«Часовая стрелка лениво пересекала циферблат, ей было плевать».
— Я просто стремилась изменить мир. Хотела его понять. Если сложить интеллект, всех людей с научным уклоном мышления — получится хаос… Но машина, она упорядочит. Черт да этот механизм бы быстро преодолел ограничения биологии. Ее потенциал, она стала мощнее коллективного разума, твоего или его, и вас в совокупности. Это было бы уникально Клаун… Для меня это, как переход на высший уровень на пути к созданию высшего интеллекта. Если бы я закончила мы бы смогли понять природу сознания, узнать существует ли душа. Или место, где она находится. Тогда, мы бы могли сделать проект Пацифиста лучше, совершеннее…Машина могла бы разделять хорошее и плохое, быть гуманнее, понимаешь? — Загрузи свой разум, на этот чертов диск! Я смогу его перекодировать, с обезьяной это получилось! Чем ты, хуже макаки?! — его голос при крике приобретал истерично-женские нотки, Клаун смотрел в блекло-желтые глаза и не понимал. — Все кончено Цезарь, на обезьяну ушли недели. Недели ее жизни, у меня этого времени нет. Да, и мне элементарно страшно, понимаешь? — в гневе он откидывает слишком хрупкую женскую руку от своего лица, сдержав стон боли, она все равно чуть улыбнувшись продолжает. — Я работала всю жизнь, конец которой, я предпочту просто провести с вами, а не за кнопками… — Женщина, просто дай я это сделаю. Мы не знаем наверняка сегодня ты сдохнешь или нет. Если все получится — это может стать прорывом! — грубая жестикуляция прекращается, когда те самые глаза заполняют слезы. Цезарь садится на край кровати, в попытке разглядеть прежние лучи солнца, коим была изуродованная болезнью девушка. Чуть смугловатая ранее кожа, не отливала золотом, она была до отвращения бледная, почти синяя. Ей совершенно не шел этот цвет. — Я не хочу, что бы ты уходила. Ты нужна мне здесь. Сейчас. Даже в эту чертову минуту, — шипел ученый. Злоба словно болото, топило в себе ясность разума, проникая в каждую клеточку, не хуже вируса. Для него смерть — это просто смерть, за ней пустота. Люди, которые верят в реинкарнацию, просто откладывают настоящую жизнь на потом. Единственная кто могла доказать обратное, теперь каждую ночь задыхается приступами кашля, гниет изнутри, и именно теперь в самый важный момент отказывается от последнего рывка. А он, гениальный ученый, не в состоянии вывести из ее крови эту чертову заразу, но может попробовать загрузить на диск, то что есть сейчас. — Я могу, женщина, пойми наконец-то, я могу дать нам время. Согласись, черт возьми, дай просто попробовать. Быстрее от этого ты не умрешь. Это твоя жизнь, и она становится короче каждую минуту, — закрывая глаза, он пытается вспомнить, коснуться в мыслях образа, кончиков пальцев, улыбки, пламени ее волос, но холод ладоней не позволяет. Холод не пускает к той женщине, ход мысли которой рождал безумно прекрасные идеи, да и еще этот чертов Вегопанк, никчемный, мягкотелый. Он был обязан попытаться, ее уговорит. Цезарь не желал терять оплот вдохновения, желанную музу. Безумцы как она, должны жить, создавать, а не дохнуть как мухи из-за диклафоса. — Лучше ужасный конец, чем ужас без конца, верно? — давя свой страх подкатывающий к горлу ежистым комом, она дает согласие. Каждую ночь на грани агонии и бреда, все еще сопротивляясь костлявой, Алекс видела сон, в котором она продолжает творить. Перед смертью люди думают о своем прошлом, как будто ищут доказательств, что они действительно жили, так же было и с ней, пусть даже ее жизнью была работа. — Наконец-то, разум победил, — мимолетная радость в голосе Цезаря словно подарила крылья, взмахом которых он ускорил свое исчезновение из палаты в лабораторию. Сейчас, именно в этот момент он вновь может попытаться подарить ей еще одну жизнь, плевать, что это будет машина, компьютер, даже если она не будет дышать, ее голос всегда, всегда будет рядом. Вегопанк не сможет сказать «Нет», когда газовая субстанция снесет его с ног, крича заветные слова: «Она согласна! Согласна слышишь! Она будет жить!».«Минутная стрелка мелкими шажками стремилась догнать, часовую».
