Пока горят фонари

      Мы впервые встретились здесь, на маленьком бульваре у памятника бронзового космонавта. Горел сентябрь, в окнах торгового центра плавилось солнце, тонкие клёны стояли совсем зелёные, а Дон-Кихот настраивал скрипку и сиял как золотой червонец.       - У нас появилась фанатка! - внезапно выдал он и смычком показал в сторону памятника. Но там никого не было, кроме старого голубя с полинялым хвостом.       - Придёт. Она с июля... Да, точно с июля ходит.       Я ещё помню, как посмеялся над его эфемерной фанаткой. Если Дон замечал одно лицо чаще двух раз, сразу же записывал его в фанаты, а я... Я не хотел никого выделять. Да, были уже знакомые лица, но они быстро стирались, смазывались, появлялись и вновь исчезали. Я не пытался их запоминать. И, конечно, не поверил ни в какую "фанатку".       А оказалось, Дон не приукрашивал. Когда мы играли его любимый джаз, я заметил её. Она сидела у ног космонавта и слушала. Я взглянул на неё мимолетно и почти не разглядел лица. Только помню две пушистых светлых косы и как она качала ножкой в зеленом ботинке. А я играл, подстраиваясь под манеру Дона, и старый дедушкин саксофон грел мне руки.       Это была осень, когда я был абсолютно счастлив.       Позднее бабье лето, уютный бульвар, скрипка Дон-Кихота и мой старый саксофон. Нам ничего не было нужно, у нас было все: комната в общаге, стипендии хватало на пельмени, и шумные друзья. И нас ничто не парило. Тогда это было счастье, и каждую пятницу мы говорили об этом всем на бульваре. Говорили без слов, одним поднятием смычка и неточным выдохом в кривые ноты.       И каждую пятницу я стал замечать её. Нет, я не думал о ней. С субботы по четверг ее не было ни в моей жизни, ни тем более в моей голове. Но когда Дон-Кихот непривычно нежно проводил смычком, и над бульваром поднималась мелодия, появлялась она. Случайно, среди смазывающихся лиц, я замечал две пушистые косы и ее улыбку. Она улыбалась с неуловимой печалью. Я не замечал, когда она приходила и когда исчезала, просто вдруг попадались среди смазанных людей ее пушистые косы. Каждую пятницу она сидела на том же месте и слушала.       И я готов поклясться, она не просто слушала, она слышала нас. Однажды она заплакала. И я был так поражен, у меня даже дыхание перехватило. Я чуть не испортил мелодию. Кажется, это было "Проститься"... А тогда еще дождь моросил и, только представь, мне самому вдруг захотелось плакать. Оказывается, это такая грустная музыка, от неё сердце скулить начинает. До сих пор скулит...       А тогда я просто не мог оторваться от ее лица. Она даже не стирала слёзы, как будто не замечала их. И у неё так блестели глаза, что на две минуты мне показалось, что я влюблен.       Так и догорел сентябрь.       Я привык ловить ее взгляд. С холодами людей на бульваре становилось меньше, а она приходила каждую пятницу. Стояла рядом с бронзовым космонавтом, вертела в руках яркий опавший лист и улыбалась своей печальной улыбкой. Я даже не могу вспомнить, когда именно понял, что играю для неё. Даже Дон удивлялся, хмыкал и говорил, что с такой игрой хоть в консерваторию. Но у меня было место лучше консерватории. Был наш мокрый бульвар с космонавтом, с тонкими рыжими кленами... и с ней.       К началу октября я понял, какую мелодию она больше любила. Она любила Стинга, и - как ни смешно - я тоже. Иногда мне казалось, что бронзовый космонавт оживет и они будут танцевать по лужам. И тогда мне не показалось бы это странным. Я помню, как отмерзали пальцы в октябре, когда небо над бульваром стало серебряным, а на кленах дрожали последние рыжие листья. Тогда Дон-Кихот бросил музыку и ушёл воевать со своими мельницами, а я остался. Сам не пониманию зачем, но каждую пятницу я все равно тащился мерзнуть на бульвар. И каждый раз удивлялся тому, что она приходила. Она уже не носила косы. Она носила драповое пальто и берет.       А однажды я понял, что хочу подарить ей перчатки. Да, у меня самого пальцы деревенели от холода, и я перевирал Баха на все лады, но я не мог оторваться от ее дыхания, которым она согревала пальцы. Дышала и прятала руки в карманы пальто. Мерзла, но не уходила. И я даже купил их. Случайно, в каком-то невзрачном магазине. Я не думал, что хочу подойти к ней, заговорить... Не заморачивался о размере. Просто купил жёлтые перчатки с чёрными пуговками.       Словно собирался подойти.       А быть может и собирался...       В октябре темнело рано, в городе был какой-то праздник, и над бульваром зажгли гирлянды. Помню холодно было, первые заморозки, и я чувствовал себя последним психом, доставая саксофон. Я не видел её, вокруг толпились люди, смеялись, танцевали и кричали мне "Браво!". И я был счастлив. Я играл так, как, наверное, никогда не играл. И вряд ли смог бы повторить потом. Я не видел ее, даже не вспомнил о ней. Наверное потому что я играл Стинга, и она была в моей музыке.       Но больше я ее не видел. Я даже не понял, когда именно она исчезла. Я по привычке ходил играть на бульвар, но слушали меня только случайные прохожие и бронзовый космонавт. И наверное ему нравилась моя промерзшая музыка. Я не задавался вопросами вроде: "Почему она не приходит? Где она, и придёт ли снова?". Изредка я видел Дон-Кихота. Он называл меня отмороженным во всех смыслах, и я был с ним согласен. Иногда появлялись такие же замерзшие слушатели, чьи лица моментально стирались из памяти. А я постоянно ловил себя на мысли, что смотрю туда, где должна быть она. Но бронзовый космонавт стоял в одиночестве. А я раз за разом смотрел туда. А потом наступила новая пятница, но на бульвар я больше не пошёл. Неожиданно заметил, что давно осипло горло, а в окно скребся ноябрь. Но на самом деле мне было тошно смотреть на этот саксофон.       Я бросил музыку. Саксофон пылится на шкафу и жутко нервирует мою невесту. Я, наверное, уже забыл, как играть. Но руки должны помнить. Ноги ведь помнят, как это ни смешно. А на бульваре никого, хотя сегодня пятница. Я шлепаю по лужам, по утонувшим листьям к старому бронзовому другу. Сколько лет прошло с той осени? Пять или больше... Я выключаю мобильник и останавливаюсь рядом с космонавтом. Он-то, наверное, знает точно, когда она исчезла, но ничего мне не скажет. А мне и не нужно. Дон сказал бы, что я дурак или влюбленный. А может и то, и другое сразу. Но Дон теперь существует только на поздравительных смсках. А я существую на мокром бульваре каждую осеннюю пятницу. Просиживаю до темноты, щурю глаза на огоньки. И вспоминаю.       Вспоминаю осень, когда я был абсолютно счастлив.       По привычке мерзнут пальцы, а в карманах зачем-то ношу жёлтые перчатки. И мне кажется, что от площади ко мне идет знакомая фигурка в драповом пальто. Я вскакиваю, но на бульваре только я и космонавт. Два упрямца маленького бульвара. Мы ждём, когда зажгутся фонари и закончится осень.