ID работы: 3647404

Выхода нет

Джен
R
Завершён
43
Размер:
4 страницы, 1 часть
Описание:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Поделиться:
Награды от читателей:
43 Нравится 12 Отзывы 10 В сборник Скачать

Часть 1

Настройки текста
Марина налила в кружку из полупрозрачного черного стекла горячий чай, добавив в него четыре ложки сахара - первые две положила по привычке, как и собиралась, следующие на автомате, совершенно не следя за тем, что делает. Сделала большой глоток, обожгла язык, но внимания не обратила ни на болевые ощущения, ни на приторный вкус. В квартире было холодно, батареи совсем плохенько нагревались, однако Марина, облаченная в тонкий халат, босая, не чувствовала себя дискомфортно в этом плане. Кажется, она вообще не чувствовала ничего, что касалось ее тела. Марине уже все было безразлично. Кроме нее и дочери в палате не было никого. Тоненькая Юлька лежала неподвижно на белых простынях, ее руки с ручейками-венками, исколотые медицинскими иглами, были вытянуты вдоль тела, вокруг глаз проступили черные круги, прежде круглые щеки стали впалыми. Юле шестнадцать лет и Юля больше голубые глаза не откроет. Не спросит маму об ужине, не запачкает длинные ресницы тушью, не рассмеется над глупой шуткой, не поцелует деда в щеку, не выйдет на сцену за отличным аттестатом в вечернем платье, не выйдет замуж на втором курсе университета, не родит таких же беленьких деток, какой была сама. Никогда. Марина плакать уже не могла. Трое суток ее ребенок висел на волоске от смерти, и тот все-таки порвался. Трое суток ожидания, трое суток надежды и страха. И лучше бы третьи сутки не кончались, чем услышать «Юли больше нет». Видео, где девочку ногами били одноклассницы в парке за школой, обошло весь интернет. Юлины волосы смешались с мокрой листвой и грязью на тех кадрах, лицо в первые мгновения искажено болью, а позднее лицо перестает быть лицом в привычном смысле слова – что-то непонятное багрово-красное, когда в дело пошел найденный кирпич. Юля поджимала ноги к животу, пыталась закрыться, но толпа рассвирепевших школьниц, окруживших жертву со всех сторон, только сильнее наносила удары. Вопли доносились со всех сторон, но что кричали непонятно, хотя качество видео было отличным. Кажется, Юлю обвиняли в распространении слухов. Марина смотрела это видео больше двадцати раз и не могла поверить в происходящее, ей все казалось постановкой, ведь не могли дети быть такими жестокими, не могли они не думать о последствиях. Марина пересматривала и пересматривала, не могла остановиться. Невыносимо знать, что твоя доченька так мучилась в свои последние часы (в сознание она так и не пришла). Невозможно с этим смириться. Нельзя к этому привыкнуть. Это Марина виновата, это ее вина. Если бы она спросила Юлю в то утро, все ли у нее в порядке, все ли хорошо, быть может, удалось бы предотвратить катастрофу. Внутри у Марины все скрутило, пережало, перемкнуло. Душа… А что душа? Душа умерла. Никакого смысла жить дальше. Никакого просвета в этой тьме. Выхода нет и не будет. Боли нет конца. Марина отставила кружку с чаем, подошла к окну и распахнула раму. Там, с той стороны стекла, жизнь кипела. Люди в машинах мчались к родным, влюбленные брели под руку по тротуарам, дети бегали наперегонки. У них все впереди. У них есть будущее. Марина забралась на подоконник, сделала глубокий вдох. Вот Юлька делает свой первый крик, вот ее несут в розовом конверте, вот она открывает коробку с новой куклой, задыхаясь от восторга, вот идет в первый класс, одетая в синюю школьную форму. Марина невольно улыбнулась, вспомнив за одну секунду чуть ли не всю жизнь своей малышки. А вот Юля лежит с отбитыми почками и гематомами по всему телу на ноябрьской промерзлой земле, широко раскинув руки, когда ее перевернули ноги в модных ботинках. Она все еще дышит, все еще чувствует боль, наверное, каждой клеточкой тела. Забрать бы Марине хоть каплю того нечеловеческого страдания, хоть часть той капли. Невозможно. Как выяснилось за каких-то три дня, почти все, что так важно и нужно, является невозможным. Улыбка с губ сползла. Марина, шатаясь, встала на подгибающиеся ноги, коснулась затылком притолоки и, не желая больше ни о чем думать, уверенно шагнула с одиннадцатого этажа.