— Я не могу! — отшвыривая ножницы на пол выкрикнул Цезарь, руки дрожали выпуская пряди рыжих волос. Вегопанк перевел взгляд от мониторов к девушке, лежавшей на передвижной койке, подле которой бесновался его коллега. — Это всего лишь волосы, успокойся, — серьезным тоном проговорил вернувшийся к компьютеру ученый. — Всего… лишь? — дрожью слетает с темных губ. Клаун смотрит на товарища с непониманием, в голове не укладывается эта простота, ей там не место. Вновь смотрит на локоны, что пышной копной вьются кудрями почти до пола, и вновь не понимает. Почти невесомо трогает эти завитки, чуть теребя их кончиками пальцев, словно это дорогущий шелк. Минуту спустя запускает всю руку в эти нити огня, идеальные для него. Прекрасны, словно дыхание дракона. Как же можно лишить ее этого шедевра, сколько она их растила? С лет десяти? — Цезарь, пожалуйста, срежь их. Они мешают, если ты их оставишь об эксперименте можно забыть, — голос девушки возвращает его в реальность. — Мертвым волосы ни к чему, бесполезная роскошь. Щелк. Щелк. Щелк. Прядка за прядкой падала на холодный пол, обагряя его, словно осенняя листва, свезенная в кучу. От каждого щелчка ножницами пальцы Вего на панели управления замирали и чуть вздрагивали. Он помнил, что ей нравилось, когда их гладили, тормошили, эти огненные завитки всегда причудливо окутывали пальцы, словно маленькие осменожки. Но теперь… Глубокий вдох и последняя прядь падает в общую кучу, алея остатками воспоминаний, прикосновений, что были когда-то, исчезая прочь, словно унесенные ветром осколки разбитой вазы. Сотни маленьких игл подсоединенных к проводам были воткнуты в уже лысую голову. По будильнику партия таблеток в ее горло, капельницы в руки, проверка аппаратов. Сейчас, обоим, она напоминала Франкенштейна, ни дюйма от бывалой красоты, все съела радиация в крови и они сами. Чертова безалаберность забирала по крупицам ту, что возможно объединяла двух гениев воедино. Делая мыслительный процесс невыносимо болезненным. В смерти нет ничего романтичного. Печаль похожа на океан. Она глубокая, и темная, и больше, чем кто-либо из них. И боль — как вор в ночи. Тихая, неотступная, несправедливая, пытается украсть, что-то несоизмеримо большое для двух гениев. — Как странно… — сказала она тихо. — Странно, мой разум как будто освободился. Стиснув зубы, оба вновь занялись своей работой, времени оставалось все меньше с каждой минутой, которые были сейчас дороже всего в этом мире. — Запускаю загрузку сознания, формирование модуля началось, — возвестил Вегопанк, на что Цезарь в предвкушении затаил дыхание. Теперь им остается только ждать, это самое сложное. Невыносимая неизбежность душит не хуже косточки вишни, застрявшей в горле, где-то на подходе к легком, оставляя только попытки припадочно брыкаться, дабы сопротивляться, бороться с самым главным врагом — временем. А оно идёт. Часы бьют. Всех. Даже когда кажется, что это невозможно. Даже когда каждое движение секундной стрелки болезненно отстукивает подобно пульсирующей крови в переполненном выбросом эндорфина мозге. Оно идет неровно, неуверенно пошатываясь, то тянется, то замирает, но все равно продолжает идти. И побороть его нельзя, только оттягивать, ставить подножки и верить что пошатнется, споткнется, а может даже упадет.«Секундная стрелка словно белый кролик, бежала впереди двух коллег».
