fools

Гарри работает на Луи ровно три года, - с тех пор, как закончил колледж и устроился на стажировку, - и за всю тысячу дней, которые Стайлс провёл в офисе за разбиранием дел, на которые у Томлинсона не хватает времени, Лу не нашел ни единого повода сказать ему о том, насколько он красивый. Нет, серьезно, даже с этой нелепой укладкой и огромными очками, вязанными жилетками и клетчатыми штанами, Гарри умудряется быть настолько очаровательным, что у самого Луи иногда дыхание перехватывает. Он успел заметить, что волосы Стайлса вьются крупными кудрями, цвет глаз ярко-зелёного цвета в момент, когда он в хорошем настроении, и темно-болотного, когда его день не задался, и его пальцы просто огромные, с массивными перстнями и совершенно точно подходят для мира музыки если не безупречно, то почти идеально. Но Гарри застрял здесь, с колоссальным количеством геля на волосах, зеленью в глазах, скрытых под массивными стеклами глупых очков, и пальцами, постоянно перебирающими ненужные бумажки, которые Луи кладет в бессмысленные папки и больше никогда не берёт снова. Луи, определенно, не против знакомства со своим секретарем поближе: например, за чашечкой обеденного капучино, - или чая, кто знает, что любит Гарри? - но от чего-то продолжает давать ему указания так, будто это - смертный приговор, и бурчать злое «отвали» на каждый укоризненный взгляд Зейна. — Он не стоит того, Зи, — выдыхает Луи, убеждая скорее себя, чем Малика, — посмотри на его одежду и внешний вид? Не мой уровень, ты же знаешь. — Что за предвзятость, Томлинсон? Гарри — золото, — Зейн уходит раньше, чем Лу сможет ответить, потому что, скорее всего, абсолютно точно знает, что Луи сказать нечего. И что все его аргументы - херня, необоснованная и глупая-глупая-глупая, и у него, Луи, нет никаких уровней и типажей, в которых Томлинсон который год убеждает всех, кто его окружает: мать, которая не понимает, почему у Луи до сих пор нет постоянного мужчины; Малика, которому так сильно надоела эта ложь, и, в первую очередь, самого себя - чтобы было не так тяжело воспринимать реальность, больно бьющую под дых. Зато у Томмо есть правда - колюще-режущая, иногда выбивающая всю землю из-под ног, и вынуждающая курить прямо в гостиной, чтобы создать иллюзию того, что Луи не один: Лу так чертовски одинок, что ему хочется громко выть и много пить, - но не плакать, хоть убей. И ко всему прочему, дополнение, идущее в виде крепкой влюбленности в неуклюжего секретаря в вязанной жилетке, не делает его жизнь лучше. Когда Луи прекращает грубить и отпускает Гарри на заслуженные выходные, тот смотрит на него с благодарной улыбкой, спотыкается на пороге и активно набирает чей-то номер по памяти, вызывая в Томлинсоне необоснованную нежность вперемешку с ревностью на незамысловатое «Гримми», громко брошенное в самом конце фойе. Луи чувствует себя отменным мудаком и совсем не понимает, почему он вдруг решил, что имеет на этого мальчишку права - ему двадцать один, у него - наверняка - ветер в голове и девочки в постели, а сам Луи совсем немного старый - двадцать семь, серьезно, старый? - и, похоже, давно наигрался в молодость. Но ностальгия теплится в груди ровно в тот момент, когда Томлинсон обнаруживает себя лежащим на коленях Зейна в его маленькой гостиной, и наконец-то признающим то, что он ненавидит вкус сигарет, свою никчемную жизнь и - будь она проклята - Гримми, которая сейчас, наверное, целует Гарри перед сном. Зейн понимающе щурится, будто действительно знает, что Луи чувствует, обещает найти в шкафчиках давно спрятанный виски и убеждает Томлинсона в том, что рано или поздно всё наладится. И они оба совершенно точно осознают, что алкоголь давно допит, а жизнь Луи - сценарий к драме в бездарном театре. Он обедает исключительно один, в ресторане, отдалённом от офиса, и сполна пользуется своим бюджетом, честно заработанным за столько лет, так, будто его ежедневный перерыв - шикарное свидание. В один из дней, когда перед ним стоит дымящийся суп с непроизносимым названием, он слышит знакомый смех, и картинка перед глазами становится нечитаемой. Луи боится поворачиваться на звук. И он точно не понимает, чего боится больше: встретить самого Гарри не в формальной обстановке, или встретить того человека, кто заставляет его смеяться. — Гримми, черт тебя дери, если ты еще раз возьмешь мою рубашку, я начну их прятать. Луи усмехается собственному воображению, ярко представляющему девушку в белоснежной накрахмаленной рубашке Стайлса, которые он ежедневно носит в офисе, и решает для себя, что он ни за что не простит себе, если не посмотрит на это. Совсем не потому, что ему до чёртиков интересно, конечно же. Луи поворачивается ровно в тот момент, как раздается громкий мужской смех, отдающий неприятным гулом в барабанных перепонках. И он ожидал всего, что угодно, кроме такого Гарри. Воздух стремительно покидает его легкие, и сил, чтобы нормально вздохнуть, просто не находится: Лу рвано глотает кислород, приоткрыв рот в немом шоке. Стайлс выглядит просто.. невероятно - скорее всего, нужного слова Томлинсону не удастся подобрать никогда, — и он ярко улыбается, сводя