Fiery the angels fell

— Я вернулся, — сказал Мэшин. Холстед крепко зажмурил свои глаза, но это не помогло. — Я вернулся от мертвых, и ты, кажется, совсем не рад меня видеть, ты, неблагодарный сукин сын. Джордж Старк «Прогулка к Вавилону» / Стивен Кинг «Темная половина» Джим мог бы учиться сейчас в приличном колледже. Он мог бы читать умные книжки, страдать на ранних лекциях от похмелья, носить снежно-белые кроссовки и кадрить девчонок, разговаривая с ними о философии Ницше. Он записался бы в сборную по бейсболу и махал бы битой, с пацанским удовольствием ощущая её гладкую тяжесть и представляя себе с каждым замахом, как разбивает остро вырезанное лицо, превращает его в крошево костей, кляксы крови и бело-голубые пятна глаз. Он видел осколок ухмылки, валяющийся на шоссе, и растаптывал ее своими модными белыми кроссовками, пока не измельчал зубы в пыль, которой дышат дорожные бока. У него все еще могла бы быть нормальная жизнь. Брат бы ему помог. Билли начинал пахать на стройке разнорабочим и вырос до бригадира. У него были красные грубые руки, пахнущие штукатуркой, побелкой, гарью сварочных аппаратов. Грязь из-под его ногтей больше не вымывалась, и эти руки иногда казались Джиму единственной настоящей вещью на свете; они оставались реальными, даже когда все остальное скручивалось в бредовый кошмар. — Чувак, — сказал Билли, — я думаю, что потяну. После повышения я нормально зарабатываю, а на Рождество нам обещают нехилый бонус. В крайнем случае, перезаложим дом. — Давай, — сказал Билли. Джим попытался вообразить себе студенческую жизнь. Толстые книжки, степенные голоса профессоров в аудиториях, задания, от которых пухнет и вращается в голове. Девушки в броне пиджаков с генеральскими плечами, от которых верхняя часть туловища похожа на треугольники, но в очень узких юбках (такая чудная мода). Болтовня ни о чем и серьёзные разговоры об устройстве всего. Жидкий кофе в фаянсовых чашках. Футболки с эмблемами факультетов. Полуночные посиделки в кампусе, конкурсы мокрых маек, водопады кислого пива, быстрый, сладкий, ничего не значащий секс на матрасах в общаге, год за годом принимающих сотни горячих молодых тел, пот, и сперму, и запах. У него будет много девчонок, он симпатичный. У него будет жизнь, он сможет. И он подумал: «Хочу!». Впервые за все это время, измаранное Джоном Райдером. Хочу. Вообще хоть чего-то. А потом Билли сказал: — Ты же умный парень. И на этом весь колледж закончился. Голос Джона Райдера вылез из могилы и плеснул ему словами в лицо. — Почему вы это со мной делаете?! — Ты же умный парень, сам догадаешься. Он попытался расправить легкие и подавился комком воздуха. — Может быть, в следующем году, — сказал он. Он знал, конечно же, что никакого следующего года не будет. Нож Джона Райдера взрезал реальность, разделил её на два куска, сшить которые между собой невозможно. Они просто не сочетаются. — Ладно, — Билли похлопал его по плечу. — Значит, в следующем. Проблема была не в случайно брошенной фразе, хотя, когда он это услышал, в его внутренностях провернули заточку. Он не мог сосредоточиться. Он пробовал читать — буквы слетали со страниц, мельтешили под веками и пропадали, не складываясь в связные предложения. Музыка оставалась неразличимым фоном, как скрип колес или шарканье подошв по асфальту. В новостях сообщалось о вещах, происходящих в другой вселенной, до которой ему все равно не добраться. Фильмы стали набором картинок, лишенным какого бы то ни было смысла. Конец любой истории одинаков, предсказуем и жуток в своей очевидной банальности: все умрут. Зачем суетиться? Он ходил к психиатру, как советовали ему в полицейском участке, куда привели Джона Райдера; они пытались задавать Джону Райдеру вопросы. — Как вас зовут? Откуда вы? Куда вы направляетесь? Скольких человек убили? Почему вы их убили? Люди не могут разговаривать с Джоном Райдером. Джон Райдер не может разговаривать с ними. Им нечего друг другу сказать. Джон Райдер сидел за столом, держа перед собой скованные «браслетами» громоздкие руки, и рассматривал их с оттенком удивления, как будто они были чужими. Обручальное кольцо на безымянном пальце слабо отсвечивало