There are no happy endings. Endings are the saddest part, So just give me a happy middle And a very happy start. © Shel Silverstein
После нескольких часов напряжённой работы Дин выкатывается из-под эффектной красной Шелби, ровесницы его Импалы, и с удовольствием распрямляет затёкшую спину. Голова кружится, вызывая лёгкую тошноту, и Дин настойчиво убеждает себя, что причиной — резкий подъём и вчерашняя пьянка, а вовсе не чёртовы цифры на календаре. Но при виде не менее впечатляющей владелицы авто любые мысли испаряются из головы, а взгляд против воли скользит по глубокому вырезу на ярком топе. Когда ходячий соблазн приоткрывает губы и произносит что-то своим тягучим голосом, Дину требуется несколько долгих секунд, чтобы распознать простое «спасибо». — Такой красотке сложно отказать в помощи, — он ласково проводит рукой по капоту машины, но голодные зелёные глаза выдают истинный смысл слов, на что девушка игриво треплет выжженную химией белую прядь. — Любишь классику, значит? Дин уверенным жестом взъерошивает волосы, забывая, что они насквозь пропитаны машинным маслом, и натягивает одну из коронных усмешек на вымазанные копотью губы: — Поверь, крошка: я открыт для любых экспериментов. — Умойся для начала, ловелас, — смеётся девушка, удобно размещаясь на водительском сиденье, и небрежно протягивает ему несколько купюр. Когда её авто скрывается за дверями мастерской, Дин недоумевает — то ли он растратил за годы флирта своё обаяние, то ли девушки нынче пошли не те. Заглянуть в зеркало даже не приходит в голову, потому что Винчестер всегда уверен в своей неотразимости. — А умыться тебе и впрямь не мешало бы, — хлопает его по плечу до боли родная рука. — Посмеешь заявиться домой в таком виде — Мэри тебе уши оторвёт и не посмотрит, что взрослый уже парень. «Да, сэр» застревает на кончике языка, жжёт и отчаянно рвётся наружу, мышцы привычно напрягаются, но голос отца иной. Тёплый, любящий, переполненный заботой. Пусть и зарытой под тоннами ехидства, но Дин чувствует её кожей и позволяет себе расслабиться хотя бы ненадолго. На задворках сознания мелькает мысль, что расслабиться — слишком неподходящее слово, он похож на оголённый нерв уже много дней, ночей и минут, ни одна из которых не может пройти в лёгкости и спокойствии. Дин оправдывает себя лишь тем, что натянутая струна скоро оборвётся, поэтому последняя сыгранная нота должна прозвучать чисто и звонко. Вопрос Джона заставляет вновь сгруппироваться и фальшивым равнодушием обхитрить противника. — Дин, — его отцу никогда не удавались задушевные беседы, поэтому каждое слово звучит тяжело и будто нехотя. Дин его прекрасно понимает и потому не торопит. Разговор предстоит не из приятных. — Я очень благодарен тебе за помощь в мастерской, но так не может продолжаться вечно. Мы с мамой волнуемся: ты давно окончил школу, а место в жизни так и не нашёл. Чем собираешься заняться в будущем? «Не нашёл места в жизни» — проклятое эхо разлетается по мыслям вновь и вновь, мечется по черепной коробке, звучит на разные голоса, пробует страдания на вкус и удовлетворенно облизывается, ощущая терпкую горечь. Злость и обида подкрадываются незаметно и накрывают бешеной волной, Дину хочется наорать на отца, который никогда ничего не понимал, не чувствовал желания и мечты своего старшего сына, а лишь навязывал ему придуманные идеалы. Как жить, что делать, чьим представлениям соответствовать — череда указаний, любое отступление от которых — неминуемая гибель. Жгучее желание рассказать Джону обо всём почти вырывает из глотки страшные слова, но Дин вовремя останавливается, понимая — на отце достаточно грехов, но в этом он уж точно не виноват. У Дина просто сдают нервы. — Пожалуй, ты прав. И я давно придумал, чем займусь, — его пронзает поистине гениальная мысль, заставляя на едином выдохе выплеснуть накопившиеся мысли, — возьму тачку, заправлю полный бак и стану колесить по всей Америке, врубив рок на максимум. Питаться в придорожных барах, спать в дешёвых мотелях, доеду до самого побережья, увижу Большой Каньон, съем бургер у подножия Статуи Свободы. Из города в город, из штата в штат, целые дни в дороге… Что скажешь? Джон изучает его долгим пристальным взглядом, а потом срывается и громко хохочет. На душе у Дина становится самую малость легче — отец не стал отговаривать, называть его придурком и втолковывать чушь про важность образования. Первая маленькая победа. — Знаешь, сегодня же и отправлюсь! — эта ложь так вдохновляет, что звучит до одури искренне, и Дин сам начинает верить в свои слова. Он уверен, что нашёл лучший выход из сложившейся неразберихи: разве можно выдумать более удачный предлог, чем поездка без конца и начала для того, кто не собирается возвращаться домой? — Ладно, ковбой, вали домой и обрадуй остальных этой шикарной