоть до самонаводящегося автомата.       Он не упустил ничего из того, что составляло его начинку от макушки и до пят. Договорил и поднялся одним спокойным движением. Футболка, джинсы, гладкие пластины чёрных рук.       – Таким, по-вашему, должен быть сверхчеловек? В вашем будущем для всех? Ваша еб… одержимость эволюцией, идея уравнять людей с богами – это одно. Но то, как вы способны превратить естественность в патологию и до чего можете довести понятие нормы…       – Это логика, сынок.       – Нет, Шариф, это финиш. И я просто квинтэссенция вашей фанатичного стремления сделать любого из нас совершенным. Без изъянов и недочётов. Потому что это, по-вашему, слабость, уязвимое звено. Небезупречен – значит, недостоин, по-вашему. Любой из нас, включая вас.       Шариф поднял глаза.       – Что ты хочешь сказать? – от ярости у него сел голос, он почти шептал.       – Начали бы переделку с себя в первую очередь. Хоть что-нибудь кроме того, что уже стоит из-за необходимости.       Мгновение Шариф смотрел на него в упор.       – Думаешь, я не знаю, что ты использовал против меня КАСИ? – произнёс ровно. – Применишь ещё раз, перепрошью к чёртовой матери, Дженсен.       И – пожалуй, в первый раз, – назвал не по имени.       – И вот тут мы подходим к главному, – Адам не дал себя сбить. – У вас нет на меня никаких прав. Вменяете, что защищали меня, цацкались, с того света тащили? Ценный ресурс вы спасали. Свою независимость от нейропозина и Иллюминатов. И заодно возможность нагнуть всех конкурентов раком.       – Замолчи.       – Это неправда?       Ловушка захлопнулась.       И впервые Дэвид действительно не знал, что сказать.       Что это правда, и в тоже время – нет? Что он сам не заметил, в какой момент этот мальчик перестал быть проектом? Что не стоило приближать его к себе, узнавать больше о том, что он за человек? Что Дэвид Шариф попался в собственноручно расставленный капкан, как дурак.       Останься мистер Дженсен фотокарточкой в досье, профайлом «SUBJECT 45-67YH. AJ.689» на мониторе, успешным графиком из отчётов Рид, сейчас было бы… по-другому. Иначе и проще.       Так тонко между прошлым и настоящим. Тем, что было и что теперь.       Он и вправду не знал, как ответить.       Что этот строптивец, пожалуй, единственный человек, чьё присутствие делает мир Дэвида Шарифа абсолютно правильным, законченным, логичным и завершённым, как и должно быть.       Что с самого начала не стоило лгать.       Что ему действительно жаль. Всего того, что нельзя отмотать назад.       И что никогда, ни за что, ни на один миг Дэвид не проклянёт тот день, когда увидел первые тесты, тот час, когда решил, что должен заполучить носителя любой ценой, и ту минуту, когда хмурый, высокий и абсолютно незнакомый парень переступил порог его кабинета впервые.       Шорох закатанной манжеты по протезу, по шву на стыке пластин под рукавом:       – Да, ты был мне нужен.       И тогда. И сейчас.       И всегда.       – Чрезвычайно, Адам. И не только мне. Ты носитель редких качеств, чёрт возьми, уникальных. Мы все связаны и ограничены своей природой. Кроме тебя.       Как заставить это – понять.       Признать себя.       И меня.       – Ты свободен, как никто другой в этом мире. И любой человек сможет теперь получить надежду. А не из одного рабства в другое. Благодаря тебе. Тому, что в тебе. И я это сделал. И сделал бы ещё раз, если вдруг пришлось заново. Никакая технология, способная помочь человечеству, не должна быть монополизирована и оказаться в руках у кого-то одного. Я не собирался тебя обманывать, я… минимизировал возможный ущерб.       Двое за столом.       – Вы всегда делаете то, что считаете правильным, даже не задумываясь, имеете ли на это право. И если я не согласен, это нормально и в порядке вещей. Решать штатные проблемы компании с моей помощью – можно. Решать личные проблемы за мой счёт – уже на грани. Но осуществлять все свои амбиции и стремление к победе, используя меня, как олимпийский резерв, – уже ненормально!       Шариф стремительно наклонился вперёд:       – Я так сделал не ради победы или амбиций. Не передёргивай. Как бы ты поступил на моём месте? А? Тебе всё равно, главное, что использовали твой потенциал, не спросив? А Малик и Притчард? То, что они нейропозинщики на всю жизнь, и ты для них единственный шанс слезть с иглы – тоже всё равно?       – Чёрт возьми, – устало изрёк Адам. – Я знал, что вы манипулятор. Однако вы ещё и великий нагибатор.       – Я должен был отказаться? От возможности исправить ситуацию в корне? Полагаясь на случай, что ты не откажешься, не пошлёшь меня куда подальше, потому что тебе это не нужно и ты… Адам, согласись, ты не понимал, каково это. Иметь приращения и быть ими же связанным.       Двое за столом. Люди, которым некуда отступать.       И не могут.       И не хотят.       «Я был нормальным», – хочет сказать Дженсен.       «Я был человеком».       «Вы могли хотя бы попытаться».       – Я имел право знать правду.       – Ну что бы изменилось от того, что ты узнал, что твои родители тебе приёмные? И постарались в меру своих сил тебя уберечь и защитить? Что бы это изменило в твоей жизни? Да ничего! Посмотри на себя, здоровый бык с крепкой психикой! Как жил раньше, так и живешь сейчас. И скажи, как мне надо было это тебе предоставить? Адам, у тебя мама и папа фиктивные? Ты лабораторная мышь? Оно мне надо? Вот мне это надо – срывать покровы с твоего мутного прошлого? Ты не знаешь, ты спокоен, я спокоен, всё хорошо.       – Не заговаривайте мне зубы.       – О. Ну бери эти материалы и иди куда хочешь. Не держу. В архивы, к Иллюминатам, в министерство, вскапывать старые незатёртые файлы. Ищи правду, сынок, сколько влезет. Тебя не смогли найти после пропажи самые могущественные люди планеты. С их-то возможностями и ресурсами. Ты исчез, тебя спрятали хорошие добрые люди. Вложили столько любви и заботы, чтобы ты… стал таким, какой есть. Чтобы твоё прошлое тебя не догнало. А теперь ты, без кола и двора, связей и возможностей собираешься откапывать труп правды, которая давно сгнила и никому не нужна!       Дэвиду было тяжело. Сохранять невозмутимость, не жестикулировать, не взмахивать руками, не подбрасывать мячик – ну или хотя бы смять в ком сигаретную пачку вместо него в ладони. Держать себя в узде, не двигаясь, не меряя шагами пол, как обычно, а сидеть и держать щит.       Тому, кто по природе своей привык атаковать.       – Ты весьма самонадеян, Адам. Весьма. Я даже буду не против посмотреть, что ты найдёшь.       – Интересно, – спросил Дженсен. – А когда вы собирались мне всё рассказать?       Дэвид отчётливо вздохнул, принялся массировать кончиками пальцев глаза.       – Это просто информация, которая нежелательна. Я не хотел тебе показывать, с чем ты на самом деле… столкнулся. И к чему именно на самом деле имеешь отношение.       – Это моя жизнь.       – То, что в тебе – не только для тебя. А для нас всех.       Это похоже на игру в гадание с монеткой, которую каждый из них презирал. Подбросить и загадать: «голова» или «хвост», и решать свой выбор от случайности, от того, какая выпадет сторона.       – Окей, – еле сдерживаясь, – вы сделали выбор за меня. Во имя и во благо.       Зажигалка, последняя сигарета из пачки.       – Знаете, а вы не пробовали сначала поставить человека в известность о сути дела, прежде чем хреначить в него железки? В голову не приходило?       – Я не мог рисковать. Тебе нужна иллюзия? Обман, что ты выбираешь сам? Не я, так кто-нибудь другой. Представь, если бы о тебе узнала первой Чжао. Как бы она поступила? Или тот же Таггарт, который сразу бы донёс кому надо.       – Или ваш дружок Дэрроу.       Слова. Удары. Взаимные, злые, бескомпромиссно, целенаправленно.       Шариф поднялся.       – Всё сказал?       … до сих пор глушит отзвуком эмоций от Панхеи, будь она проклята, когда резало вены время, и бились в двери обезумевшие люди.       До сих пор не привыкнуть, что Хью…       И не мальчику его поступок осуждать.       Дэвид не мог его простить, но и не презирал. Потому что понимал.       Дженсен – нет.       Гнев топил выдержку и ум.       – Если руководствоваться твоей логикой, – произнёс Шариф негромко, обходя диван. Взгляд упал на конверт, уголком торчащий со стойки. – Мне, видимо, стоило послать «Тиранам» ящик коньяка за предоставленный случай.       Адам зло пыхнул затяжкой – несколько колечек дыма поднялись и слились с накуренным воздухом. Ему было душно рядом с Шарифом, он опасался, что в какой-то момент опять не сумеет сдержать себя. Уже хватило одного раза.       Так неуловимо между манипуляцией и честностью, искренностью и ложью, тем, что можно и чего – нельзя, чтобы не оказаться мудаком или перестать быть человеком.       – Хорошо, – спокойно сказал он. – Вы хотели извлечь мои возможности, чтобы подчинить их для общего блага и сломать существующую систему. Люди станут свободными. Получив независимость от «Версалайфа» с его нейропозином, клиник «Протез» с постоянной калибровкой аугментов, от всей этой армии, которая постоянно держит всех в рамках и кредитах. Иллюминатам просто некем будет управлять, они лишатся основных рычагов управления. Я понимаю. Преобразовать мир, использовать меня и корпорацию как ресурс, с которым можно что-то противопоставить этому клубу… элитных сливок, – последние слова прозвучали, как ругательство.       – Но дальше без меня, Шариф. Делайте, что хотите, как хотите, только без моего участия. Вы получили всё, к чему стремились. Технологию, зелёный свет, преимущество, мир на блюдечке. Я участвовать в вашем будущем не хочу.       Шариф обернулся:       – Тогда зачем ты выбрал меня на Панхее?       – Больше ничего не оставалось, – буркнул Адам.       – Потому что я лучше, чем остальные, верно? Ты имеешь личные предубеждения против меня, но согласен с тем, что усовершенствование и прогресс нельзя застопорить или откатить назад. Это единственный возможный выбор.       На мгновение у Адама изменилось лицо. Будто слова о выборе дёрнули внутри что-то – скрытое, страшное, запертым воспоминанием.       – Каждый из вас, – ответил он глухо, – считает, что прав только он. И только его будущее самое правильное для человечества, лишь на таких условиях можно жить. И что именно это будет лучшим для всех людей. Как правильно думать и что знать. И что только избранным можно решать, куда всем двигаться.       «Тут ещё не край света, но его отсюда видно», – само собой вспомнилось мелодичное приветствие мисс Кассан тогда.       Искусственного создания «Элиза».       «… хотите, чтобы человечество самостоятельно нашло ответы?»       Ты должен решать сам.       Сам.       За всех.       Не имея права – за себя.       Ладони невольно сжались в кулаки.       Быть может, он сделал не самый правильный выбор. Но единственный, чтобы можно было вернуться назад. К девочке-вертушке, к язвительной хакерской заразе, ко всем тем, кто стал его семьёй, вольно или невольно, как старая, потерявшаяся в собственной памяти, медсестра, вынесшая его, маленького, из огня.       И к шансу, что их жизнь никто не испоганит, к возможности, что всё и всегда можно исправить.       Властный взгляд серых глаз взял Дженсена за лицо, как тяжёлая хозяйская рука.       – Я чего-то не знаю, Адам?       И Дженсен вдруг понял – Шариф действительно не знал. Специалисты закрывали потом «Хирон», разбирали геостанцию по этажам, в том числе и комнату отключения сигнала, но только три кнопки считались там активными, как и должно было быть.       И обычный аварийный сброс. Не зацикленный на передатчик.       Он не вошёл в отчёт.       Как и в тот, что составлял Дженсен. Он указал, что мог: Чжао, активацию несчастных изувеченных девчонок, продукт конвейера «Райфлмен-Бенк», – всё, что посчитал нужным, кроме разговора с Элизой и последней кнопки. Четвёртой.       Наверное, потому что не представлял, как будет это писать. Что-то из разряда «в какой-то момент я хотел всех нас – вас! – уебать».       Похоронить заживо.       Утопить.       Чтобы больше никто!.. кто всё это дерьмо!.. сотворил весь этот ад!..       Ни Дэрроу, ни Таггарт, ни Шариф. Чтобы ни один из них!..       И вместе с ними – все остальные, кто оставался на той станции, под сигналом, безумием и мраком.       «Вы уверены, что таков ваш выбор?»       Меньшее из зол.       Лучшее?       Жёсткие немигающие глаза Шарифа смотрели в упор, но потом взгляд вдруг изменился. Дэвид взялся пальцами за переносицу:       – Я не понимаю, – признался. – Почему ты так хочешь быть… обычным? Таким, как все? Принижаешь себя… на общий уровень?       В голосе звучала усталость и почти беспомощность:       – Как ты… человек, который родился в клетке, жил в ней… – Дэвид буквально подбирал слова, – почему ты так… отчаянно… стремишься себя обратно в неё запереть? Ограничить? Казаться… нормальным?       – Я таким и был.       Дэвид едва не застонал сквозь зубы.       – Ты не можешь таким быть. – Ему хотелось подойти и оторвать Адаму голову. – Ты исключение из правил. Бог мой, ну как мне тебе объяснить? Нельзя запихивать себя в рамки, Адам. Отказываться от того, кто ты есть. Ты никогда не будешь обычным. Как все. Ты – другой.       – Конечно, – Дженсен посмотрел на сигарету, оставалось меньше четверти до фильтра. – Потому что я воплощение очень важной Идеи. Которая движет вами. Вы определитесь уже, кто я тут, бог, вещь или человек?       Шариф прошёлся по комнате – к окну и обратно. Адам следил, не поворачивая головы. Сам, глазами, не полагаясь больше на имплант.       Я тебя защищал! – хочет сказать Шариф. Даже не сказать – выкрикнуть в лицо, заставить поверить, доказать строптивому упрямцу что тот неправ.       Хотя это желание совершенно глупое и детское, как и сами слова – Шариф никогда таким не верил.       Потому что никто в своё время не захотел и не сумел защитить его.       Всё так просто и ясно.       Я же вам верил, – может сказать Адам. – Верил, как своему!       Но молчит и лишь глубже затягивается последней сигаретой. Слишком по-детски обиженно и наивно звучит, глупо и странно. Хотя это самое больное, что есть.       Ему есть что сказать и помимо этого. Потому что в манипуляции доверие – лучший рычаг.       Всё предельно ясно и паскудно.       … Почему я не могу сказать тебе «да»? Согласиться и отпустить?       … Почему я не могу сказать вам «нет»? Насрать на всё, выставить за дверь и уйти?       Почему мы?..       Дэвид сложил руки на груди. В голове догорали руины схем и действий, которые никогда не срабатывали с Адамом.       Вернее срабатывали – но всегда не так. Неправильно. Не до конца.       