Луи с ума своими распущенными и неожиданно длинными волосами, спадающими на плечи мягкими волнами, и свободной рубашкой с непонятным узором, расстегнутой чуть больше, чем на половину, и открывающей вид на татуировки. И это просто вау. Мир Луи официально разрушен. — Если бы ты носил их, а не дурацкие жилетки, мне бы не пришлось брать, Хаз. Ты буквально вынуждаешь меня! Гримми оказывается взрослым мужчиной, - Луи уверен, что он старше него самого, — с большими глазами и красивой улыбкой, высокой челкой и пальцами, крепко обхватывающими руку Гарри. Томлинсон готов подавиться собственными эмоциями, и почти не слышит, как Гарри отвечает, - «в миллионный раз» - о том, что ему не хочется предвзятого отношения из-за внешности, а в приоритетах быть красивым, - красивым? всего лишь? - для случайных прохожих и, может, для него, Гримми, и еще что-то, о чем Луи прекращает слушать. И если «мистер Томлинсон», скользнувшее в диалоге, вызывает в нем непреодолимое желание напиться до бессознательного, то это, определенно, не его вина. Этой же ночью дверь в квартиру Зейна открывает мальчик из отдела кадров, Лиам, по пояс голый и явно смущенный, и пищит неопределенное «привет». Луи отчего-то чувствует себя преданным без особых на то причин и без лишних слов уходит, мысленно представляя, хватит ли сил его организму на еще одну бутылку вина. Сил хватает на две, и утром, растрепанный и с трехдневной щетиной, переходящей в бороду, Луи неопределенно винит себя за выносливость и мучается с похмельем, когда замечает на пороге своего кабинета Гарри со стопкой бумаг в одной руке. — Отчеты, которые вы просили меня, мистер Ти. Что-нибудь еще? — Стайлс выглядит смущенным, и Луи отчаянно хочется смыть весь гель с его головы. — Есть кое-что. Например, просьба быть собой. Лу звучит устало и как-то грустно, совершенно непривычно для Гарри, и он медлит с ответом настолько, что Томлинсон почти признает своё высказывание риторическим. — Я думал, — его голос звучит необыкновенно тихо, — что вы не услышали. — Ты красивый, Гарри, — Луи роняет голову на сложенные руки, отчаянно избегая взгляда Стайлса, — в любом виде. И он винит себя за откровенность на протяжении всего рабочего дня, проклиная похмелье, собственное проявление слабости и каждого недобросовестного сотрудника, активно исключая любых столкновений с Гарри посредством огромного количества бесполезной работы, порученной Стайлсу через телефонный громкоговоритель. Решение о том, что сегодня его не нужно беспокоить ни по каким, даже самым важным причинам, кажется самым оптимальным. Мысли о том, что Гарри совсем не принадлежит Луи, его парень лучше Лу и любит Гарри должным образом - как его можно любить по-другому? - заполняют его сознание, и Томлинсон чувствует себя таким глупым, будто он - мальчишка, а не мужчина, приближенный к третьему десятку. Но уверенность в собственной ошибке подрывается на следующий день, под громкие вздохи всего офиса, когда Гарри появляется в рубашке, - той самой, что была на Гримми, - расстегнутой до середины, и Луи может разглядеть прорисованную бабочку на его животе. Сумасшествие. «Абсолютное» - думает Луи, когда Гарри появляется на пороге его кабинета, явно смущенный ситуацией, но с железной решимостью во взгляде. И Лу по-настоящему страшно. — Если бы ты, — Гарри бесшумно прикрывает дверь, смотря на Луи в упор, — дослушал до конца, то услышал бы, как я рассказывал Гримшоу о своём потрясающем и нерешительном боссе, которого я мечтаю заполучить третий год. Мы часто болтаем о своих парнях, ведь так делают лучшие друзья. Луи чувствует, что задыхается окончательно, и проклинает шесть лет непрекращающегося курения, головную боль, появившуюся от перенапряжения, и маленькие татуировки, разбросанные по рукам Стайлса в хаотичном порядке. Это всё слишком. — И я ждал три года, мистер Томлинсон, пока ты пригласишь меня на свидание, — Гарри едва слышно хмыкает, — когда понял, что это бесполезно, решил сделать это сам и покорить тебя своей коллекцией дизайнерских рубашек, но план сорвался. Томлинсон издает нервный смешок на улыбку Гарри и чувствует себя самым большим в мире дураком, и, кажется, произносит это вслух - откровенно говоря, он плохо понимает, что происходит на самом деле, а что — в его голове. Но Стайлс же реален, да? И он только что рассказал о том, что Луи ему нравится. Тоже. Если это сон, то Лу обязательно напьется сразу же, как проснется. — Только дураки влюбляются в тебя, Луи. Лу не узнает собственный голос, немного осипший и очень-очень удивленный, и совершенно не представляет, каким образом он находит в себе силы произнести что-то, не граничащее с абсолютным бредом. — Пойдешь со мной на свидание, дурак? А еще он вне себя от теплоты, заполняющей его до кончиков пальцев, потому что Стайлс кивает и счастливо улыбается, обнажая свою ямочку, и Лу улыбается в ответ, не до конца осознавая всю серьезность этой ситуации. Но уверенность в том, что бросить курить не составит труда прочно отпечатывается в его голове вместе с мыслью о том, что Джоанне Гарри понравится. Зейн и Лиам, стоящие прямо за дверью, выдыхают с облегчением.