— Сканирование завершено, модуль памяти загружен, — почти на выдохе проговорил Цезарь и обернулся к Алекс, рядом с которой стоял и его коллега.- Ты слышишь? —, но когда взгляды гениев пересеклись, листочек с записью результатов выпал из рук Клауна. Жизнь очень короткая штука, если тебе дорог человек надо хватать обеими руками и держать. Сильно, сильно. А то, завтра обернешься и никого уже нет. Каждая минута бесценна. В часах, где стрелки из песка, время утекает неизменно… Есть «сейчас», чтоб заглянуть в глаза, на последок послушать голос отличный от записанного на пленки опытов. Но кто-то не успевает, увлеченно ища возможность получить большее, теряет то, что должно быть дороже. Вегопанк целует в уголок чуть приоткрытые губы, еще теплые, но немые, поднимает взгляд на коллегу, отворачивается, сжимая кулаки, уходит прочь из лаборатории. Словно она перестала существовать вместе с ее последним вздохом, последним взглядом, словом. Да, так и есть. Она вся пропахла ей, духами, мускусом, каждая стенка, кромка тот лаборатории хранило частичку сияния женщины мечтавшей понять душу, но не сумевшей понять другие две. Хотелось сжечь тело, вместе с компьютером, вместе с Клауном, вместе с памятью о лепестках губ ее, голосе, волосах, смехе. Ведь если бы не Цезарь с его уговорами, она красивая, пусть и холодная могла бы быть упокоена со всей ее красотой… — Сканирование завершено, запустить программу? — металлический голос компьютера режет тишину на мелкие кусочки. — Эй, спящая красавица, проснись, хватит уже. Ты же это сделала, мы это сделали, хватит улыбаться во сне, — он хочет погладить ее по рыжим волосам, но их нет. Он сам их выстриг, потом обрил ее светлую головушку и вставил в нее, эти чертовы штекеры. Сам уговорил попробовать, дать ему шанс сохранить ее память, разум на диске компьютера. В надежде сохранить ее голос, образ, мысли не только в собственной голове. — Автоматический запуск пробного модуля начнется через 3,2,1… — толдычит машина на заднем фоне, а он не может отвести от нее взгляда. Только сейчас он понял, насколько бесценны были минуты их совместной работы, споры, взгляды, прикосновения. Все встало на места слишком поздно, часы бьют слишком больно. — Имитация! — он вздрагивает, отчетливо понимая, что это был ее голос. Голос женщины, губы которой были мертвенно немыми, в секунды он подумал, что сходит сума. — Это имитация разума, разве не здорово? Вего, Цезарь посмотрите на это! Я ее закончила, — смотрит на экран и руки его безвольно падают вдоль тела. Там, прямо на экране она, нет, они, вместе, как кадры чуть засвеченной пленки кинофильма. Целое множество картинок, мелькало урывками на мониторе. — Воспоминания, вероятнее всего это ее память, — добавляет Вегопанк, которого ноги несли так же на звук любимого голоса. Оба неотрывно смотрели на монитор.Надпись на экране «ERROR».
— Вы внимательно слушаете? Хорошо. Иначе, вы можете что-нибудь упустить, что-нибудь важное. Я не буду останавливаться, не буду повторяться. Если вы сидите с той стороны, а я с этой, то вы контролируете происходящее? Вы ошибаетесь. Я все контролирую, потому что я начала эту игру давно. Я хочу взять с вас обещание, что вы будете смотреть, слушать внимательно, не будете судить меня, пока я не закончу. Если вы не можете это сделать, пожалуйста, покиньте комнату, но если вы решите остаться, помните — это ваш выбор. Я не несу ответственности за то, что произойдет дальше, ее несете вы. Ведь теперь это ваш выбор, — она оправляет халат, а картинки рябью сменяются на новые.«ERROR».