новостью. Надеюсь, хоть на обед с нами останешься или понесёшься покорять дороги прямо сейчас? Теперь настаёт очередь Дина заливисто хохотать — он хоть раз отказывался от еды? Готовит Мэри просто изумительно, запах свежей выпечки парит в воздухе, долетая до самого порога, и приветствует Дина уже на входе. Он обводит языком вмиг пересохшие губы и, осознавая, что дико проголодался, как можно незаметнее утаскивает пирожное с подноса. Мэри легко шлепает его по рукам, но только в силу привычки — бесполезно поддерживать даже видимость порядка в семье, где всё вечно идёт наперекосяк. Дин еле заметно усмехается мысли, что вся его жизнь — сплошной косяк. Стараясь быстрее проглотить схваченное пирожное, он крепко обнимает удивлённую Мэри и утыкается носом в её мягкие волосы. Они пахнут сахарной пудрой, любовью и домом, а Дину до безумия хочется утонуть в хитросплетении этих дивных ароматов. Мэри отвечает на объятие ласковым поцелуем в лоб и приглашает вскоре спускаться к обеду, не забыв позвать и младшего брата, который до сих пор спит. Пробормотав нечто невнятное, Дин взлетает на второй этаж. Он нахлобучивает на голову дурацкий колпак и украшает нос красным клоунским шариком, берёт в одну руку проигрыватель, а в другую — стакан с ледяной водой, и в таком виде заваливается в комнату Сэма. Внезапное и безудержное желание веселиться расползается по телу тысячей электрических разрядов, заставляет сердце зайтись в сумасшедшем беге и отдается приятным покалыванием на кончиках пальцев. В тот миг, когда вся вода оказывается на лице Сэма, а прямо у его уха надрывается Asia, Дин понимает, что никогда не чувствовал себя более живым и довольным. — Что, Сэмми, нелегко даётся первое в жизни похмелье? — с притворной серьёзностью спрашивает он, заглядывая прямо в глаза брату и радостно замечая в их глубине искры раздражения. Сэм не отвечает, лишь тихо и злобно рычит, сжимая виски пальцами, и продолжает сверлить брата ненавидящим взглядом. Сэм прекрасно помнит, кто методично спаивал его на вчерашней вечеринке, а сейчас с ангельским спокойствием восседает на краю кровати. Впрочем, обида испаряется ровно в тот миг, когда в руках Дина возникает заботливо принесённая таблетка аспирина. — Ди-и-ин, ну сколько можно? — вместе со способностью безболезненно размышлять к Сэму возвращается серьёзность, но претензии к брату выглядят чересчур жалко. — Мы ведь давно не дети. — И именно поэтому ты сейчас встанешь с кровати, забив на своё состояние, и мы продолжим отмечать твоё вступление во взрослую жизнь. Даже не спорь, Саманта, — хохочет Дин уже у входа, чудом уворачиваясь от летящего в него стакана. Стекло разлетается вдребезги после удара о дверной косяк, и Сэм с тихим стоном откидывается назад на подушку. В голове навязчиво бьётся мысль, что стакан — далеко не последнее, чему сегодня суждено разбиться.***
Старые фото, ноутбук, кошелёк с парой сотен баксов, джинсы и рубашки, равнодушно брошенные в спортивную сумку, — лишь неловкая отмазка для родителей; сам же Дин прекрасно знает, что всё необходимое уже второй день лежит, затаившись, в багажнике Импалы. Отъезд с пустыми руками обязательно вызовет ряд ненужных вопросов и подозрений, но Мэри и Джону не следует волноваться из-за своего безмозглого старшего сына. Не сегодня. Никогда. Внезапно Дин ловит себя на мысли, что вся его жизнь давно перекочевала в сумку и не заполнила даже половины. Наверное, в его судьбе пошло что-то не так, если она при необходимости сворачивается до настолько ничтожных размеров, но Дин бы скорее удивился, случись всё хорошо и правильно. Никогда ведь не случалось, с чего вдруг сегодняшний день должен стать особенным? Позади раздаётся тихий шелест, больше похожий на незаметное дуновение ветра за окном, но Дину кажется, что с грохотом разорвалась вселенная и впилась осколками в каждый миллиметр кожи. Внутри и правда что-то рвётся, застревая в венах едкой копотью — похоже, это терпение. Хочется резко развернуться и со всей дури двинуть кулаком по этому сосредоточенному и — Дин уверен — фальшиво виноватому лицу, чтобы почувствовать невыносимую боль в костяшках моментально краснеющих пальцев, чтобы выместить гнев и ярость на том, кто их ни за что не почувствует. Кто вообще не умеет чувствовать и сопереживать. Но Дин усилием лохмотьев затасканной воли сохраняет прежнее положение, упорно игнорируя сверлящий взгляд в спину, и продолжает остервенело забрасывать оставшиеся вещи в сумку, когда слышит своё имя, произнесённое глухо и как будто с опаской. Он рвёт молнию так резко, что собачка отлетает в стену, но не реагирует на ненавистный с недавних пор голос. Чёртово «Дин» повторяется уже громче и настойчивее, и на этот раз удостаивается вполне предсказуемого ответа. — Проваливай. Дин закидывает сумку на плечо и разворачивается к