take me to church

Мы сидели, укрываясь кромешной темнотой сарая, но предательский свет просачивался сквозь широкие воющие щели шатающихся стен. Воздух смешался с мерзким запахом гниющей древесины – мы дышим сквозь пальцы, чуть не теряя сознание. Они найдут нас. Найдут совсем скоро. Будут требовать, чтобы мы склонили головы пред священным образом, осознали всю порочность нашей связи. — Вы были рождены больными. Так отведи меня в церковь, заставь прислуживаться, как верного пса, всевышнему лику. Заставь забыть черты лица любимого, заставь оттолкнуть его. Можете уже точить ножи, потому что такого никогда не случится. За зашитыми нитью губами мы сохраняем секреты, тихо сглотнув свою тайну, наполненную горечью слюны. А хочется кричать в лица, о том, что ненавидишь все, что связанно с самим собой. Все наши взаимоотношения с людьми — знаки препинания. Выбираем не те, расставляем не там. Мы держались за руки, и только с ним я чувствовал себя человеком – я был любим. Грел по ночам в объятиях, днем вплетал в волосы полевые цветы на той самой поляне – вдали от всех, только для нас двоих – меня и моего Фрэнки. Но кто-то выдал нашу тайну: черная зависть съела его нутро, и он рассказал каждому об этой счастливой любви. Испуганный Майки распахнул дверь, вбегая в дом, крича, пока мы сидели в комнате, и я рисовал в альбоме с похрустывающими страницами его портрет. Уголек, набрасывающий черный эскиз, выскользнул из моих рук, и я вскочил, хватаясь за руку. Снизу слышались крики Майкла, адресованные нам, и топот десятков ног ворвался ураганом, заставляя ставни на окнах содрогаться. Я ринулся вниз, чтобы помочь брату, а его возгласы вдруг смолкли, потонув в гаме ворвавшихся незнакомцев. Мы бежим по полю, спотыкаясь и падая, цепляясь друг за друга. Слезы щелочью жгут глаза, а в голове вертится образ брата и разъедающий страх за любимого. Еще немного, и скоро мы доберемся до нашего тайного места, до нашего цветочного оазиса – спрячемся или же умрем там, где все это началось. Но до него еще мили и мили, а сзади уже слышны разговоры и крики. В воздухе чувствуется запах гари, и, повернув голову, я увидел широкую полосу дыма, поднимающуюся в небо: наш дом истлевал в руинах. Соленые капли не успевали долететь до выжженной земли, высыхая на пропахшей дымом коже. Запах мазутным пятном въедался глубже, доходил до ткани напряженных мышц. Любимый бежал за мной, крепко вцепившись в мою руку, а я продолжал рвать ветер своей грудной клеткой лишь потому, что он тоже продолжал это делать. Он всегда толкал меня в цветы – они толкали на острие ножей. Мы оба лежим на земле в темноте, слушая только тяжелое дыхание друг друга. Сарай стал нашим укрытием на время, и больше надеяться не на что. Нам не было суждено добраться до той самой поляны, нам не было суждено снова скрыться там ото всех. Из незашитых уголков рта потоками течет желчь прошлых дней. Нить на губах пропитана кровью: молчание обходилось нам дорого, но слуги Господа не дают говорить. Можно только подчиняться, слепо склоняясь над алтарем. В безумии и грязи этого мира только мы вдвоем и оставались чем-то человечным. Рождены больными – нам это нравится. Громкие шаги за дверью – и сердце замедляет ритм. Они нашли нас, учуяли запах страха и неповиновения. В последний раз накрываю молочную кожу губами и прижимаю любимого к себе, пока руки толпы пролезают сквозь доски дверей, как будто уже по локоть испачканные в крови. Запахло гарью. Болью. Тварью. Пусть сейчас нас уже давно нет в живых, но мы не встали на колени перед уродливым ликом, молились только в нашей спальне и под стоны друг друга. Я любил его, пока мы снова и снова возвращались на нашу цветочную поляну. Я любил его, пока ее же сырая земля не сжала нас в объятиях. Я любил его, пока…