Выше головы

Даниэль сморкается уже в пятнадцатый бумажный платочек и промахивается им мимо мусорной корзины с таким расчётом, чтобы он приземлился как можно ближе к креслу Джулиана. Но Джулиан, как и следовало ожидать, полностью игнорирует эту заведомо слабую попытку привлечь к себе внимание. Даниэль знает, что не специально − просто Джулиан слишком поглощён своей работой; он даже готов признать это почти достаточным оправданием, но легче почему-то не становится. Часто моргая слезящимися глазами, Даниэль шмыгает носом чуть громче, чем нужно, но и это не оказывает никого эффекта. Прилипший к заляпанному экрану ноутбука Джулиан Ассанж потерян для мира, он глух и слеп, он весь растворён в терабайтах информации, которую ненасытно отбирает у своих многочисленных источников и, не шлифуя, выбрасывает на всеобщее обозрение. Мозг Джулиана запоминает сотни фактов и тысячи фотографий, но не способен распознать такой простой звуковой сигнал, как многозначительное покашливание Даниэля. Что ж, совершенно ничего необычного, особенно учитывая то, что до обозрения очередного скандала у них осталась жалкая пара-тройка дней, а информаторы, будто сговорившись, подносят им всё новые драгоценные сведения. Даниэль комкает двадцать третий платок и, подумав, целится им в прямиком в затылок Ассанжа. Но даже это не помогает. Через несколько часов Даниэль понимает, что потерял всякую необходимость показательно вздыхать и кряхтеть, потому что впечатление больше не нужно усиливать: кашель не отпускает его, а слёзы из раскрасневшихся глаз текут ручьями. Когда только он умудрился заболеть? По всей видимости, когда в очередной раз торопился на встречу к Джулиану, не успев застегнуть холодным зимним днём пальто (если бы только Джулиан предупредил его раньше, чем за пять минут!). Может, с ним ничего и не случилось бы, выпей он вовремя горячего чая, но это слишком большая роскошь сейчас, и даже перехваченный где-то между забытыми обедом и ужином бутерброд — уже огромная роскошь. Даниэль вообще почти не помнит вкус чая. Со времён тесного знакомства с Джулианом кофе — единственное, что можно пить рядом с Ассанжем, чтобы не получить его неодобрительного взгляда. Что касается самого Джулиана… Даниэль не имеет ни малейшего понятия, как тому удаётся обходиться без еды и сна. Но что с лёгкостью удаётся Джулиану, неподвластно остальным. И речь, конечно же, не о фантастическом трудолюбии. Хотя и о нём тоже. Даниэль чихает в стотысячный платочек и роняет его куда-то на пол, потому что у него нет сил искать мусорную корзину даже взглядом. Джулиан заставляет работать быстрее, усерднее, внимательнее, даже не требуя этого напрямую и Даниэль готов оказать ему эту услугу почти безвозмездно. Всё, чего он просит взамен — вернее, не просит, по крайней мере, не вслух, − это самую капельку внимания к собственной ничем не примечательной для великого Ассанжа персоне. Когда печатный текст перед его глазами сливается в полную абракадабру, невразумительную однородную муть, он откидывается назад и несколько раз крепко зажмуривается. Текст не становится осмысленнее. Тогда, убедившись в отсутствии поблизости Джулиана, Даниэль отправляется на поиски хоть какой-нибудь захудалой аптечки. В конце концов, потеря времени сейчас окупится возросшей продуктивностью после — когда он сможет понимать значение фраз после первого, а не десятого прочтения. Сейчас Даниэль почти всё меряет продуктивностью, а также снисходительностью Джулиана. Что ж… пожалуй, он сам виноват в том, что попался в сети Ассанжа. У него не было выбора. После первого же разговора по душам (по крайней мере, свою собственную душу он вложил точно) он понял, что Джулиан захватил его в добровольное рабство. Официально Даниэль надрывается из любви к идее, и это правда на одну десятую; девять десятых работы он выполняет из любви к Джулиану. Даниэль почти не глядя забрасывает себе в рот щедрую горсть таблеток и вставляет в ухо крошечный термометр, который едва успевает спрятать в ящик стола, заслышав за спиной торопливые шаги, которые он привык безошибочно узнавать. − Ты закончил? — спрашивает Джулиан, заглядывая в экран через его плечо, и хмурится, замечая, что до конца файла до сих пор остаётся ещё множество страниц. Множество страниц, полных разрозненных фактов, обрывков сведений, выкранных, подслушанных, пересказанных с долей приукрашиваний и замалчивания, которую они не собирались определять. Одно то, что Джулиан согласился на предварительный просмотр материалов, − уже большая уступка, в которую Даниэлю до сих пор сложно поверить. Ему хочется думать, что на эту уступку Джулиан пошёл из любви к нему, но проверить это невозможно. − Осталось совсем немного. — Если Даниэль облажается ещё раз, уступка аннулируется мгновенно, а он не может этого допустить — ради безопасности тех, чьи имена могут внезапно всплыть на поверхность. − Я на тебя рассчитываю, − интонация Джулиана далека от обвинительной или мрачной, впрочем, так же далека она от ободряющей, она вообще лишена каких-либо изысков, но Даниэль