двери. Ему не нужно оглядываться, чтобы знать, как Кастиэль сейчас склонил голову на бок и недоумённо нахмурился. Но пернатый гад слишком туп и упорен, он не сможет просто исчезнуть, раствориться в воздухе и не нервировать больше своим присутствием. Вместо этого он снова крошит реальность звенящим «Дин», которое у самого Дина вызывает приступы бешенства своей никчемностью и пустотой. — Я сказал уже: убирайся к чёрту! — Дин! — теперь в голосе Кастиэля нет былой мягкости и вины, там грозно перекатывается небесная мощь и властность. — Посмотри мне в глаза, — приказ, которого невозможно ослушаться при всём желании. В усталом и злобном взгляде Дина на миг проблескивает раскалённое страдание и вновь затягивается зияющей бездонной пустотой. Даже короткой вспышки хватает, чтобы внешний лёд Кастиэля дал предательскую трещину, смягчая не только мысли с намерениями, но и голос. — Дин, ты же понимаешь, что в этот раз я ничего не смогу сделать. Это становится последним ударом по хрупкой стене его выдержки, в хлам разносит ветхие кирпичи и прорывается наружу хлесткими безжалостными фразами. — Как будто я этого жду! Даже если заявишься прямиком туда и протянешь свою праведную руку, я с радостью переломаю на ней все пальцы. Потому что я научился плевать на чужие чувства — научился у тебя! — потому что там наши силы окажутся равны, потому что причинять боль — моя работа и призвание. Где ты был, когда я жалко молил о помощи, когда, как последний идиот, до хрипоты орал твоё имя, наивно вслушиваясь в пустоту, когда до последнего надеялся на твоё появление?! Какого чёрта ты прилетаешь сейчас и строишь из себя благородного и мудрого защитника? Воздух между ними искрит и плавится, прожигая дыры, а Кастиэль продолжает смотреть на Дина с печальной невозмутимостью. — Метатрон обманом отнял у меня благодать и сбросил на землю. Обычный человек, каковым я стал, не мог услышать твой зов и откликнуться на него. — Метатрон оказался лживой сволочью, какая неожиданность! Тебя ведь совсем не предупреждали, бедный наивный ангелочек, — гнев Дина буквально искрами разлетается по комнате, но он уже не так яростно верит в то, что говорит. Реальность и злоба, дарившие силы на протяжении последних месяцев, разбиваются о произнесённые слова и стремительно отступают прочь; надёжный стимул оказывается насквозь пропитан ложью; убеждения выворачиваются наизнанку. В произошедшем больше некого винить, но Дин чертовски устал ненавидеть самого себя. Кас подавлен — впрочем, как и всегда в такие моменты. Но продолжает говорить, потому что у него вряд ли будет другой шанс. — Я искупил свою вину перед небесами, Дин, но мне нужно прощение не от них. Я сожалею, что всё обернулось именно так, и хочу исправить свою ошибку, но уже слишком поздно. — Кастиэль… - имя, вопреки своей мелодичности, скрипит на зубах мокрым песком и царапает внезапно пересохшее нёбо. В изящном сплетении звуков нет больше родственного тепла, там звучит лишь суровая необходимость. — Есть одно дело… Дину всегда недоставало отцовского терпения, чтобы вести дневник, регулярно и подробно описывать особенности уничтожения каждой твари и раздавать советы новичкам. Юные охотники теперь набирались опыта из других источников, так что в кропотливых записях не было никакой нужды. Вместо этого Дин поступал проще: перед отъездом забегал в ближайшую сувенирную лавку, хватал почтовую открытку с изображением местности и на оборотной стороне косым росчерком отмечал вид и дату смерти очередной нечисти. Узнай об этом отец с Сэмом — наверняка засмеяли бы такую неподобающую охотнику сентиментальность, но Дину было откровенно плевать. Странное хобби помогало ему мириться с отвратительной жизнью и находить в ней нечто забавное, связывало с другой — не знавшей монстров и охоты — реальностью. Он хранил верность своей дурацкой привычке до тех пор, пока мир не сорвался с последней адской цепи, а все силы не оказались брошены на безнадежную борьбу с толпами тьмы. От того бесконечного кошмара, в который превратилась их жизнь, уже не спасали глупые и мелочные уловки, да и число убитой нечисти зашкаливало до предельной отметки, явно превышающей число строк на почтовой открытке. Но к тому времени во внутреннем кармане его спортивной сумки скопилась вполне внушительная стопка карточек с разными видами почти всех штатов. Только надписи сзади — кривые, торопливые, со случайными багровыми пятнами посреди букв, запахом дешёвых чернил и просыпавшегося пороха — позволяли ориентироваться в круговороте пейзажей. Дин, на минуту замешкавшись, протягивает Кастиэлю наполненную конвертами коробку. В каждом из них — маленькое послание, несколько теплых, ничего не значащих слов, которые по непонятным причинам всегда вызывают радость где-то глубоко внутри. Каждое из них аккуратно выведено поверх