Зря они так, зря, зря, зря

      Год 15-й от начала Новой эры.       Второй Король Пиратов был казнен в крепости Маринфорд, положив конец засилью беззакония и пиратства в водах Гранд Лайн. Его команда была схвачена доблестными героями Морского Дозора при безнадежной попытке взять крепость штурмом и отбить Мугивару Луффи и заключена в неприступной тюрьме Импел Даун. Дальнейшая их судьба никогда не освещалась для широкого круга, но, учитывая репутацию тюрьмы, нет никаких оснований предполагать, что кто-то из них когда-либо имел возможность покинуть эти стены. Именно эти события и завершили эпоху пиратов, положив начало новой эре законности и порядка...       Праздничный выпуск газеты, буквально сочащийся патриотизмом, разнесли по всем камерам, чтобы каждый мог сполна насладиться тем, как старательно поливают грязью все, связанное с пиратством. Многие - подавляющее большинство, если говорить открыто - лично знали второго Короля, и подобное отношение, хоть и было ожидаемым, но все равно изрядно подрывало размеренное течение тюремной жизни.       Новый начальник, сменивший на посту Магеллана и обскакавший Ганнибала, каждый раз рвал на себе и без того изрядно поредевшие за последние пятнадцать лет волосы, но игнорировать прямые приказы не мог, зато закрывал глаза на то, что случалось с этими газетами потом. Заключенные рвали их, мяли, использовали, как они утверждали, по прямому назначению, а иногда, когда хотели особо насолить, относили их вниз, на разрушенный во время визита Короля Пиратов, да так до конца и не восстановленный шестой уровень.       Там все еще держали заключенных - из тех, про кого получали приказ забыть раз и навсегда, - но условия были совершенно неподходящие, и большинство отправленных туда быстро и небезболезненно заканчивали свои дни, погибая от голода, холода или топясь в проникающей через трещину в одной из стен морской воде, не выдерживая мучительного существования без единого проблеска надежды. Кто-то держался дольше, кто-то - меньше, но заканчивалось все неизменно одинаково, каждый раз, независимо от того, скольких пиратских королей они помнили.       Каждый... кроме одного. Никто не верил, что он выживет, когда завернутое в пропитанную кровью ткань тело несли по бесконечным тюремным лестницам, стараясь держать как можно дальше от глаз других заключенных, но это все равно едва не закончилось масштабным бунтом, когда сотни заключенных, как сумасшедшие бросавшихся на вооруженную охрану и сокративших их число до такой степени, что приходилось снимать посты, блокирующие переходы между нижними уровнями, чтобы охранять более дееспособных заключенных. Но даже это, даже в сочетании с редкими передачками с верхних этажей, не могло сделать многого.       Никто в тюрьме не верил, что он сможет оправиться от полученных ран. Его пытали - долго, дольше всех остальных и после, когда никого уже не осталось, пока пыточных дел мастера один за другим не отказались продолжать работу. Теперь его можно только убить, говорили они, он давно уже должен был сойти с ума, - и любой, кому разрешалось взглянуть на тело, немедленно соглашался с ними. В любом случае, никто даже не был уверен, может ли он вообще разговаривать.       Он смог. Сначала только кричать - громко, надрывно, скорее даже просто воя на одной заунывной ноте, пока не срывал голос снова, и тогда шестой уровень наполнялся пробирающим до костей хрипом. Как поговаривали среди охраны - а, значит, и среди заключенных тоже - он ни разу не закричал, пока его рвали на части, и тем страшнее было слышать эти крики теперь, когда для него все должно было закончиться. Но он выжил - и перестал кричать, только шептал что-то, мечась в горячке, звал кого-то, просил о чем-то. Один из бывших шичибукаев приглядывал за ним, пока мог, периодически спускаясь с верхних уровней, но быстро перестал, скорее всего, попавшись на глаза охране, но к тому моменту он уже начал приходить в себя и помощь ему почти не требовалась.       От него ожидали многого, вплоть до чудесного исчезновения прямо с нижнего уровня, но он не сделал ничего. Не попытался сбежать, не собирал вокруг себя заключенных, даже уровень не покидал, ведя себя настолько тихо и незаметно, насколько могла быть фигура его уровня. Как писал лет пять спустя начальник тюрьмы главнокомандующему Дозора в личной переписке, за все это время было отмечено всего три жертвы этого пирата - двое новых заключенных с шестого уровня, очевидно, чем-то помешавших ему, и один охранник, которому размозжили голову о стену, когда он попытался войти в камеру к нему с фонарем. По какой-то причине он ненавидит свет и избегает попадаться на глаза людям, писал начальник, и крайне сомнительно, чтобы он испытывал хоть какое-то стремление к побегу. Ему некуда больше пойти, в этом мире нет места пиратам, и он понимает это гораздо лучше, чем ты и я. Его место здесь, на дне океана, вместе со всеми, кто был ему дорог, и более не играет никакой роли, жив он или мертв.       