Холодные камни Арнора (10.3) //Про Мандос и яблоки//

Светало. Молодая листва на западном склоне ущелья уже сияла оранжевыми и золотыми отблесками, но здесь, внизу, было сумеречно и прохладно. Ночные танцы и песни уже уснули, дневные заботы пока не пробудились. Тишина, светлая и легкая, как касание крыла бабочки, как осыпающиеся лепестки яблонь, тишина прозрачная и доверчивая, как улыбка человеческого ребенка, тишина, безмятежно раскинувшаяся всюду, и –негромкие звуки арфы на одной из террас лишь оттеняют ее. Хэлгон пошел туда, отчего-то зная, что играет Глорфиндэль. Тот скорее почувствовал приближение нолдора, чем услышал, обернулся, чуть кивнул: да, можно, – не прерывая музыки. Следопыт присел на мозаичный пол. Смотрел на золотоволосого и думал, что место ваниара – в Благом Краю, и если Валинор далеко – что ж, ваниар будет творить его там, где он живет. И от него, как Свет от Древ, будет разливаться мир, спокойствие, тишина… и музыка как часть тишины, сколь ни странны такие слова. Глорфиндэль играл, Хэлгон слушал. Становилось всё светлее. Музыка затихла. – Хорошо… – улыбнулся ваниар, ставя арфу к резным ножкам кресла. Взял из чаши на столике два яблока, одно кинул Хэлгону. – Хорошо, как в Мандосе. Нолдор достал кинжал, отрезал дольку яблока. – Я бы сказал: хорошо, как в Амане. Ваниар последовал его примеру. – В Амане не так. В Амане всегда есть те, кто от тебя что-то хочет, кому ты что-то должен… хотя бы придти на праздник и разделить чужое веселье. А Мандос… место, где ты один. Совсем один. Крепость, которой ты защищен ото всех забот. Только отдых. Беспредельный, светлый отдых. – Что ж ты вышел из Мандоса, если там так хорошо? – Тебе ли не знать, как утомляет бесконечный отдых? – чуть усмехнулся в ответ Глорфиндэль. Хэлгон кивнул, неспешно доел яблоко, вытер кинжал. Спросил: – Откуда ты знаешь, что у меня последние месяцы Мандос не идет из головы? – Осанвэ? – Не замечал его между нами раньше, – нахмурился нолдор. Глорфиндэль улыбнулся глазами: рассказывай, раз начал. – Да мой мальчишка меня растряс: расскажи и расскажи ему, как я погиб. Я рассказал. – И? – И ничего. Как бы рассказал о том, что сейчас: ты сидишь, я сижу, стол стоит, на столе яблоки… Ваниар кивнул: – Арверниэн стоит, Хэлгон идет… – …а потом Хэлгон не идет. Я, конечно, знал, что прошлое – ушло, отрезано, но… – …но тут ты убедился в этом. Нолдор кивнул. – Чем же это плохо? – спросил Глорфиндэль. – Не плохо. Странно. Всё вспоминается, как Мандос из меня это прошлое выбивал. Как кузнец – шлак из породы. Глаза Глорфиндэля блеснули, пальцы невольно сжали подлокотники кресла: – Хэлгон… – Что, – усмехнулся нолдор, – не простишь себе, если упустишь возможность расспросить, как в Мандосе карают братоубийц? – Тебе самому хочется рассказать, – отбил выпад Глорфиндэль. – Не Арагорну же.