плотного слоя корректирующей жидкости. — Доставь их в срок и успокой свою истеричную совесть. В память о том, что мы когда-то были друзьями. В глазах Дина влажно блестит надежда, похожая на дрянной виски — такая же горькая, резкая, вызывающая приступы головной боли. Стремясь не расплескать её и не сболтнуть чего лишнего, он решительным шагом выходит из комнаты, оставляя Кастиэля в грустном одиночестве созерцать закрытую дверь. — Ты всегда будешь моим другом, Дин, — почти беззвучно произносит ангел перед тем, как с тихим шелестом раствориться в воздухе. Дин не слышит. Он спускается в гостиную, упрямо продираясь сквозь тугую сеть сожалений и отвращения, и не обернётся, даже если целый хор ангельских голосов взвоет позади тысячей визгливых сирен. В этот миг немногие вещи имеют хоть какое-то значение: выцветшая фотография на стене; вздыбившийся лак на перилах лестницы; привычно заскрипевшая доска в прихожей; мягкая, изрезанная морщинами кожа любимой куртки, которой в этот раз суждено остаться дома. И неумолкающий гул крови, бурлящей в плену упругих вен. Вся семья давно в сборе, и завтрак почти закончен, когда Дин решается показаться им на глаза. Он не голоден, но отказать себе в удовольствии стащить кусочек со стола — выше его сил. Кулинарное чудо Мэри тает во рту, заставляя Дина жмуриться, как довольного кота, и любые проблемы теряют свою значимость. — Мам, мы сегодня с Сэмми, — Дин игнорирует гневный взгляд брата, — махнем на пляж, а потом… Я по миру хочу поездить: найти работу по душе и страну заодно посмотреть, а то за двадцать с хвостом лет так и не был дальше Лоренса. Отъезд сына гложет заботливое сердце Мэри, но она находит в себе силы улыбнуться. Она всегда уважала его мечты. — Я знала, что рано или поздно ты со своей неуёмной энергией устроишь нечто эдакое. Поразительно, как вообще усидел на месте столько лет. — Ну не мог же я бросить вас воспитывать это чудо в одиночку, — Дин насмешливым жестом взъерошивает волосы Сэма. — А теперь я спокоен, что он умотает в какой-нибудь колледж, где зануды-профессора возьмут его на своё попечение. — Я вообще-то здесь! Дин криво усмехается на возмущение брата и просит не лезть во взрослые разговоры. — Надеюсь, эта поездка принесёт тебе счастье, Дин, — тихо произносит Мэри, заключая сына в объятия. — Ты у меня лучшая, мам! Ради тебя я стану самым счастливым. Растворяясь в тёплом сиянии её любящих глаз, Дин впервые за день безоговорочно верит в то, что говорит. Подарив Мэри на прощание нежный поцелуй в щеку и обменявшись с Джоном крепким рукопожатием, Дин поудобнее перехватывает сумку и толкает Сэма к выходу: «Уже почти полдень, лентяй, а мы до сих пор не в дороге». Мэри и Джон, обнявшись, стоят на пороге и желают им удачного дня. Всё складывается как нельзя лучше.***
— Эй, мелкий, лови ключи! Сэм, конечно же, перехватывает связку на лету — ловкости ему не занимать, — но абсурдность происходящего настигает его на несколько секунд позже. — Сэр, не знаю, кто вы, но мой брат никого не пускает за руль своей драгоценной машины. Или это своеобразная попытка извиниться? — Это тест на профпригодность, умник, — огрызается Дин, заваливаясь на пассажирское сиденье и натягивая солнечные очки. — Если доберёшься до места, не разбудив меня, — экзамен сдан, получай пряник. Я, в отличие от некоторых, с шести утра в мастерской торчу, хотя вчера развлекался ничуть не меньше. Так что, — он демонстративно зевает, — имею законное право на пару часов здорового сна. — Всё-всё, убедил, — Сэм в примиряющем жесте поднимает руки. — Но просвети, куда мы едем вообще? — Твоя конечная цель — Спрингфилд, штат Миссури, а дальше я сам, — полусонно бормочет Дин. — Карта в бардачке — надеюсь, разберёшься. Сэм сосредоточенно кивает, даже не подумав о том, что глаза Дина давно закрыты. Но тому и не нужны никакие подтверждения — накопившаяся усталость побеждает здравый смысл и преувеличенную тревожность, а потому спустя полминуты разбудить его может разве что пожарная сирена над ухом. Несмотря на это, Сэм проявляет чудеса осторожности, плавно выруливая со двора и начиная забег по нескончаемым дорогам Америки. Водить Сэм умеет давно — сложно ожидать чего-то другого от сына автомеханика, — но сейчас его переполняют ни с чем не сравнимые ощущения. Импала является особым миром: местом, где безраздельно правит сначала отец, а потом Дин — и пусть все привыкли считать машину вторым домом, хозяин у неё только один. А теперь Сэма, в знак безграничного доверия и ещё чего-то, не поддающегося человеческому пониманию, подпускают к этой святыне и даже не достают ежеминутными придирками. Сэм наслаждается лёгким покалыванием в пальцах, касающихся мягкого руля машины, и упивается каждой милей дороги, не спеша добраться до указанного пункта. Импала, вопреки глупым