и, скорее всего, врало. Он выглядел безразличным, и его волосы в потустороннем свете комнаты для допросов казались седыми, припорошенными усталым серебром. Сначала он что-то говорил, но даже его ответы излучали тишину, как радиацию. Так он и сидел там, выдыхая льдистую пустоту, размазывая по пространству взгляд прозрачно-голубых глаз. Джим смотрел на Джона Райдера из-за толстого, непроницаемого стекла и ни секунды не сомневался, что тот его видит. Слышит. Чувствует. Может сказать, с какой скоростью колотится его пульс. Он скребся у Джима под мозговой корой, его близость вдруг сделалась непереносимой. Джим попросил впустить его. Копы уже догадались, что от Джона Райдера они не узнают о Джоне Райдере ничего. Пускай мальчишка попробует. Джим зашел и приблизился, не испытывая ни малейшего страха. После гибели Нэш бояться стало нечего. Сначала он увидел только тяжелые руки, обеззараженные сталью, натиравшей его широкие запястья. Он протянул руку, не понимая, зачем он это делает. Может быть, он надеялся: коснешься Джона Райдера, и он распадется на атомы дорожного воздуха, из которых соткался, когда мир был невинным и юным, и кто-то решил, что в нём не хватает зла. Джон Райдер увидел протянутую руку Джима и, кажется, удивился. Его губы дрогнули в недоверчивой, чуть застенчивой улыбке, и Джим догадался, что ему был приятен жест. Это Джим понял. Джону Райдеру стало приятно, потому что в тот миг он почувствовал, что он не одинок. Его неуклюжие ладони обняли руку Джима, и тогда тот плюнул ему в лицо, как кончил. Он испытывал сладкое изнеможение. Потому что в тот момент Джим уже знал. Джон Райдер был везде, нигде и повсюду. Его можно было убить, но нельзя было уничтожить. Психиатр рассказывал о посттравматическом стрессовом расстройстве, депрессии, непроизвольных воспоминаниях, амнезии и триггерах, включающих внезапную панику, как по команде. Он убеждал Джима, что в случае пережитых им испытаний и нагрузке на психику все его нынешние реакции совершенно нормальны. Джим слушал его и думал, что он и нормальность не сойдутся уже никогда, слишком далеко их друг от друга разнесло по обочинам желтой дороги. Это стало фактом, когда он отказался от предложения брата оплатить ему колледж. Поэтому да, у Джима Холси могла бы быть нормальная жизнь. Просто он больше для неё не годился. Он пил одни таблетки, потом другие, потом третьи. Лекарства относились к разным группам средств, но служили одной цели — заместить собой нормальность химическим путем. — Нужно попробовать всё, — сказал ему доктор, и они пробовали. Джим спал на ходу и лежал с открытыми глазами, впитывающими темноту, по ночам. Жаловался на это, и препараты меняли, тогда он видел дневную реальность слишком ясно и жаловался снова. Похоронив надежды на колледж, он вывернулся наизнанку и заставил свое глупое, заторможенное и сопротивляющееся тело шевелиться. Сдернул с дивана и погнал упрямого осла вперед, зарабатывать деньги, чтобы доказать самому себе: Джон Райдер не может поиметь его жизнь целиком и полностью. Ёбанный ублюдок не всесилен. Джим сделает его, Джим сам себе хозяин, Джим переехал его джипом два раза и выстрелил в него трижды, стер его с лица земли, даже если не смог выдавить из своей головы. Билли предлагал устроить его в строительную фирму, но это требовало новых знаний, которые отказывался усваивать мозг, и новых действий, которым не могли учиться отупевшие руки. Поэтому Джим занимался единственным делом, которое было ему хорошо знакомо и не требовало ни перековки, ни сосредоточенности, ни соображения. Перегонял туда-сюда тачки. Как в тот день, в ту ночь, в тот дождь, когда ад выблевал Джона Райдера из себя Джиму Холси навстречу: — Привет, парень! Дороги перетекали одна в другую, все города были одним и тем же городом. Шоссе, заправочные станции, закусочные, указатели: «Добро пожаловать в …». Иногда он останавливался в мотелях, но чаще просто гнал машину по автостраде, покуда хватало сил не отключиться от измождения. Монеты, которые положил Джон Райдер ему на глаза, кажется, до сих пор давили на веки, его слюна склеивала ресницы. Мир вонял бензином, промасленными обертками гамбургеров, картошкой