Может и не стоило их на мальчике применять. С самого начала – ни по привычке, ни просто так.       Как пробить теперь стену?       Как вернуть контакт?       – Возможно, мы не с того начали.       Он не пытался примириться. Смотрел угрюмо и тяжело.       – Возможно, я… принимал не всегда верные решения.       Быстрые, суровые; когда за одно мгновение – жизнь.       За всё платишь сполна.       За всё.       И всегда.       «Я всё проиграл, Дэвид. Всё, что мог».       Иди ты нахуй, Хью.       Я выиграл.       – Но даже если и так – ты остановил сигнал. Не тронул ни одного безумца во время трансляции. Спас Фариду от верной смерти. Вытащил Нию Колвин и остальных мозголомов.       Дэвид чеканил, понимая, что не может остановиться.       И не может больше жонглировать.       – Ты вытащил себя из реабилитации за жалких полгода. Вернулся после смерти. Пошёл наперекор приказу застрелить подростка в Мексикантауне. Да, ты киборг. У тебя импланты. Лучшие из тех, что есть. И можешь говорить что хочешь – что я тебя сделал жестянкой или своей машиной убийства, лишил права считать себя человеком, но ты тот, кто ты есть.       Дженсен молчал, не отвечая, и прохладное удивление тянуло от него в сторону Дэвида, как сквозняком.       Лучше бы возражал. Спорил. Злился.       Отталкивание – тоже форма взаимодействия.       Шарифу хотелось влезть ему в голову и посмотреть, как работает фильтр восприятия. Понять, о чём он думает. Как воспринимает каждое слово.       И почему его так намертво клинит.       Как и самого Дэвида.       – Если бы тебе поставили только лёгкое и протез руки, ты был бы вполне себе… в пределах нормы. Пусть. И чтобы ты смог делать с этим? Да тебя бы убили сразу в Хайленд-парке, тот наёмник, бронированный танк!       – Избавься от него, Барретт.       – О, с превеликим удовольствием.       Лифт закрывается, а Дженсен летит от оплеухи – удара железным кулаком в зубы, – на пол.       – С Барреттом я справился и без полной комплектации, – равнодушно сказал Дженсен. – На тот момент он был на класс выше меня по аугментациям и возможностям их применения.       Ничем не поймать.       Не зацепить.       Он думает как Шариф.       Только всё время, постоянно, каким-то образом – иначе.       С другой стороны.       И – о том же и так же, – но сдирая обёртку с конфеты, снимая тонкой плёнкой искренность и правду. И вдруг оказывается, что под обёрткой не конфета, а подделка, огромный пласт обмана, многослойный пирог. Блефа, фикций, фальши. Что угодно, в любых пропорциях, только не сама правда. А нечто иное. Искажающее то, чем жил и дышал Дэвид.       Разное воспитание, понятия, стремления.       Одинаковые характеры, упорство, сила воли.       – Сынок…       Дженсен отчётливо хмыкнул. Словно это слово – привычное, спокойное для Дэвида, – его передёргивало.       Делало больным.       Уязвимым.       Адам отлепился от стены. Двинулся привычно бесшумно и невесомо, как на миссиях на территории врага. Опомнился через мгновение, заскрипел ботинками.       Остановился.       – Эта ваша помешанность на том, что нельзя быть слабым. На теории эволюции.       Он помолчал.       – Откуда это?       Шариф повёл плечами: что за глупость.       – Как, – произнёс Дженсен тихо, хрипло, – человек, который помешан на свободе и том, чтобы раздвинуть границы, как вы… готовый прикончить себя, только чтобы не оказаться в любой клетке, перегрызть лапу, лишь бы никто вас не смел ограничить, заставить подчиняться, – вот как, Шариф, вы при всём этом проделали такое со мной?       Дэвид медленно вздохнул, сдерживая ярость:       – Я тебя освободил.       – Вы меня связали!       Одинаковые.       Разные.       Дэвид подумал, что ещё объяснить – и как. Не нашёл.       Они уже всё сказали друг другу.       Не найдя компромисса.       Нельзя казаться слабым, мальчик. Быть таким.       Только вперёд. Только вверх. Несмотря ни на что.       Нельзя переделывать, Шариф. Подминать под себя. Растворять и делать своим. Наплевав на всё.       Ты бог.       Я человек.       Конверт – белый, с отклеившимся уголком, – лежал на стойке.       Не отпущу.       Не подчинюсь.       Никуда не уйдёшь, Адам.       Идите нахер.       Почему вы как блядский охотничий капкан?       Почему – я от тебя в зависимости, как долбанный наркоман?       Это из-за вас я стал таким!       Это из-за тебя стал таким – я!       Как сделать, чтобы не было больно, обидно, досадно, чтобы не было памяти, разочарования, предательства, с которым не можешь смириться?       Ну как – мне – тебя, мне – вас.       Как.       Друг друга – понять?       Не признать.       Не отпустить.       Понять.       Шариф отошёл в сторону. Злой, настороженный.       – Бесполезный разговор, Адам. Ты всё понял.       Никогда.       Не уйдёшь.       Ни за что.       Не для этого я тебя вытаскивал. Берёг, стерёг. Старался к себе привязать.       