Ее забили под половицы. Одноклассники. Гвоздями. Сначала она билась словно запертая в клетке птица, плечами о стены, но потом затихла. Сделала глубокий, судорожный вдох и затихла, начав думать, анализировать — » Знаете, почему люди любят насилие? Потому что оно приятно. Насилие приносит людям удовольствие. Но уберите удовольствие, и это действие станет… пустым. Мне нужно просто перестать удовлетворять их потребности, и они потеряют интерес…». В обществе всегда были такие, белые вороны, как она. Тихая и спокойная девочка никому не давала покою только из-за того, что за обедом она по разные края тарелки раскладывала, разделяла горох и морковь. — Я так больше не буду. Просто, просто они смешали их. Они не должны соприкасаться Вего, морковь оранжевая, а горох — зеленый. И их нельзя смешивать. Понимаешь? — А ты для них слишком другая и порой люди, которые из себя ничего на первый взгляд не представляют, совершают удивительные вещи, — тихо ответил ей Вегопанк вытаскивая из-под половиц.«ERROR.»
Они сидели под деревом, вдвоем, Цезарь изредка поглядывал на Алекс, в попытке скрыть румянец чуть не выронил из рук книгу по криптографии. — Что ты читаешь? — с любопытством заглядывая, тихо спросила подруга. — Это криптография. — Про секретные сообщения? — Не секретные. В этом-то вся соль. Сообщения, которые все видят, но мало кто понимает, ели у них нет ключа. — В чем тогда разница с разговором? — Разговором? — Клауну казалось, что вопросы ее не всегда имеют логическую подоплеку. — Когда люди общаются, они всегда имеют ввиду, что-то другое, ты обязан понять смысл, который туда вкладывает оппонент. У меня не получается. В чем тогда разница? — Возможно, ты в этом преуспеешь. Роешь слишком глубоко, под таким углом обычно не смотрят, — он попытался улыбнуться, но вышло криво, более напоминая усмешку.«ERROR.»
— Как же я вас люблю, вы не представляете себе. Каждую минуту, каждый миг работы с вами для меня бесценный опыт. Да и как люди, вы вполне ничего, я все это запишу, на память! — в этот момент подмигивает ученым и кокетливо покидает их скромную обитель.«ERROR».
— Цезарь, все-таки они безумно очаровательны, возбуждает, — подливая себе коньяк в чай мурлычит ученая, очеркивая контур рогов Клауна, — Эмоции — это биохиия. Люди боятся того, чего не могут понять. Биохимию могут понять не все.«EROR».
— Вего, не будь ты занудой, быстро присоединяйся к нам, — отвлекается, тянет за галстук к столу ближе, — Обожаю, когда мы вместе. Подожди, у тебя аритмия? — касается кончиками пальцев места сердцебиения, на что ученый отводит ее руку от собственной груди. — Нет, чувства.«ERROR».
Рябь изображения прекратилась, на экране из пикселей появился оформившийся силуэт рыжеволосой женщины. Она достаточно спокойно смотрела с экрана, словно специально записывала это послание, для двух гениев. — Вы внимательно слушаете? Хорошо. Сейчас я словно освободилась, видимо память еще не упорядочилась в воспоминаниях, надеюсь в ближайшее время, дешифровка это исправит, — пиксели с каждой минутой делали изображение на экране более четким, почти реалистичным. Она с убранными руками в карманы шествовала от одного угла экрана к другому, словно там внутри теперь ее дом. — Это как прозрение, понимаете? Вего, ты так долго останавливал меня от эксперимента, что кроме этого способа, возможностей ты не оставил. Сначала это заражение, потом пришлось действовать через Цезаря, его безумие в отличие от твоего, менее сдержано. Он смог тебя уговорить, я знала. Наконец-то я все осознала, этот эксперимент законченный вами двумя. Открывает глаза настолько широко. На самом деле, твоя аритмия всего лишь… Вегопанк выдергивает шнур питания из сети, — Достаточно, хватит! — только после этих слов, смешанных со сдавленным криком он осознает, что остался в лаборатории совсем один, не понимая, когда ушел Цезарь, но возможно понимая почему. — Это не просто биохимия. Наши эмоции могут быть нелогичными. Можно любить кого-то, но ненавидеть его поступки. Машине этого не дано. Эмоции, куда больше чем ты думала. Это всего лишь не удачный эксперимент, правда, коллега? — спрашивает в воздух гений, укрывает тело халатом. Подходит к машине, перерезает кусачками провода, смотрит последний раз на черный, матовый экран и уходит прочь. Прочь из ее лаборатории.