***

Вероника чай не любила с детства, поэтому налила в красную кружку с квадратным дном крепкий горячий кофе, заполнивший своим чарующим ароматом небольшую кухоньку в относительно большой квартире. Что-то бормотал слащавый дяденька с телеэкрана, но Вероника его не слушала, сотый раз подряд мешая ложечкой кофе. На этой самой ложечке, серебристой, изящной, подаренной дочери Вероники, было написано имя «Светлана». Светлана, Света, Светочка, Светик. Очень подходящее имя для светловолосой и светлоглазой девочки. Вероника случайно увидела эту ложечку в уютном магазинчике, когда была в командировке. Сразу вспомнилось родное чадушко, тогда еще ходившее в пятый класс. Этакое солнышко, улыбчивое, немного хулиганистое. Спустя несколько лет это солнышко, не зная жалости, трепало одноклассницу за волосы, носом вжимая в землю, наносило удар за ударом ногами по живому извивающемуся телу сверстницы. Эта маленькая девочка утратила все человеческое. Эта девочка стала чудовищем. Когда? Как давно? Почему? Вероника пыталась найти точку отсчета, момент, когда упустила ребенка, не понимала где, где она потеряла Свету, и мир рушился, все хорошее в памяти становилось черным. В двенадцать? Света была такой уже в двенадцать, когда они ездили в Европу? В четырнадцать, когда они завели собаку? В пятнадцать, когда проколола уши? Или только в момент первого удара, когда этим подонкам (да они же еще совсем дети!) понравилось и они вошли во вкус? Стыд. Жуткий, накрывающий с головой, словно пятиметровая волна, гонимая мощным ветром в шторм. Ужас. Это ее родной ребенок – бесчувственная мразь, это Света - малолетняя убийца, у которой в крови закипает желание крови и стонов жертвы, это ее дитя испытывает животное наслаждение от страдания другого. Веронику тошнило, ее выворачивало от произошедшего. Она смотрела то видео, должно быть, раз двадцать, пересматривала, ставила на паузу, если в кадре появлялась Света. Выла, как раненый зверь, рвала на себе волосы и не могла смириться. Не верила, думала, что это все страшный сон, но каждый раз просыпалась и снова сходила с ума. Беспросветная тьма. Нескончаемая боль. Уничтожающее разочарование. Невыносимо знать, что твоя доченька, этот любимый родной человечек – отморозок. Невозможно с этим смириться. Нельзя к этому привыкнуть. Это Вероника виновата, это ее вина. Если бы она спросила Свету в то утро, все ли у нее в порядке, все ли хорошо, быть может, удалось бы предотвратить катастрофу. Ее слова создали монстра. Ее поступки из девочки сделали чудовище. Холодное, равнодушное, жестокое настолько, что и представить в обычной ситуации сложно. Как с этим жить? Какое найти оправдание? Можно ли его найти? Нет, все не так. Свете нужен психолог, она просто попала не в ту компанию. Света не виновата, Свете нужна помощь, она запуталась. Ей и другим девочкам. Да, они не виноваты! Если бы не телевидение, эта чертова эстетизация насилия во всех книжках и фильмах для подростков, не было бы такого кошмара! И тут вспоминалась согнутая фигура мамы Юли, тридцатипятилетней красивой женщины. Опущенные плечи, пустой бессмысленный взгляд, дрожащая нижняя челюсть, как у старухи. А сразу потом всплывало видео перед глазами. Оно и не забывалось ни на мгновение, просто отступало назад. Желтая куртка Светы и заплывшие глаза Юли. Коричневые высокие ботинки Светы и живот, закрытый окровавленными руками Юли. Простенький перстенек на белом пальчике Светы и половина красного кирпича, опускающаяся на голову Юли. Вероника зажала рот кулаком, чтобы не закричать. Не забыть. Нельзя, невозможно, никогда. Вина на всю оставшуюся, кошмары каждую ночь и позор каждый божий день. Породила садистку. Породила исчадие ада. Боли нет конца. Внутри что-то порвалось, что-то очень важное. Больше у Вероники нет дочери. Впереди суд, приговор, наказание. Если бы можно было снять со Светы хоть часть вины, если бы можно было найти ей оправдание хотя бы в своих глазах или перестать любить! Сделать хоть что-нибудь, что вернуло бы способность смотреть на своего ребенка с жалостью, а не с порицанием и страхом. Не вычеркнуть из жизни. Не стереть ее, не понять, не простить. Пусть говорят, что родители поддержат своего ребенка, пусть лгут вам в глаза. Есть вещи, за которые хочется от родства отречься. Хочется забиться под одеяло с головой и повторять, что это ошибка, что такого быть не может, что это подстава чистой воды. Вероника отставила кофе и пошла в ванную, прихватив нож. Резать нужно вдоль сосудов, а не поперек. Выход. Единственный выход.

***

Двенадцать лет назад. - Мама, мамочка! Я хочу тебе секрет рассказать. Только ты обещай, что никому не откроешь его! – пропищала крошечная девочка с синими бантами на макушке. - Обещаю, - с улыбкой ответила мама, беря кроху за ручку. - Поклянись! – требовательно заявила девочка. - Клянусь. - Меня сегодня Владик в щеку поцеловал, когда у нас тихий час был. Сказал, что любит. - Ну, а ты что ответила? - Что я тебя люблю! Ты ведь моя мама, зачем нам еще кто-то? Молодая мама довольно поджала губы. У этой крохи еще столько всего впереди. Целая жизнь, полная добра, приключений и смеха.
Примечания:
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.