опасениям, удивительно легко подчиняется каждому его движению, и это похоже на давний сон, воплощённый в мельчайших подробностях, — иначе чем объяснить накатившее чувство правильности происходящего и необъяснимое родство с водительским сидением, где он находится впервые в жизни? Впрочем, эти мысли слишком незначительны и мимолётны, чтобы задерживаться на них больше одной секунды, поэтому Сэм позволяет себе расслабиться и получать полное удовольствие от нескольких часов дороги. Пейзажи медленно проплывают за окном чередой разноцветных пятен, указатели и мотели, так мучительно одинаковые, сменяют друг друга, а полоса асфальта под колёсами кажется бесконечной. Рядом расслабленно сопит Дин, и Сэм вдруг понимает, что нет ничего прекраснее этой невероятной смеси возбуждения и спокойствия, которые накрывают его в салоне автомобиля. Сэму не хочется думать, что подобная поездка повторится очень нескоро, потому что его невыносимый брат внезапно решил сорваться в кругосветку. С каждой намотанной на колёса милей намерение расспросить Дина о причинах его сумасбродного поступка становится всё крепче и неудержимее, так что Сэм заранее размышляет, как лучше подобраться к этой теме и неосознанно вжимает педаль газа в пол. Благо машина едет плавно и порыкивает привычную песню, создавая лучшую атмосферу для любых мыслей. А серая дорога покорно стелется под ней, изгибается верным маршрутом и с каждым поворотом становится короче. Сэм удивлённо приподнимает брови и тихо присвистывает, когда до Спрингфилда остаётся меньше мили, — он и представить не мог, что время пролетело так быстро. Хотя ему давно пора привыкнуть, что жизнь чересчур стремительна за пределами Лоренса. Дин просыпается ровно в тот миг, когда машина с гладкого шоссе сворачивает на обочину и шуршит колёсами по грунту. Пару секунд он отрешенно смотрит прямо перед собой — Сэм не видит его глаз за стёклами очков, зато чувствует напряжение кожей, — но потом слегка передергивает плечами, возвращая лицу привычное полушутливое выражение, и выгоняет брата с водительского сидения. Скривившись на царящую в салоне тишину, он первым делом достаёт любимую кассету и делает звук погромче. — Неужели ты всю дорогу тащился без музыки? — Замечая смущённый кивок Сэма, Дин беззлобно фыркает: — Вот зануда. Колонки взрываются оглушительным роком, под звуки которого Дин лихо выруливает на дорогу и стремительно несётся по заранее продуманному маршруту. Спустя сотню футов его немного отпускает и скорость с самоубийственной меняется на просто безумную. Музыка смешивается с врывающимся в открытое окно ветром, и взволнованный рык мотора как нельзя лучше вписывается в эту странную симфонию. Губы Дина плотно сжаты, а застывшие глаза неотрывно сверлят дорогу. Когда солист в восьмой раз сообщает, что они находятся на дороге в ад, Дин с несвойственным ему остервенением бьёт по магнитоле, заставляя её заткнуться. На обеспокоенный вопрос Сэма он бросает короткое: «Достало» и просит рассказать о выбранном универе. Оставшаяся часть пути проходит в беспечной болтовне о будущем Сэма и унылых перспективах его студенческой жизни. Язвительные замечания Дина пропитаны желчью чуть больше обычного, а сам он лихорадочно весел — мелет чепуху сбивчиво и непрерывно, словно боится хоть на миг впустить тишину в салон автомобиля. Сэм списывает это на недосып и внимательнее прежнего всматривается в дорогу. Он как раз хочет сказать, что решил поступать на юридический, когда ослепительное сияние сразу двух солнц заставляет его крепко зажмуриться и пожалеть об оставленных дома темных очках. Губы Дина изгибаются в полуулыбку, и он с видом величайшего фокусника во вселенной подъезжает к расстилающейся перед ними глади озера. — Приехали, Сэмми! Выметайся из машины. Дин почти на бегу стягивает футболку и джинсы, спеша окунуться в кристально чистую воду и смыть с себя дорожную пыль. Фонтан брызг взмывает вверх с мелодичным плеском, а Сэм завороженно наблюдает за тем, как идеальное отражение берега и неба распадается на мириады цветовых пятен. Вынырнув слева от солнечной кляксы на воде, Дин призывно машет рукой и всем своим видом воплощает безграничную радость. Бросаясь в холодное озеро вслед за ним, Сэм полностью разделяет это чувство и впервые за день хохочет безудержно и искренне. Они устраивают абсолютно дурацкую погоню, швыряются друг в друга пригоршнями воды и на спор достают причудливые камни со дна, будто малые дети. Когда они, обессиленные, но до одури счастливые, выкарабкиваются на берег, Дин притаскивает из багажника кучу разнообразного барахла. Солнце быстро высушивает капли воды на смуглой коже, пока Винчестеры, прерывисто дыша от недавних дурачеств, растягиваются на старом потёртом пледе и молча смотрят в высокое, невероятно синее небо с полупрозрачными штрихами облаков. — Сегодня