Он не ошибался ни в чем, и последующие годы это только подтвердили. Из романтического героя он очень быстро превратился в местное чудовище, которым удобно было пугать новичков, - и это даже работало, хотя в последние годы больше отсиживался в камере, медитируя, или скользил по теням, невидимый и неслышимый. Его имя не произносили вслух, спуститься на шестой уровень считалось подвигом, а его самого даже пытались призывать как какого-то злого духа, но однажды он все-таки пришел, и с тех пор его просто никто не беспокоил. Так продолжалось долгих пятнадцать лет...       Пока однажды, в один из бесконечной череды неотличимых друг от друга дней, размеренное спокойствие правительственной тюрьмы не было грубо и бесцеремонно нарушено. Пройдя через практически не знавшую реальных сражений охрану как раскаленный нож сквозь масло, неопознанный нарушитель без проблем спустился в самые глубины застывшего Ада, чтобы забрать оттуда самого дьявола.       Никто не рискнул заградить ему дорогу, никто не решился возразить, когда он прошелся по всему шестому уровню, колотя по решеткам камер искореженной трубой, которую использовал вместо оружия, словно пытался придать своему шествию еще больше пафоса через безумную какофонию из шума и стонов, пока не достиг своей цели - последней камеры на этаже, отделенной от большинства других наполовину рухнувшими пару лет назад переборками. Там, в темноте и густых тенях, упрямо продолжал существовать последний пережиток пиратской эпохи, и именно к нему прибыл неожиданный гость.       - Эй, старикан, это правда, что ты был в команде моего дядьки? - столь же нахально, как и делал все остальное, поинтересовался он у темноты за решеткой, сдвигая за спину широкий капюшон и встряхивая примявшимися соломенными кудряшками. - Эй, я знаю, что ты там, у меня воля есть вообще-то!       - Что сопляк вроде тебя может знать о воле? - темнота вроде бы заинтересованно шевельнулась, но хриплый голос раздался совсем из другого места. - И я не знаю никаких... "дядек".       - Что, правда не знаешь? Шебутной такой, в дурацкой шляпе... казнен пятнадцать лет назад.       Даже самый внимательный глаз не сумел бы заметить этого движения, но в жалобно скрипнувшие прутья решетки перед самым его лицом уперлась исчерченная белесыми шрамами ладонь.       - Ты... - скрипнула темнота и тяжело качнулась, скрывая болезненный вздох. - Ты тот самый... о котором нам нельзя говорить.       Парень перед решеткой не шелохнулся, только глаза отвел, признавая неприятную правду, о которой подозревал весь мир, но никто никогда не знал наверняка. Из трех взбудораживших весь мир братьев только один оставался в живых достаточно долго, чтобы стать чьим-нибудь отцом, и именно о его местонахождении так отчаянно пыталось узнать Мировое Правительство, но остатки Революционной армии очень хорошо спрятались.       - Так что насчет команды? Я вытащу тебя отсюда, и ты поможешь мне с моей...       - Если ты собрался искать очередной ван пис, то забудь об этом, - посоветовала темнота и снова шевельнулась, когда обитатель камеры снова отступил. - Его не существует.       - Эй, стой! - парень рванулся вперед, пытаясь задержать, но пальцы просунутой сквозь решетку руки схватили только пустоту. - Я не собираюсь искать Ван Пис! Я собираюсь его создать!       Эхо его крика еще перекатывалось в охватившей коридоры шестого уровня тишине, когда его нагнал отзвук раскатистого хриплого хохота.       - Это невозможно, пока существует Правительство.       - Сначала я уничтожу их.       - Хочешь мести? - печально спросили из темноты. - Тебе придется уничтожить целую эпоху, чтобы завершить ее.       - Я видел своего отца один раз, прежде чем его похоронили рядом с его братьями, - сообщил парень, взлохматив и без того взъерошенные волосы. - Я до десяти лет считал, что жить на одном месте дольше недели - ненормально. Эпоха, мир - мне все равно, что это будет, но мне нужна помощь. Что скажешь?       Он стоял совсем близко к решетке и молча смотрел, как со скрежетом сминаются под неправильно сросшимися пальцами укрепленные кайросеки прутья, но все равно отшатнулся, когда из словно бы посветлевшей темноты проступило исчерканное шрамами как неотправленное письмо пером лицо, наполовину скрытое за грязными, но все еще отчетливо зеленоватыми прядями волос. Пересекавшая его ухмылка затрагивала только правую сторону, некрасиво сдвигая шрамы на скуле, и оставляла неподвижной левую, словно старый шрам все еще мешал.       - Согласен.