фри, жестянками из-под «Кока-колы» и въедавшейся в волосы и одежду пыльной дорожной взвесью, настолько равнодушной, что хотелось кричать. Дороги были безмолвными и бесконечными, в их монотонности не было покоя и не могло быть забвения, но это было всё, что Джим был способен делать: обуздывать дорогу, прихлопывая её колесами к грубой шкуре земли. Однажды, когда он гнал машину через Иллинойс в Миссури целые сутки, киноварь рассвета втиснулась между черным червем шоссе и асфальтовой крышкой неба, и Джим почувствовал, что по-прежнему не хочет спать. Оранжевая туба с белыми и серебряная облатка с бледно-желтыми таблетками лежали в бардачке. Джим мог бы остановиться, отколупать две порции нормальности, отправить их в желудок и залить шипучкой. Закрыть глаза и подремать, ненадолго выключиться из системы координат мироздания, которому все равно было похрен. Он решил не делать этого, прибавил газа и продолжил езду. Когда вылиняла вторая ночь, он ощутил что-то сродни азарту: как долго он сможет продержаться? Утром он притормозил у паромной переправы реки Иллинойс, недалеко от её впадения в Миссисипи, и вышел из машины на онемевших ногах. Купил два хот-дога в ларьке под кукурузной крышей, сожрал их, не ощущая ни вкуса, ни собственного языка, и запил горячим кофе, сделанным из изжоги. Немного постоял, слепо пялясь на серое полотнище реки и корявую зелень, облепившую другой берег, вернулся в машину и подумал, что это хорошо: ничего не чувствовать. — Ничего, — сказал он и включил зажигание. Днем Миссисипи, искрящаяся в ярких полуденных лучах солнца, игриво заглядывала к нему в окошко, а в городке Куинси его встретил праздничный парад: флаги, барабаны, женщины в пышных юбках и кокетливых кружевных чепцах восемнадцатого века, ряженые солдаты на чинно гарцующих лошадях. Разноцветные зрители толпились на тротуарах, пузырились смехом, аплодировали и громко переговаривались. Сверкали вспышки фотоаппаратов и отбеленные весельем улыбки. Все собравшиеся были родными друг другу, их связывало нечто общее, легкомысленное, человеческое и простое. Джим смотрел на этих людей и тихо плакал, но, когда вытер кулаком воспаленные глаза, они оказались совершенно сухим. На четвертые сутки, не отмеченные печатью сна, когда он остановил машину на въезде в город под названием Ганнибал, пытаясь понять, какая из двух, выстланных перед ним дорог, — настоящая, в окошко кабины деликатно постучали. Вначале ему почудилось, что стук раздается где-то в отдалении, но тут постучали настойчивее, а ещё Джим заметил тень, что завалилась на правую дверцу. Джим знал, кто остановился у его машины, и знал, кого он впускает. Знал. Ладонь весила десять тонн, пальцы едва шевелились, суставы казались заскорузлыми, как корни столетних дубов. Тело оцепенело и действовало на отработанных рефлексах. Выгнуться вперед, потянуть рычаг, подтолкнуть дверь. Повернуть шею. Инстинкты потухли и вытекли на серые камни улицы, прямо под грязные темные ботинки, испачканные отвороты штанов и пыльный край черного плаща. Когда всё это очутилось внутри, Джим снова ничего не почувствовал. Должно быть, шок ввел его в такой каменный ступор, что не осталось никаких сил. Пустота заполнила его целиком, грозя разорвать изношенную оболочку. — Привет, парень! — сказал Джон Райдер. Его волчью ухмылку было слышно. На параде заиграли военный марш — раскатистый и бодрый, как смех добродушного подвыпившего дедушки, рассказывающего внукам о чем-то забавном из своей молодости. Зрители захлопали и разразились радостными воплями. Залихватски просигналил медленно кативший в конце процессии школьный автобус, в котором счастливо галдела стайка ребятни. Город Ганнибал подмигнул Джиму в лобовом стекле голубым глазом. Даже у облаков был праздничный, добела отмытый вид. Его первые слова слиплись между собой: — Я убил тебя. — Ага, — весело сказал Джон Райдер. — Закурить есть? Не дожидаясь ответа, отодвинул крышку бардачка, покопался внутри и подцепил валявшуюся среди прочего барахла пачку в надорванной целлофановой обертке. Вытащил зажигалку и сигарету, засунул её в рот и приклеил к нижней губе. Скосив взгляд, Джим наблюдал за его