последний день твоей свободы, Сэмми, — Дин хлопает брата по плечу и вскакивает на ноги. — Так оторвёмся по полной! Оказывается, в голове неугомонного Дина Винчестера хранится почти бесконечный запас всевозможных безумств — словно не ему уже перевалило за двадцать. Втянутый в это по уши почти против воли, Сэм поначалу робко пытается вспоминать о серьёзности и ответственности, но сопротивляться бурно хлещущей энергии старшего брата у него нет ни сил, ни особого желания. В конце концов, Дин прав: иногда можно вдоволь повеселиться, а сегодня именно такой день! Неповторимый. Это слово с внезапным жжением въедается в мозг, но Сэм списывает странные ощущения на едкий запах дыма. Дин как раз испытывает на пригодность некое подобие походного костра и безуспешно пытается поджарить на огне несколько сосисок, которые подозрительно шипят, испуская не самый аппетитный запах. Промучившись с этим увлекательным занятием ещё с четверть часа, Дин отшвыривает неудавшийся кулинарный шедевр подальше и достаёт из объёмной сумки пару бургеров. Сэму кажется, что он в жизни не ел ничего вкуснее этой искусственной гадости, но в сравнении с экспериментами старшего брата любая еда будет слаще амброзии. А потому мысли о правильном питании предусмотрительно отползают куда-то на задворки сознания. Сегодня, чёрт возьми, позволено всё! Вслед за очередной бредовой затеей Дина вечер подкрадывается на мягких лапах, словно хищная кошка, и обдаёт разгорячённое тело свежим ветром. — Знаешь, почему я потащил тебя в такую даль? — облокотившись на капот Импалы, Дин откупоривает одну бутылку пива, а вторую протягивает Сэму. — Здесь нереально красивые закаты. Солнце, соблазнительно алея и разбрызгивая яркие всполохи по всему небу, стекает к озерной грани и криво расплывается на воде. Это длится всего пару минут, но Сэм охотно признаёт — таких невообразимых сочетаний цветов он не видел никогда прежде. Отблески былого великолепия ещё не успевают исчезнуть с небосклона, когда Дин нарушает идиллию грохотом багажника. — Это ещё что? — Сэм вопросительно смотрит на деревянный ящик, приземлившийся прямо у его ног. — Подожди. Ещё не стемнело. В глазах Дина сверкает озорное лукавство, и Сэму нестерпимо хочется узнать, какой ещё — последний — сюрприз подготовил для него брат. Долго ждать не приходится: в мыслях не успевает сформироваться ни одно разумное предположение. Природа словно бы подчиняется внезапно разгоревшемуся любопытству Сэма, и голубизна с розоватыми отливами быстро сменяется насыщенным синим цветом, погружающим мир в уютный полумрак. Дин откидывает крышку ящика, предварительно перетащив его от машины на десяток футов, и достаёт из кармана зажигалку. Первая торпеда взмывает вверх снопом золотых искр, следующие фейерверки присоединяются к ней несколькими секундами позже. Только что потемневшее небо вновь загорается тысячей оттенков красного, синего и зеленого, огненные шары застывают в воздухе, бесформенные взрывы рассыпаются мигающими сгустками света, а сверкающие ленты растворяются в ночи, оставляя за собой белый хвост дыма. Сэм замечает в глазах Дина отражение собственного по-детски бесконечного восторга и тихо шепчет: «Спасибо». Дин самодовольно ухмыляется и заботливо треплет волосы Сэма — словно им на десяток лет меньше. — Классно обмануть время, правда, Сэмми? — сквозь зубы роняет Дин, вновь зарываясь в багажник. Спустя пару секунд Сэм с осуждением замечает в руках брата пузатую бутылку из мутного стекла, которую тот крупными глотками осушает почти полностью. — Я уже взрослый мальчик и знаю, сколько могу выпить, — нарочито беспечно огрызается Дин. — А теперь закрой глаза и протяни мне левую руку. Сэм выгибается назад со звонким хохотом, но просьбу выполняет — из чистого любопытства, что же дальше учудит неугомонный братец. Только рвущийся наружу смех остановить не может. — Ты собираешься сделать мне предложение? — Ага, ключей и тачки, — Дин заметно расслабляется, застёгивая на запястье Сэма кожаный ремешок, и вкладывает ему в ладонь связку ключей. — Экзамен сдан успешно, так что я спокойно могу доверить тебе заботу о Детке. Не хочу убивать её в постоянных разъездах, пусть лучше катает тебя до колледжа и обратно. Ну, а на часы ты уже года четыре неотрывно пялишься, с тех пор как я их купил. Между прочим, это была моя первая зарплата! Сэм смотрит на него внимательно и серьёзно — почти как на сумасшедшего. Наручные часы наряду с амулетом всегда были самой большой драгоценностью Дина, он их даже во сне не снимал, словно врос кожей и не мог расстаться ни на миг. Но что бы ни взбрело в голову старшему брату, отдать возлюбленную Импалу — это уже слишком. — Дин, что происходит? — Сэм прекрасно знает, что его брат лучше перебьёт десяток-другой хрупких предметов и напьётся до полуобморочного