Ты мой, мальчик.       Ты – Икар.       Кем бы ни был я, но ты – Икар.       Солнце.       Такое яркое, золотое, тёплое, живое.       Настоящее солнце.       В жизни моей.       И других.       Дженсен бросил бычок на пол. Докурил последнее, больше не осталось.       – Кто вас сделал таким? – спросил в спину.       Шариф обернулся, поднявшись на ступеньку. Ещё не понимая.       – Ваша рука.       Адам бил не напролом, наугад. Всё, что думал, видел, сопоставлял.       Он видел изломанного, искалеченного вечной болью Дэрроу.       Испорченного, с гнильцой внутри, Таггарта.       Безумную и опасную, изъеденную немым криком – я не хуже остальных! – Чжао.       Видел их всех.       Шарифа – каждый день.       Улыбчивого, уверенного, спокойного, знающего себе цену.       С протезом, который буквально приковывал к себе внимание – смотрите на меня. Вот я какой.       Завидуйте мне.       Хотите себе такой же.       Будьте иными. Лучшими. Идеальными. Даже если вы обычный человек, и вам не нужен протез.       Ходячая реклама «Шариф Индастриз». Даже не так – всей индустрии приращений и имплантов.       Яркий, несносный, вспыльчивый.       Хладнокровный, внимательный, осторожный.       Каким он был когда-то?       И почему – таким – стал?       Шариф смотрел на него – впервые как на врага.       – Адам, – произнёс тихо; с угрозой.       Один из них всегда умел вытаскивать то, что спрятано внутри, подцеплять за живое – и тащить наверх, приколачивая гвоздями, чтобы не дёрнуться, не убежать. Провоцировать, выхватывать спрятанное, угадывать и обращать против собеседника. Виной, растерянностью, раскаянием.       Другой – наоборот. Проникал под кожу, вживлялся в самое тайное, скрытое, не извлекал, выдёргивая больным, а сам оказывался в шкуре другого. Понимая, осязая и озвучивая самые тяжёлые, сложные слова.       Становился чужим зеркалом.       Отражая других – теми, кем они не могли себя признать.       Адам беззвучно выдохнул. Вместо последней затяжки дыма. Сейчас было – как в первый раз перед прыжком с «Икаром» с крыши. Когда понимаешь всё как должно, и имплант сработает, но сделать тот шаг в пропасть – чертовски не по себе.       Ну что же.       Шариф.       – Кому вы придумали эту сказку? – сказал холодно, стараясь не перейти голосом предел, из отстранённости – во взрыв. – О том, что свой протез поставили исключительно из-за того, чтобы лучше играть в бейсбол? Заставили поверить всех – и уверовали сами. В то, какой вы охуенчик и как вам на себя насрать.       – Адам.       – Кто-то с вами это сделал. Не вы сами – и потому, что так захотели. А кто-то вас заставил быть таким. Просто потому, что смог. А вы не сумели противостоять. Ваша фиксация на тотальном контроле всего, ебанутость на том, что нельзя быть слабым и только самый сильный имеет право выжить… Что это было на самом деле? Неудачное покушение? Держали в заложниках? Кто-то взял и показал, как может сделать с вами всё, что захочет? Лишить жизни или для начала – руки?       У Шарифа изменилось лицо.       Было одним – и в мгновение стало совершенно другим.       Страшным.       Мёртвым.       Он обнял живыми пальцами запястье протеза. Мало осознавая свои движения. Кажется, ему было плевать, как он сейчас двигается и выглядит.       Кажется, он вообще потерял себя.       – Вот как. – Губы растянулись в ухмылку. Резиновую, пепельную; он сам стал весь пепельным, настолько побледнела смуглая кожа. – Хорошо. Хочешь меня вывернуть наизнанку?       Он шептал, голос пропал совершенно. От ярости просел почти в немоту.       – Какой ты проницательный, Адам. Если уж начистоту, мальчик…       Бросок – удар.       Обратно пас.       Мяч в воздухе.       Держись.       Поймай.       – Если ты такой непогрешимый и правильный, то скажи мне, – Дэвида трясло воочию, он стискивал пальцы на металлическом запястье добела, до онемевших костяшек, – Зачем ты до сих пор не стёр письмо о смерти своей собаки? А хранишь его в компьютере и перечитываешь каждый раз?       Вдохнул:       – Сам себя наказываешь этим, верно? Потому что ты не справился ни с чем, Адам. Ты просто – никто. И не смог уберечь – никого. Даже псину, которая тебя ждала до последнего. Верила тебе. Даже пока её усыпляли. Что ты её не предашь.       Щелчок.       Дженсен оказался рядом.       Невменяемый, бешеный, с пятнами на скулах – кровь бросилась в лицо.       – Заткнитесь.       – Ни за что, – отчеканил Дэвид, глядя в жёлтые бешеные глаза. – Ты знаешь сам, за что виноват.       «Ты знаешь сам».       «Я никого не предавал».       «Ты знаешь».       «Я никого не предавал – сам!»       Защитных линз не было, Дженсен смотрел в упор; чёрные зрачки камер, подвижные беззвучные кольца вокруг.       – Не смейте, – просипел, – мне такое говорить.       – Ты начал. Ты думаешь, что можешь меня?..       – Заткнитесь!       