руками, большими, квадратными, способными раздавить череп. На безымянном пальце по-прежнему блестело кольцо. Джон Райдер закурил и выдохнул дым — шумно, словно бы напоказ. — Таблеточки, — произнес он безо всякого выражения. — Помогает? Джим поднял голову и впервые посмотрел на него, не на ботинки, штаны и руки, а на повернутое в профиль лицо. Светлые волосы взлохмачены, вряд ли их причесывало что-то, кроме ветра. На коже ни крови, ни порезов, ни шрамов. Голубой глаз, как у города Ганнибал. Он курил, глядя прямо перед собой, и, кажется, следил за праздничной процессией, хвост которой поворачивал налево, по направлению главной улицы. — Я убил тебя один раз и убью снова, — Джима наконец затрясло. Джон Райдер как будто его не услышал и вел себя так, словно находился в машине один. Джим выбросил вперед руки, ухватился за лацканы черного плаща, дернул на себя. Крик вырвался из глотки какой-то сухой, не приносящей облегчения рвотой: — Я убью тебя ещё раз! Слышишь, сука?! Ещё! Он рванул ткань с такой силой, что та затрещала. Перед глазами всё плыло, дробилось и увеличивалось. Шея, возвышавшаяся над воротом блекло-голубой рубашки, вдруг сделалась неправдоподобно огромной, как колонна. Джон Райдер обдал его снисходительным взглядом, приблизился до расстояния поцелуя и выдохнул дым ему в лицо. — Как страшно. Его усмешка была размером с рекламный биллборд. Джим плюнул в него, как тогда, в участке, и на этом подвиге его тело лишилось костей и мускулов, атрофировалось и безвольно обвалилось на сиденье. Джон Райдер залез в карман плаща, достал несвежий белый платок и стер плевок. — Мы уже это проходили, — сказал он. — В трех кварталах отсюда есть мотель. Джим издал перетертый со всхлипом булькающий смешок: — Зачем? — Тебе нужно поспать. — Зачем, зачем, твою мать?! Господи! От истерики защипало в носу. Джим сидел в машине вместе с серийным маньяком-убийцей, которого два раза переехал и трижды застрелил. И тот заботливо предлагает ему отдохнуть. Джон Райдер снова порылся в своем кармане, но вытащил не платок, в котором последний раз оставил для Джима пистолетные пули. Лезвие выскочило со знакомым звонким звуком, лизнуло щеку колючим железным языком, уперлось в кожу и мягко надавило. Опустилось ниже и нашло яремную вену. Давление усилилось. — Тебе нужно поспать, — повторил Джон Райдер. — Баю-бай. Почему-то от холодного прикосновения ножа Джим и почувствовал вязкий жар его тела. До этого момента Джон Райдер был лишь нарисован на ткани воздуха, слеплен из воспоминаний и кошмаров, составлен из отдельных частей и фрагментов: темные ботинки, запыленные штаны, шелковистая черная ткань плаща, массивные руки, словно выдолбленный в ледяной глыбе профиль, светлые пряди волос, мертвенная голубизна глаз и пустота за ними, нигде не заканчивающаяся, нигде не начинающая, никуда не ведущая, пустота совершенного, абсолютного тупика, провала в небытие. Нож заставил ощутить то, что у Джона Райдера есть тело, возможно, приводимое в движение скопищем демонов, пытавшимся прорваться наружу, но всё-таки настоящее, он не пригрезился Джиму наяву, не выбрался из самых глухих закоулков его разума, куда Джим загонял его таблетками, его тихий шершавый голос звучал на самом деле. И он, Джон Райдер, делал то, что Джим о нём уже знал. Нечто понятное и предсказуемое. Играл у его горла ножом, извлекая то, что хотел услышать. — Мы уже это проходили, придурок, — Джима передернуло от ненависти. — Ты требуешь от меня чего-то, но опять обломишься. Давай, режь, мне насрать. Сердце заколотилось с такой силой, что, казалось, ребра сейчас треснут. Прыгнуло в горло, закопошилось в нём, и Джим подумал, что его сейчас стошнит собственным сердцем, оно прыгнет к нему на колени, и его найдут с осклизлым окровавленным ошметком тикающего в последней агонии мяса, и никто не поймет, что случилось. Ему стало так смешно, что он захрюкал. Нож перестал скрести его шею. Джон Райдер убрал руку и вдруг погладил его лезвием по волосам. А затем он вылез из машины, хлопнул дверцей и ушел. Джим не стал смотреть ему вслед. Он глотал куски пропитавшегося горьким дымом воздуха, пытаясь успокоить сердцебиение, его лицо взмокло