Туманы прошлого

Уйти. Уйти и освободиться. Освободиться от этой войны. Освободиться от долга, велящего обнажить меч на эльдар, на свой народ, на свою семью. Любая кара лучше, чем это. Что ты припас мне, Намо? Почувствовать себя каждым из эльдар, кого я убил? Почувствовать горе его родных, близких? Ты так предсказуем, Владыка Судеб! Да, это больно. Очень. Да, снова и снова. Мучительно. Но откуда тебе знать, Судия, что есть боль стократ страшнейшая: понять, что в крепости – она, и несколько отчаянных мгновений искать ей путь к спасению – до той стрелы, что разом оборвала все нити. Ты мучаешь меня чужим ужасом? Но у меня есть свой: услышать то единственное осанвэ сына, понять, что самый безопасный из городов Эндорэ обернулся бурей крови и огня, снова и снова кричать в пустоту «Не смей погибать! Спаси ее!» – хотя как может мальчишка спасти, когда ты сам, мнящий себя сильным и мудрым, не уберег… Намо, ты можешь заставить меня почувствовать чужую боль как свою. Но та, что действительно своя, – страшнее. – Но это всё сначала, – спросил Глорфиндэль, – а потом? – А потом снова и снова. И то, чем исправно терзала меня Темница, и то, чем я себя мучил сам. – И? – И постепенно оно стало притупляться. Когда ужасы идут по кругу из года в год – привыкаешь. Не так уж и многих я убил. Двое в Дориате, в Альквалондэ, как я узнал, трое и десятеро раненых. Ну и мои любимые видения. Все это возвращалось и возвращалось, но рядом поселились странные мысли. Ваниар внимательно слушал. – Мысль, что сейчас Эльдин и Аллуин – в безопасности, и хватит терзаться ужасами войн, мысль, что убитые мною давно прошли через Мандос и живут среди друзей, что время зарубцевало раны в душе их близких… мысль, что всё это – прошлое… – …и хватит делать из него настоящее, ­– кивнул Глорфиндэль. – У тебя тоже так было? – Еще бы! – тряхнул золотыми волосами. – Успокоиться после боя с балрогом! Как ты думаешь, сколько времени на это нужно?! Хэлгон присвистнул. Потом возразил: – Но ты вышел раньше меня. – Но я и погиб раньше тебя. – Ненамного. Вместо ответа Глорфиндэль схватил яблоко и запустил им куда-то в заросли. Там раздался «ай» и треск веток. – Рано вам еще про Мандос слушать, – крикнул ваниар вслед. – Но вот чего не понимаю, – сказал Хэлгон, когда они оба отсмеялись, – почему так поздно вышел Финголфин? Можно подумать, половина погибших в Альквалондэ пала от его меча! Или он считал себя виновным в гибели каждого во Льдах? – Добавь еще погибших в Браголлах. Но нет, я думаю, причина другая. – ? – Бой с Морготом. – Слишком долго успокаиваться? – И это тоже. Хэлгон, ты, похоже, не почувствовал – в самом начале, а ты тогда терзался прошлым: ощущение, что твое сознание пропылено, словно дорожный плащ, и его надо отчистить. – Не понимаю. От чего? – От Эндорэ, Хэлгон. От силы Врага, которой был пропитан Белерианд. – Я очень мало знаю о Войне Гнева. В Амане не спрашивал, тут – не у кого. А у тебя там сражались… Ваниар кивнул: – И друзья, и родичи. Это не было войной армий, Хэлгон. Это было противостоянием Сил. – И Белерианд был уничтожен подобно тому, как раненому человеку отрубают начавшую гнить руку… – И этим мучением спасают жизнь, да. Но во всех нас, Хэлгон, во всех, кто сражался в Белерианде, была часть силы Моргота. Нас надо было очистить от него. – Возможно. – Я хорошо это почувствовал. А ты тогда был занят прошлым. – И ты хочешь сказать, что Финголфин… – Был единственным, кто соприкоснулся с силой Врага напрямую. Врага – не Мелькора, который ходил по Аману и притворялся дружелюбным, а Моргота в его неприкрытой ярости и злобе. – Теперь я понимаю, – рассуждал вслух нолдор, – почему я не видел в Амане ни одного из узников Ангбанда… – Да, этим еще очищаться и очищаться. – А как же Финрод вышел так быстро? Тол-ин-Гаурхот, конечно, не Ангбанд, но ведь еще в Первую Эпоху Фелагунд уже был в Амане? – Я думаю, он сумел не впустить в себя вражескую Силу. И потом, Саурон – не Моргот. Хэлгон подошел к столу. – Сказали бы мне в Аглоне… – взял яблоко, начал резать, – что я буду через несколько тысяч лет вот так беседовать о Мандосе… – Добавь: с презренным гондолинцем, – приподнял бровь Глорфиндэль. – Ну, не с «презренным», так мы о вас всё же не говорили. – А, с «трусливым». Хэлгон вместо ответа вгрызся в яблоко не разрезая. Глорфиндэль понял, что попал. В яблочко. Вежливо подождал, пока нолдор дожует. – Так сказали бы тебе – и что бы ты сделал? Порубил бы дерзкого на куски? – Ты опять преувеличиваешь. Я бы ограничился словами. Но это было бы очень, очень громко. Глорфиндэль рассмеялся, и Хэлгон за ним.