Усмешка Шарифа, – гуттаперчевая, резиновая, – превратилась в оскал.       Тормоза отказали совершенно.       – Ты, – сказал-прошептал, – виноват в своих мертвецах.       Рука на запястье онемела:       – Не трогай моих.       – Убью, – тускло сообщил Дженсен. – Прямо сейчас.       – Не посмеешь.       – Кто вы такой, чтобы…       – Я тебя создал.       – Нахрен идите.       – Ты никто, Адам.       – А кто вы, блядь, без меня? Без моей ДНК?       – Уж поверь мне...       – Вас бы сожрал «Тай Юн» или Иллюминаты. Вас подставил ваш друг. Вы были слепцом и хуярили по полной, не зная настоящего расклада, кто вас предал.       – Да что ты…       – Вы считаете себя умным и предусмотрительным. И не сумели вовремя опознать, что вас используют, как шлюху. Что вы весь как на ладони, просто им не понадобились.       – Замолчи.       – Великий, проницательный Шариф оказался пешкой в большой игре. Даже Чжао вас обошла. Оказалась умнее. Поняла вовремя, на чьей стороне играть.       Это не крик.       Это шёпот. Друг другу:       – А ты? Тебя бы сделали таким все, и без меня. Хочешь быть свободным, иметь свою жизнь? Никогда, Адам. Тебя таким сотворили. Тебя уже сделали чужой вещью, собственностью. Тебе просто повезло. Оказаться вне их рук. Выжить – и пожить нормальной жизнью. С ненастоящими родителями и с уверенностью, что ты такой, как все. Только у тебя нет отряда, на который ты положил восемь лет. Девушки. Собаки. Никого. Ни семьи, ни друзей, ты всё похерил, насколько мог. Разъебал свою жизнь и без меня, никому не нужный и обычный. Никто не может ужиться с тобой рядом, остаться и принять, только ты подстраиваешься под каждого. Тебя можно брать как тряпку – и выжимать.       – Закройте…       – Ты один, Адам. Был один и всегда будешь один. Некому тебя прикрывать или ждать.       – Закройте пасть!!       – А ты докажи, что я неправ!!       – Хватит! Лезть в меня, в мою жизнь! Копаться в моих письмах!! Считать своим!! Присваивать себе! Я!..       – Что – ты?! Ты никто! Ничто! Без меня! Моих имплантов! Не можешь признать себе, что ты больше, чем человек! Мешаешь себя с дерьмом!       – Зато вы считаете себя идеальным! Создателем нового человечества и хрен пойми кем! И не может посмотреть на себя! Вы слабак с комплексом бога, не способный признать себя таким, какой есть!!       У Шарифа изменился взгляд.       – Адам, – произнёс, тяжело двинув горлом, – тише.       – Считаете, что знаете, чем меня задеть? Тем, что у меня никого нет?! А у вас, блядь, никого уже – не будет! Вас презирает ваша семья, не осталось друзей, у вас ничего впереди! Я-то проживу, а вы подумайте, как будете дальше!       – Ус... по… кой... ся, – шептал Шариф. Совершенно окаменев.       – Я не чья-то собственность с ДНК-резервуаром, – Дженсен навис, придвинувшись вплотную. – Ни ваша, ничья, блядь! Вы зарвавшийся мудак, считающий себя в праве меня при себе держать, как имущество?! Мне вашего пиздежа по горло хватило! Я человек, жил сам и проживу без вас!       – Адам, не…       – Да пошёл ты нахуй!!       – «Тайфун», – прохрипел Дэвид, глядя прямо перед собой – не в глаза, в переносицу. Губы были совершенно белые. – Адам. Предохранители. Сейчас рванёт.       Как заклинание:       – Адам. Пожалуйста.       Как заклятие против стихии:       – Адам. «Тайфун».       Несколько секунд Дженсен смотрел на него, совершенно дикий, страшный. Едва слышный, высокий нежный звон активации системы, сметающей всё на своём пути – резал уши.       Потом – осознал.       Отступил на шаг, отвернулся. Сгорбился, взяв себя за виски.       – Убирайтесь, – сказал глухо. – Вон.       – Адам, я…       – Хватит. Я так больше не могу. Просто. Уйдите.       Он тяжело и хрипло дышал.       Шариф стиснул правой рукой край ступени. Он сел там же, где и стоял. Прямо на лестницу. Руки дрожали. Он не мог подняться, слабость накатила оглушающей волной. Хотелось уткнуться лбом в колени – и просто молчать.       Комариный, на краю слышимости, звук – стих.       Их едва не убило только что.       Мальчик едва не убил.       Обоих.       Не думая, не осознавая, совершенно не очертив, где он, а где – импланты.       Взорваться от ярости,– приобрело новый смысл.       Отчуждение ползло по комнате медленной тягучей тенью.       Адам молча пнул подвернувшуюся коробку. Легче не стало. С Шарифом вообще ничего не могло быть лёгким. Только на пределе. На грани.       Он его не ударил.       Он мог, почти сорвался, забывшись совершенно – но не ударил.       Хотя едва не взорвался ко всем ебеням.       Замещение, – говорила доктор Вера Маркович. – Рано или поздно – оно наступает у всех.       Замещение. Эмоциональное – функциональным. Не через слова – через тело. Новые, навсегда привинченные приращения. Ноги, очки.       «Тайфун».       Смерть была рядом. В отчаянном злом штопоре.       Он сам – ею был.       