от пота, футболка прилипла к спине. Мутило так, что во рту появился кисловатый привкус. Бессонные веки падали на глаза, отдирать их становилось всё труднее и, наверное, Джим на какое-то время отключился, а, когда пришел в себя, на улице было пусто, солнце завалилось набок, и не было слышно ни единого звука, как будто Джон Райдер успел вырезать весь мир, оставив в нём Джима совершенно одного. Он завел мотор и поехал вперед — искать мотель. Тот действительно оказался в трех кварталах от центральной улицы и выглядел, в отличие от большинства подобных заведений, довольно опрятно. Джон Райдер сидел на ступеньке ярко-белой, недавно освеженной краской лестницы, марая её своим пыльным плащом. В этот раз Джим не удивился и не испытал выхолаживающее ощущение шока. Он припарковал машину, проверил, на месте ли бумажник, захватил пачку сигарет с зажигалкой и направился к входу. Джон Райдер рассматривал его с таким безразличием, как будто никогда не встречал раньше. В золотой солнечной густоте его глаза выглядели неестественно голубыми, словно подкрашенными гуашью. Со ступеньки он не сдвинулся. — Ты дашь пройти или нет? — Джим едва ворочал от усталости языком. — А волшебное слово? — осклабился тот. — Пошел ты на хуй. Джон Райдер скорчил гримасу, которая смотрелась бы забавно на любом другом лице: — Такими словами не сдвинуть со своего пути ангела, преграждающего путь в рай, — с усилием поднявшись на ноги, он прислонился к стене, откинув голову назад, его профиль вмерз в теплый воздух и застыл. — Гореть тебе в аду, парень. — Вместе с тобой, — бросил Джим и протиснулся мимо него по узкой лестнице. Грузные ботинки затопали за ним, не отставая. За стойкой-ресепшн листала журнал женщина с таким лицом, как будто никакого лица у неё не было вовсе. Джим больше не мог распознавать детали. Стандартно-приветливая улыбка слегка подрумянила её рот, когда появились посетители. — Драсьте, — Джим едва пропихивал наружу слова. — Есть свободные места? На мгновение он загадал: если она сейчас спросит, нужно ли ему два номера или один номер с двуспальной кроватью, значит, Джон Райдер действительно стоит у него за спиной, а не является галлюцинацией, порожденной воспаленным разумом и бессонницей. Он взмолился, чтобы она задала вопрос, чтобы её плоское лицо искривилось в презрении, когда она упомянет одну кровать для двух мужчин, подумав про себя: «Голубки». — Пятнадцать долларов в час, сорок за сутки, — сказала женщина, украдкой косясь на аляповатую журнальную страницу с фотографией кинозвезды. Но её незаинтересованность ничего не значила. Джон Райдер все еще мог маячить у Джима за плечом, просто ей хотелось поскорее вернуться к чтению. Он бросил на стойку пару двадцаток, получил ключ с привязанным к нему номерком и отправился на второй этаж. У двери своего номера обернулся, так резко и быстро, как только позволял расползающийся по швам мешок его тела. Уперся в бледное лицо, светившееся в полутьме коридора каким-то фосфоресцирующим светом. — Зачем ты идешь за мной? — спросил он. Джон Райдер фыркнул, как будто услышал что-то смешное. — Зачем ты за мной тащишься? Чего ты от меня хочешь? Почему ты здесь? — Oh, I wanna dance with somebody I wanna feel the heat with somebody Yeah, I wanna dance with somebody With somebody who loves me, [1] — пропел Джон Райдер фальцетом. — Открывай дверь. Джим поднял руку ко лбу, с напором протер его костяшками пальцев. Пол под ногами покосился, слабо освещенная желтушными лампочками кишка коридора сужалась. — Что нужно сделать, чтобы ты исчез? — прошептал он. — Парень, — сказал Джон Райдер, — ты идиот. Он выглядел разочарованным. У Джима дрожали руки, и он открыл замок только с третьей попытки. Дверь за ним аккуратно прикрыли. В номере стояла двуспальная кровать. Джим снял куртку, сбросил её на шаткий деревянный стул, подошел к окну и задернул бордовые занавески. Взглянул на темный силуэт, подпирающий стенку в полосатых обоях. — Ты собираешься спать со мной? — спросил он издевательски. — Или будешь сидеть здесь и охранять мой покой, следить, чтобы кто-нибудь не пырнул меня во сне ножом? Он плохо представлял себе вариант ответа. — Я не собираюсь