чувствует особое значение этих слов. — Помни, я доверяю тебе одному. Даниэль прекрасно помнит. − Я всё сделаю к вечеру, − бормочет он, удивляясь болезненной гнусавости своего голоса. — По крайней мере, постараюсь изо всех сил… то есть, я имею в виду, сделаю, − быстро поправляется он. — Точно сделаю. − Спасибо, − у Джулиана просто удивительные «спасибо»: гипнотизирующие, чарующие. И он, кажется, знает об этом, потому что добавляет: − Спасибо. И целует Даниэля в затылок. Поцелуи даются ему хуже, чем благодарности, они пока ещё слишком натужны, как будто Ассанж дарит их по расписанию. Иногда Даниэлю кажется, что он принуждает к ним Джулиана, и только одно его успокаивает: Джулиан никогда не делает того, чего не хочет по-настоящему. Термометр остаётся сиротливо лежать в ящике стола, и Даниэль не смотрит на результат его измерений. Потому что будь там хоть температура кипения воды, он всё равно продолжит работать. Спустя пару часов буквы перед его глазами наплывают друг на друга и складываются в какие-то совершенно немыслимые фигуры, а казавшийся бесконечным запас платочков иссякает. Даниэль дышит ртом, часто моргает и дрожит в ознобе; раздражённым движением стягивает очки и утыкается лбом в приятно холодящую кожу поверхность стола. Встрепенуться его заставляет не слишком любезный шлепок по плечу. − Даниэль, ты что, заснул? Какого чёрта? Неужели пара ночей — это твой предел накануне публикации? Если помнишь, это ты настоял на проверке материала. Мне ничего не стоит выбросить его в первозданном виде. Даниэль открывает рот, чтобы заявить, что сна у него ни в одном глазу. Но быстрый взгляд на часы доказывает, что Джулиан, как обычно прав. Он действительно умудрился задремать — всего нескольких секунд, проведённых с закрытыми глазами и опущенной головой, хватило, чтобы забыться. Он хочет извиниться, но не делает этого… потому что на самом деле хочет совсем другого. Даниэль прочищает саднящее горло, и его прорывает. Может быть, всему виной его неожиданный недуг, или это требовательность Ассанжа достигла критической точки, но он говорит долго и обстоятельно, говорит о том, что он и без того выбивается из сил, что Джулиан не посмеет опубликовать материалы без предварительной вычитки, что даже слепоглухой суровый моряк, не признающий чужой слабости, понял бы, что Даниэль болен — и если не сжалился, то хотя бы учёл это, нашёл место для этой не слишком обременительной информации в горстке своих нейронов. Он тяжело вздыхает и ждёт ответной тирады, но Джулиан снова удивляет его, когда идёт на попятную. − Я не заметил, − говорит он почти смущённо и касается щеки Даниэля. — Прости. Правда, прости. Даниэль морщится, пытаясь понять, что причиняет ему больше боли: вариант, в котором Джулиан лжёт о своей избирательной невнимательности, или тот, где Ассанж и вправду ни о чём не подозревает, потому что просто не смотрит в его сторону, слишком занятый важными делами. Вслух он не произносит ничего и только прижимается подбородком к ладони Джулиана. − Я приготовлю тебе что-нибудь, − неожиданно решает Джулиан. — Горячий бульон. Хочешь? Разумеется, Даниэль хочет, просто от этого предложения он ненадолго теряет дар речи. − Нет-нет, у нас нет времени, − спохватывается он. − Если ты сгоняешь за лапшой из пакетика в ближайший магазин, будет уже замечательно. — Неважно, чего он хочет; им обоим сейчас не до этого. Он опять забывается ненадолго, а когда приходит в себя, перед ним уже стоит Джулиан с тарелкой наперевес. Конечно, он не послушался и сам попробовал себя в качестве кулинара. Даниэль глотает пересоленную бурду, и ко всем его симптомам добавляется тошнота. Но он не рассказывает об этом Джулиану, потому что тот и так совершил прыжок выше головы. − Ложись спать, − советует Ассанж, определённо собираясь поставить рекорд по заботливости. — Я закончу. Даниэль не спорит и с облегчением принимает горизонтальное положение, укрываясь видавшим виды пледом. Может быть, Джулиан не безнадёжен. Может быть, научившись быть внимательным к Даниэлю, он станет внимательнее и ко всем остальным — в первую очередь, к тем, чьи судьбы он ставит на карту, открывая миру имена вперемешку с провокационными фактами. Спустя полчаса беспокойного сна Даниэль приоткрывает глаза и обнаруживает Джулиана, ссутулившегося перед компьютером. Ещё через полчаса он с глубоким вздохом садится и надевает очки, придвигает к себе ноутбук и тоже углубляется в дебри чужих откровений. Потому что им во что бы то ни стало нужно успеть вовремя. Потому что он всегда привык помогать Джулиану, делить с ним всё, в том числе и работу. Потому что он боится, что Джулиан устанет от этой бесполезной, по его мнению, траты времени, и не сдержит своё обещание, тем самым причинив вред кому-то из информаторов. Что-то внутри скребётся и пытается сказать, что Даниэль до сих пор не доверяет Ассанжу. Даниэль заглушает этот надоедливый голос, спорит с ним, заявляя, что Джулиану просто нужно кое-чему научиться. Даже такой гений, как Джулиан Ассанж, не может осознать всё с первого раза.