Всё, что скопилось за те месяцы и последние, мрачные недели, – ударило наружу. Накрыло волной, смрадной и всепоглощающей.       И от этого – замутило. Несмотря на работу поставленного в лёгкие импланта.       Адам выпрямился. И принялся молча сгребать рассыпавшиеся из злосчастной развалившейся коробки вещи.       Его не трясло.       Он просто пытался себя собрать.       Понимая, что только что…       Дэвид пытался начать дышать. Размеренно и глубоко. Он бы сейчас и сам с охотой закурил. Или выпил.       Вдох-выдох.       Вдох.       Он почти физически ощущал, как надорвано дышит Адам, как пытается себя унять, как двигается его гортань, чтобы не…       Чтобы – что?       Его Икар упал.       Дэвид потёр лоб. Ноги подкашивались, он не был уверен, что сможет прямо сейчас спокойно встать и так же, ровно, уйти.       Этот разговор был похож на сквозную, смертельную рану. На секунду Дэвид опустил веки, ощущая всю его тяжесть. Эхо прозвучавших слов буквально разбило его параличом. Превратило в тряпку.       В картонный, исписанный картинками о прошлом, ящик. О которых думать не стоит. Нельзя.       Не оборачиваться.       Не останавливаться.       Не вспоминать.       Дженсен складывал книжки и побрякушки в стопку.       Свой до невыносимости.       И совершенно чужой.       Он, Дэвид, остался на вершине. Он своего добился.       Но его Икар…       Просто. Дайте. Мне. Уйти.       Я так хотел.       В твою жизнь.       Войти.       – Я был неправ.       Слова упали, как камни в воду.       Дженсен, зло подбирающий развалившиеся от удара вещи, остановился.       Не поверил? Не понял? Опять решил, что манипуляция и подвох?       – Я понял. Адам. Я…       Шариф замолчал, пытаясь сказать – верно.       – Я прошу… меня… простить.       «Прости меня», – сказал ему, глядя в глаза, тогда, на Панхее, Дэрроу.       Прости меня, Дэвид.       Он не смог.       Использовать, предать – и быть постоянно рядом; поддержкой, шпионом, отвлекая от верных догадок, – и лгать, лгать.       «С улыбкой. Обязательно с улыбкой».       – Иди, куда хочешь. И живи, как… сможешь.       Адам осторожно ссыпал вещи на бледно-полосатый диван. Будто не доверяя своим имплантам и движениям.       – Вы серьёзно? – спросил глухо. – Или опять?       Его Икар.       Стал лучше, чем он.       Он ни о чём не жалеет.       Солнце.       Такое яркое, живое, золотое в небе солнце.       – Иди с богом, – сказал без тени иронии. Не пытаясь ослабить неловкость или лаконичность беседы. – Куда хочешь. Импланты останутся. Даже если тебя раскрутят на запчасти, закрутят потом обратно.       Он не может ни в чём мальчика винить.       – Почему? – настороженно, скупо уточнил Адам.       Не лгать.       Не лгать – ему – больше – никогда.       – Эти приращения рассчитаны только на тебя. Скроены под твоё тело идеально, – Шариф улыбнулся, с невольной, почти родительской гордостью. – Я лажу не делаю. Лучшего тебе никто не поставит и не предложит. Ты съезжаешь из квартиры или из города?       Коробки с барахлом – и ни одной личной вещи. Цветы, кружки, как обычно, но – голая стена без портрета родителей, и пустой угол без телескопа.       Всё упаковал. В шуршащую бумагу, крепкий шпагат. Оставляя всё, что не его. Что не могло удержать и было лишним.       Самому дорогому – здесь – места не было.       В квартире, которую ему подарил Шариф.       – Пока из квартиры, – нехотя буркнул Дженсен.       – Потом куда?       Дженсен промолчал.       Шариф закрыл глаза.       Он устал и чувствовал себя швалью. Единственный человек, который мог это с ним сделать, заставить такое пережить – находился перед ним. И дышал уже спокойно, а не рвано и хрипло, как попавший в силок зверь.       – Захочешь проапгрейдиться… – Дэвид помедлил, не поднимая век, ощущая, как холодно и недоверчиво смотрит на него Адам. – Приходи, тебя всегда примут и всё поставят. Любой комплект. Можешь сразу в технический отдел, дорогу знаешь.       – Мне надо будет их отрабатывать? – равнодушно осведомился Дженсен. – Новые импланты?       – Нет. Будешь получать… на эксклюзивных правах.       Ему было плохо. Ему физически было плохо.       Вдох-выдох.       Дышать.       Это было примерно так же, как отказаться добровольно от своей почки. Селезёнки. Локтевого сустава. Того, без чего определённо выживешь – но потеряешь свою целостность.       Как можно вырезать из себя – своё?       Комната, исполосованная перебитым светом. Люди, исполосованные обидой и трещинами. Ложью, предательством, борьбой. Измученные друг другом.       Измучившие друг друга.       Их изломанные, странные, скручивающие отношения, наконец, затянули петлю.       Ни выдохнуть.       Ни вдохнуть.       Открытый разговор закончился. Полным расколом.       Разрывом, когда уже ничем не привязать.       Ты ему, а он – тебе, а ты ему, а он тебе, и ты ударишь, а он – ответит, и так во взаимную раскачку, – до потери сознания.       