спать с тобой, — ответил Джон Райдер и зашагал к хлипкой кровати, просевшей под его весом почти что до пола. Он нашел на тумбочке пульт и включил телевизор. Экран замерцал, впрыскивая в комнату холодное сияние. Чей-то выхолощенный голос сообщил о начавшемся визите руководителя ГДР в Западную Германию. — Первая поездка лидера Восточной Германии за Берлинскую стену… — Почему ты не сдох? — сказал Джим. — Или все-таки сдох? — Во время государственного визита Эрика Хонеккера в Бонне федеральный канцлер Гельмут Коль выразил надежду на дальнейшее укрепление сотрудничества между державами на фоне общего потепления политического климата, начавшегося с момента прихода к власти в Советском Союзе… — Как тебя зовут? Откуда ты? Куда направляешься? Скольких человек убил? Почему ты их убил? Пульт щелкнул, переключая телевизор на другой канал. — Двести пятьдесят человек в Бразилии подверглись радиологическому заражению из-за найденной на свалке установки для радиотерапии, похищенной мародерами из больницы города Гояния. Владелец свалки принес источник излучения к себе домой, пригласив свою семью, соседей и родственников посмотреть на светящийся голубым светом порошок. Его брали в руки, натирали им кожу… Щелчок. — Пик популярности британской группы в США. Шестой студийный альбом Depeche Mode «Music for the Masses» поднялся на тридцать пятое место в еженедельном хит-параде Billboard 200. Заглавная композиция «Never Let Me Down Again» находится на шестьдесят третьем месте… — Почему ты преследуешь меня? Почему я продолжаю тебя видеть? Щелчок. — There are times when I feel I'd rather not be The one behind the wheel Come Pull my strings Watch me move I do anything… [2] Джим опустился на свою сторону кровати, почти упал на вяло пружинящий матрас, расшнуровал кроссовки и отшвырнул их в сторону. Сон водил по его лицу смолистыми ладонями. — У тебя носки воняют, — услышал он. — Тебе бы душ принять. Он не отреагировал и растянулся поверх покрывала. — Ты всегда так воняешь? Странно, что та девчонка захотела лечь с тобой вместе, а не сбежала, куда глаза глядят. Для неё было бы лучше, если бы сбежала. Джим собрал то, что оставалось от его сил, и набросился на Джона Райдера. — Сука, тварь, ублюдок ёбанный, — хрипел, пытаясь дотянуться до его горла и сдавить, сдавить… Тот отбросил его, как ватную куклу, обдал глухим утробным хохотом. — Парень, парень, ну, что мне с тобой делать? Его смех кувыркался по комнате, мешаясь с музыкой. — I prefer You behind the wheel And me the passenger Drive I'm yours to keep Do what you want… Джим затих и почти перестал существовать. Внезапно он почувствовал тошнотворный прелый запах. Его пот, бессонница, измождение, его сигаретный дым, куски дороги под ногтями, в ресницах, волосах… Он действительно вонял, как последний бомжара. Он соскреб себя с кровати и отправился в душ. Стянул присосавшуюся к телу одежду, включил до отказа воду, яростно бросившуюся на его липкую кожу, и закрыл глаза, в которых плавала темнота и пар. Горячие струи смоют его в водосток и ничего не останется. Никакого Джима Холси, которого преследует Джон Райдер. Они оба прекратят существовать, не просто умрут, а будут, наконец, уничтожены. Прекращены. — Оба, — сказал он и хлебнул кипятка, фырча и отплевываясь. Душ размял каменную усталость, немного рассеял свинцовые тучи в голове, заставил кровь гнать свои круги быстрее. Джон Райдер подавал хорошие идеи. Он хочет убить Джима чистеньким, новеньким, свежим. Джим выключил воду и огляделся. Есть ли в ванной что-нибудь острое? Может быть, бритва? Если он спрячет её в руке, подойдет со спины и нанесет удар, достаточно сильный, чтобы полоса на горле вспенилась кровью… Он суетливо пробежался по полкам застекленного настенного шкафчика. Забытая упаковка женских тампонов, одноразовая бритва без лезвия, пустой старый флакон из-под шампуня. А если выбить само стекло? Он обмотал кулак полотенцем и ударил. Стекло треснуло, мелкие осколки просыпались под босые ноги. Крупный кусок Джим выдернул, и отвалились остальные, которые на нём держались. Он едва успел отскочить, чтобы не пораниться. Зажав в руке большой осколок, он выбежал из