состояния, чем переживёт хоть один подобный разговор, но иначе поступить просто не может. — Твой отъезд, странное поведение, эти подарки… Я не понимаю. — Любой владелец самой захудалой лавки скажет, что мои подарки гроша ломаного не стоят, — отмахивается Дин. — Но я ведь… — Захлопнись, Сэмми. Мне стало скучно в Лоренсе, я хочу изменить свою жизнь и избавиться от старых привычек. Выкинуть на помойку жалко, поэтому вручаю тебе — знаю, что уже взрослый и разберёшься, как поступить с этим хламом. Ничего сверхъестественного тут не происходит, — Дин тихо хмыкает, понимая, как бездарно сфальшивил в последней фразе. Потом, быстро опомнившись, хозяйским жестом открывает дверь машины и заталкивает Сэма внутрь. — Вали домой, братишка, а то мама с ума сойдёт от беспокойства. — Я думал, мы вернёмся вместе. Дин бросает на него короткий взгляд, полный затаённой боли, и мысленно благодарит густую темноту наступившей ночи. Голос контролировать намного проще. — Только давай без сопливых прощаний. Здесь в полумиле есть крутой мотель, там и заночую, — Дин перекидывает через плечо спортивную сумку, набитую бесполезным хламом. — А завтра в путь. Крышка багажника закрывается с отрывистым грохотом, отсекая прошлую — наивную и беззаботную — жизнь со старшим братом. Сэм, закусив губу, сдерживает жгучее желание затащить Дина на пассажирское сиденье и выезжает на ночное шоссе. Пустота справа отзывается в сердце неприятным покалыванием. Ночь поглощает свет родных фар, оставляя Дина наедине с самим собой. Вязкую тишину нарушает только оборзевшая птица с какой-то недосягаемой ветки, и даже с остервенением брошенный камень не заставляет её заткнуться. Дин глухо матерится сквозь зубы и решает не обращать внимания на издевательский свист, стеклянной крошкой сыплющийся сверху, — всё равно недолго осталось до момента, когда птичий щебет покажется лучшей мелодией на свете. Но Дин не чувствует ни тревоги, ни страха. Отныне у Сэма появился шанс на спокойную и счастливую жизнь без постоянных тревог, ночных кошмаров и призраков несбывшегося, его не будут мучить голоса неспасённых и прогорклое чувство вины. Никаких монстров, никаких проклятий… Никаких старших братьев с шилом в заднице и тошнотворным стремлением заботиться до последнего мига, спасая от всех и вся. Сэм проживёт эту жизнь так, как должен был с самого начала, — и от этой мысли вечность, горячим свинцом налипающая на влажную кожу, видится не такой уж и мрачной. А может, всё дело в том, что Дин, как последний трус, размешал в бутылке с пивом дешёвую дрянь, раздобытую на вчерашней вечеринке. Вливая в себя последний глоток отвратной смеси, он чувствует, как слабеют мышцы, а перед глазами расплываются мутные круги. Хотя сердце упрямо твердит, что причина пугающего спокойствия кроется отнюдь не в выпитом. Единственный мощный наркотик, помогающий преодолеть любые нечеловеческие испытания, носит имя его брата. Рассыпанный по обочине гравий шуршит под осторожными шагами мягких лап, и тёплый собачий нос приветственно утыкается Дину в бедро. Он искажает лицо усталой улыбкой и почти ласково треплет за ухом невидимую псину.***
— Господи… — каменный пол пустующей часовни холодит кожу даже сквозь плотную джинсовую ткань. — Я знаю, что ты меня слышишь. После всего, что***
Сэм Винчестер буравит взглядом потолок своей комнаты. Кажется, от такого внимательного изучения белая штукатурка скоро начнёт кривыми фрагментами сползать вниз — так же, как обугленными черепками осыпается самообладание Сэма. Рядом, доверительно уткнувшись носом ему в плечо, спит девушка, которую мучительно хочется назвать Джессикой. Светлые завитки её волос щекочут разгоряченную кожу Сэма, а мягкие губы подрагивают в растерянной улыбке — наверняка снится что-то хорошее. — Дженнифер. Сэм выдыхает её имя почти неслышно, но этого вполне достаточно, чтобы прогнать цепкое наваждение. Джен — его островок реальности посреди смутных видений, и он из последних сил хватается за её светлый образ. Сэм уже который год подряд встречает Рождество в кругу семьи, возвращаясь в родительский дом из любого уголка страны, но впервые приезжает не один. Только присутствие Дженнифер ничего не меняет. Сэм не смыкает глаз ни на минуту: здесь кошмары слишком реальны, а возможность никогда не проснуться перестаёт быть смехотворной. Дома настолько холодно и тоскливо, что Сэм поражается — как родители могут этого не чувствовать? Уютное неведение позволяет Джону и Мэри не замечать, как худшее проклятие в мире ежеминутно настигает их младшего /единственного/ сына. Сэм Винчестер помнит намного ярче и больше, чем способен вынести нормальный человек. Каждая деталь того летнего дня выжжена у него под коркой и по мере приближения к Лоренсу разъедает мозг всё сильнее. Сэм помнит, с каким тяжелым сердцем нажимал на педаль