И ни один не может ничего сделать другому, хоть и по разным причинам.       Всё могло быть иначе.       Всё могло…       Шариф опёрся о металлическую ладонь, поднялся.       Тик, – дрогнуло, поднимая ресницы, замершее, остановившееся время.       Так.       Призраки года, проведённого бок о бок.       Месяцев, прожитых врозь.       Тик.       Недель, когда всё на бегу, не успевая, не смея, не зная, как и что сказать.       Дня, когда всё – сошлось.       Так.       Ты не сможешь быть обычным.       Нельзя – удержать.       Тик.       Я не хочу быть избранным. И решать за весь мир. Пусть живёт сам. Как и я.       Нельзя – остаться.       Так.       – Шариф, – окликнул Дженсен.       Дэвид повернул голову.       – Документы, – кивнул Адам в сторону конверта.       – Получишь завтра, – сухо ответил Шариф. – Придут на адрес твоей конторы. Можешь, – ещё суше, – не разоряться на адвокатов, они дорого стоят.       Как – вытерпеть?       Тик.       Он принимал разные решения в жизни, не всегда правильные. Бескомпромиссно, целенаправленно. Не щадил ни себя, ни остальных.       И всех потерял.       Он, Дэвид, остался на вершине. Но совершенно один.       Так.       – Отдел HR подтвердит форму «w-2» . Заберёшь сам или получишь на почту.        «И не попадайся мне больше на глаза. Никогда».       Датчики сработали исправно, входная дверь открылась бесшумно, отъехав в сторону перед человеком.       Шарифу казалось, что Адам скажет ему вдогонку.       Ещё что-нибудь.       Хоть слово.       Поблагодарит – может криво и косо, переступив враждебность, или наоборот, отрежет любой намёк на «спасибо», непреклонно и непримиримо, в своей манере. Или пройдётся по Шарифу скупой иронией. Или попрощается.       Хоть как-то.       Прежде чем Дэвид уйдёт.       За спиной царила спокойная, ледяная тишина.       Пропустив через порог, панель мягко и с лёгким щелчком наглухо вошла обратно в пазы.       ***       Лифт ехал медленно и долго. Шарифу казалось, что тогда, наверх, он буквально взлетел. За пару секунд.       Теперь табло мерно и нудно отсчитывало этажи «Чайрон-Билдинг» вниз.       Движение. Стремление. Вверх, прямо, постоянно. Без него – мир станет монохромным, а каждый день – всё тусклее.       Пока не погаснет совсем.       Радио в машине бодро ловило станции:       – Друзья мои! – радостно скалился динамик. – Я, как правило, предсказаниями и прочей фигнёй не занимаюсь. В смысле, я не собираюсь строить из себя мудреца, сидя в этом разбитом фургоне, который мы называем студией. Да, Стив? Правильно, Стив! Что у нас в меню? Уильям Таггарт уже не душка Билл, а очень плохой Билл, злой Билли, «Фронт Человечества» остался без дядюшки Фрейда, и вообще, где теперь наш «Фронт Человечества»? А, похер! Надеюсь, будет хорошо Таггарту на одной скамье подсудимых с Хью, мать его, Дэрроу! Нашим «я-спасал-мир» гением!..       Машина мягко тронулась с места. Шариф поднял руку, посмотрел на запястье. Секундная стрелка догоняла минутную, минутная стремилась за часовой.       Круг за кругом.       Тик.       Движение.       Вечное, неутомимое, безостановочное.       Так.       – … спелись два гуся, один белый, второй… гм, тоже белый, не хватает к ним Шарифа и Юн Чжу! – тарахтел не растерявший ни капли сарказма ди-джей Лазарь. – Ну, с Чжао понятно, хоть кто-то успел слиться прежде, чем взяли за жабры. Остался Шариф, и он на коне! Народ, кто бы мог подумать, что этот… да, Стиви, я знаю, мудозвоны из мирового порядка скоро очухаются и создадут новую «пятую колонну» …       – Переключи, – негромко велел Шариф. Водитель послушно перевёл на музыкальный канал, убавил громкость.       За стеклом сиял огнями и темнел провалами Детройт. Зыбкий свет фонарей гладил лицо.       Настоящая жизнь – это…       … игра?       … бой?       Движение.       Тик.       Пока не догонят возраст, рок или смерть.       Так.       Пока не погаснет сам.       Движение.       Всегда. ___________________ Примечания по тексту: *My world split in two. I had to prove I didn't think I didn't know I could do* — текст песни в эпиграфе и перевод взяты отсюда: http://lyricstranslate.com/ru/no-trace-%D0%B1%D0%B5%D0%B7-%D1%81%D0%BB%D0%B5%D0%B4%D0%B0.html Апато-абулический синдром — характеризуется безразличием и безучастием к окружающим людям и происходящим событиям, а также полным отсутствием желания совершать какую-либо деятельность. Развивается в патологическое безволие и отсутствие способности принимать какие-либо решения. Эмоциональные проявления при этом отсутствуют. "Подбросить и загадать: «голова» или «хвост»" — на американских монетах «орёл» и «решка» называются «голова» и «хвост» соответственно. "Отдел HR подтвердит форму «w-2»" — форма [w-2] является отдалённым аналогом трудовой книжки в США. Как и отдел HR – отделом кадров в нашем понимании.