ванной — голый, мокрый, не осознающий самого себя. В комнате было пусто. Приглушенно вещал телевизор: — Состоялось восстановление дипломатических отношений между Албанией и ФРГ… Джон Райдер, если он и был до этого, исчез. Убивать было некого. Джим подошел к постели, пытаясь разглядеть следы на покрывале. Сидел здесь кто-то или нет? В бордовом полумраке было ни черта не видно. Джим провел по кровати рукой, выискивая тепло. Ничего не нащупав, положил осколок на прикроватную тумбочку и залез в постель. На половину Джона Райдера. Телевизионный разговор шелестел накатывающим на берег приливом. То ли раздражал, то ли убаюкивал. Джим закрыл глаза и лежал так долго. Он не знал точно, сколько, но за бордовыми занавесками начал копиться сумрак. Сон по-прежнему не приходил. Он устал так сильно, что усталость не давала забыться. Следовало подняться и принять таблетки, но на это не было сил. Не было сил жить, не было сил умереть, не было сил спать, не было сил бодрствовать. Он вертелся под одеялом, комкая простынь. Ему было душно, жарко и холодно одновременно. Сердце опять частило, рассылая по всем внутренностям беспокойный стук. Он свернулся в позу эмбриона и застонал. Накрылся одеялом с головой и пожелал перестать быть. Начав задыхаться, высунул наружу рот, глотнул багровый сумеречный воздух. Зажмурился до скрипа и сухо всхлипнул. Разум плавился, переваривая самого себя. Под веками запекалась кровь. Но вот она начала темнеть и темнеть, становясь бурой, жжено-коричневой, обугленной. Тогда кто-то обнял Джима одной рукой и прижал к себе, проговорив: «Т-с-с, спи…» Хрипловатый тихий голос. — Ненавижу, — выдохнул Джим. Рука была теплой. Джим не помнил, когда последний раз спал без кошмаров. Они приходили каждый раз, стоило ослабить контроль. Ночь, дождь, отделяющийся от тьмы черный силуэт. Крики Нэш. Истеричный визг колес. Белозубая усмешка Джона Райдера перед тем, как он прыгнул к нему в машину через лобовое стекло. Собака слизывает кровь с лица убитого полицейского. Отрезанные пальцы в картошке-фри. Белокурая девочка со вспоротым животом. Тонкое лезвие, упертое в его пах. Монеты на веках. Ладони-жернова. Красная сигнальная лампочка в машине: «Выход открыт». Пустые бензозаправочные станции, пустые закусочные, пустые мотели, пустые города. Пустой мир. Ночь, дождь, силуэт… Рука была теплой, и Джим Холси видел во сне мертвого Джона Райдера. Его белое лицо в кровоподтеках не улыбалось, а казалось таким умиротворенным и спокойным, словно простреленное тело заполнила благодать. Джим подумал: скорлупа ангела, присел на корточки, наклонился и поцеловал Джона Райдера в лоб, как друга, как брата, как любовника. Тот открыл глаза и рассмеялся, будто нашкодивший мальчишка, один из парней в колледже, в котором мог бы учиться Джим, если бы не обжег душу. Он отпрянул в ужасе и очнулся. Подскочив на влажной постели, он в панике огляделся. В комнате по-прежнему никого не было, кроме самого Джима и темноты. Телевизор похрустывал статикой, как морозный наст под ногами. Экран пялился в его глаза, как слепое бельмо. Он поискал пульт на тумбочке у кровати, но напоролся на осколок стекла, укусивший его за палец. Засунул кончик пальца в рот и пососал его. Отсутствие Джона Райдера пугало сильнее, чем его присутствие. Вдруг он притаился где-то? Вдруг вернется, когда меньше всего ждешь? Вдруг, вдруг… Он положил ладонь на судорожно зашедшееся сердце, пытался утешить его, как ребенка. Подумал, что заснуть больше не сможет. Лег на тощую подушку и уплыл в черноту, без кошмаров, без снов, без воспоминаний. Он спал сутки и проснулся от голода. Живот прилип к позвоночнику и жалобно ныл. Он зевнул, потянулся, поднялся, чувствуя себя недостаточно отдохнувшим, но живым и довольно-таки бодрым. Умылся в ванной холодной водой, прополоскал рот и отважился взглянуть в зеркало. Отражение показало меловое лицо с покрасневшими, но блестящими глазами в обводке черных кругов. Волосы торчали во все стороны, и он пригладил их мокрой ладонью. С отвращением он влез в свои брошенные на полу в ванной измятые, провонявшие долгой дорогой тряпки. Нужно переодеться в чистую футболку, захваченную для смены. Он