газа, оставляя Дина одного; помнит, как кинул очередной удивленный взгляд на часы, чтобы удостовериться в реальности происходящего, и обнаружил, что стрелки зловеще замерли на полуночи. Помнит, как, повинуясь неясному импульсу, резко вывернул руль и на пределе скорости погнал Импалу к месту их расставания с Дином. Смутное предчувствие звенело в воздухе единственным страхом: лишь бы не опоздать. Куда и почему — Сэм не знал, но был уверен, что от скорости зависела его жизнь. Он помнит, как, выбежав из машины, столкнулся с поникшим мужчиной в бежевом плаще. Как увидел подле него изувеченное тело брата. Ответом на молчаливо закипавшую ярость Сэма и почти сорвавшееся с губ: «ты убил его!» стал полный отчаяния серый взгляд незнакомца: — Я был его другом, Сэм. Боль в надломленном голосе была неподдельной — Сэм чувствовал это всем своим существом. Но развернувшееся перед ним кровавое полотно всё равно оставалось сплошной загадкой. Мужчина продолжил вполголоса: — Дин не хотел, чтобы ты видел его таким, но я не могу ничего исправить. Сохрани воспоминания об этом дне ради своей будущей жизни. Мир намного сложнее и опаснее, чем ты себе представляешь. Если дорожил братом, не пытайся ничего выяснить и не говори родителям… Будь уверен, о теле я позабочусь должным образом. А теперь поезжай домой, Сэм, и проживи подаренную жизнь достойно за вас обоих, — незнакомец прикоснулся двумя пальцами ко лбу Сэма, и тот почувствовал, что не в силах сопротивляться мягкому, властному голосу. Будто в тумане, он сел в машину и только по воле случае невредимым добрался до дома. Наваждение рассеялось только к утру, а на смену ему пришли кошмары. Морозный стук прокатывается по оконному стеклу, а температура в комнате опускается ещё на несколько градусов. Аккуратно выпутавшись из объятий Дженнифер, Сэм мысленно обрушивает на себя поток ругани: взрослый мужчина, дипломированный юрист, а реагирует на малейший шорох, как недальновидный простак из дешёвого фильма ужасов. Это даже смешно. Однако пульсирующий страх продолжает покалывать поясницу, игнорируя все доводы разума. Сэм неторопливо подходит к окну, намереваясь плотнее задернуть шторы и перекрыть пути свистящему в рамах ветру, но замечает, что с его приближением узоры на стекле обрастают новым слоем белоснежной изморози. Такой холод — удивительная редкость для их краёв, думает Сэм, когда его плечо леденеет от мягкого прикосновения. — А ты совсем расклеился, старик, — печально произносит голос, без которого прошедшие годы были отчаянно пустыми. Оборачиваясь, Сэм видит полупрозрачный силуэт брата и тут же пошатывается, стараясь облокотиться о подоконник. Произошедшего слишком много для его расшатанных нервов. Но мгновенный шок быстро сменяется на жгучее раздражение — даже если это галлюцинация (а как иначе?), Сэм выскажет ей всё, что думает. — Как считаешь, чья это заслуга?! — в глазах застывают горячие, по-детски злые слёзы, но Сэм и не пытается их сдержать. — Сначала всю жизнь твердишь, что вечно будешь рядом, а потом взявшийся из ниоткуда друг, стоя над твоим разорванным телом, говорит мне, что всё так и должно быть. Браво, премия «старший брат года» и пара медалей за ответственность и честность достаются Дину Винчестеру! Дин молчит, всем своим видом напоминая побитую собаку. Сэм тоже не спешит разбивать звуками повисшую тишину, потому что почти уверен — голос будет предательски дрожать. Часы монотонно отсчитывают ускользающие минуты. — Прости, — хрипло выдыхает Дин, когда молчание оказывается чересчур невыносимым. — И попробуй поверить, что такой вариант был лучшим из возможных. Эта жизнь — лучшее, что у нас есть. — Я не могу. Ты же сам знаешь, что не могу. Слёзы скатываются по щекам Сэма, заставляя предметы вокруг расплываться в нечёткие пятна. Больше всего ему хочется сфокусировать взгляд на лице Дина, которое он не видел уже несколько лет. Сэм боится потерять его, когда пелена рассеется. — Ты должен отпустить меня, братишка. Дин ледяной прозрачной рукой проводит по волосам Сэма и улыбается уголками губ, медленно растворяясь в воздухе. Спустя всего мгновение протянутые руки Сэма ловят лишь пустоту. Он взволнованно оглядывает комнату, но ничто не напоминает о недавнем присутствии… брата? галлюцинации? призрака? Кроме пары коротких штрихов на подернутом морозом стекле. Сэм на ватных ногах шагает до постели и падает лицом на подушку. Сон затягивает его практически сразу, впервые даря не череду беспорядочных видений и странных звуков, а глубокую и тихую черноту. Эта тьма почти успокаивает и пускает в сердце не болезненный жар, а мягкое тепло. Сэма настигает давно забытый сон без единого кошмара, призраки прошедших лет отступают на задний план и кажутся нелепым сном, исчезая в бледных лучах зимнего солнца. А утром почтальон приносит открытку.