собрал свои вещи. Подхватил куртку со спинки стула, из кармана выкатился оранжевый пузырек. Увидев таблетки, Джим удивился. Он понял, что забыл о них, как будто не глотал уже почти год на завтрак, обед и ужин. Спустившись вниз, он обнаружил за стойкой нового клерка — рыжеволосого парня примерно одного с ним возраста в клетчатой ковбойской рубахе. Тот слушал плеер в наушниках и качал головой в такт мелодии. — Whoa, we're half way there Whoa, livin' on a prayer Take my hand and we'll make it — I swear! [3] — завывал он себе под нос, блаженно прикрыв глаза. Джим усмехнулся, глядя на него. Громко покашлял, привлекая внимание. Парень заметил его, выдернул наушники и так заметался, как будто его застали за дрочкой или воровством. Тонкая бледная кожа в ржавых оспинках испуганно заалела. — Драсьте! — выпалил он. — Звиняюсь. Заслушался. Бон Джови, этот чувак шикарен! Круто быть рок-звездой, да? — Круто, — согласился Джим, хотя не мог себе такого представить. Клерк пожевал губу, затем, спохватившись, вежливо поинтересовался: — Хорошо у нас выспались? Джим кивнул с натянутой улыбкой и протянул ему ключ от своего номера. Клерк принялся листать толстую тетрадь с записями. — Когда заехали? — спросил он. — Вчера. — А, нашел. Двадцать второй. Одноместный номер. — Угу. — Сутки заканчиваются через полчаса, — сказал клерк предупреждающе. — Если собираетесь пробыть дольше… — Я не вернусь, — оборвал его Джим, — мне ехать пора. — Это твоя белая «Audi» на парковке? — Ага. — Круто, — парень уважительно присвистнул. — Как на такую заработал, если не секрет? Без обид, но ты вряд ли старше меня, а я, — он развел руками, — сам видишь, чем занимаюсь. — Это не моя машина, — ответил Джим, — я только перегоняю. Ладно, бывай. На пороге остановился и обернулся. Немного помявшись, решился задать вопрос: — Слушай, ты не видел здесь мужика? Высокий, светловолосый, в черном плаще… Сердце зашлось, встревожено забарабанив по грудине. Клерк сощурился, вспоминая, смешно наморщил длинный веснушчатый нос. — Не-а, не видел, извини. — Да не стоит. — Если увижу, может, передать что? «Передай, чтобы катился обратно в ад и оставил меня в покое». — Нет, — сказал Джим. — Ничего не надо. Счастливо. — И тебе! — он замотал рыжей головой, заискрил улыбкой, демонстрируя широкий пробел меж передних зубов, вставил наушники и понесся на концерт рок-звезды или начал воображать, как сам прыгает по сцене, вцепившись в микрофон, машет гривой длинных волос, виляет задницей, и тысячи девчонок, выпрыгивая из трусов, кричат, что он бог. Он был таким нормальным, здоровым и обычным, что Джиму захотелось вспороть его нетронутое гнилью мягкое молочное тело, влезть внутрь и там поселиться. Он быстро отвернулся и шагнул на улицу, где накрапывал дождь, наигрывая мелкими частыми каплями тоскливый блюзик. Небо стало маленьким и уютным, укутало городок в серое покрывало, заставляя зевать. Джим осмотрелся, но Джона Райдера не увидел. Он все больше убеждался, что тот лишь померещился ему, выбрался из бессонной головы и оброс фантомной плотью, сотканной из застарелых удушливых кошмаров. И испарился на следующий день, стоило немного привести себя в порядок. Ничего не было, решил Джим. Просто кратковременный бред. Симптом посттравматического стресса. Мало их у меня, что ли? Ерунда. Даже доктору Ларкину не стану рассказывать. Ничего не было. И теплой руки, обнявшей его во сне — тоже… В машине он переменил футболку и, чувствуя в животе сосущую змею, пожалел, что не спросил у клерка, где тут ближайшая закусочная. Пришлось немного покружить по городу, наконец, обнаружив в кирпичном здании маленькое, ничем не примечательное кафе под странным названием «Игры Аделаиды». Джим даже заинтересовался, что это за Аделаида, и в какие игры она играла? Он заказал кофе, бекон, бургер и блинчики со взбитыми сливками. Ему казалось, что он так голоден, как будто никогда не ел прежде, все ждал этого момента, чтобы насытиться. Он вяло поковырял золотистое тесто, облизал сливки с вилки и отодвинул тарелку. — Не понравилось? — Спросила молоденькая темнокожая официантка, доброжелательно улыбаясь. Он постарался вернуть ей улыбку. — Переоценил свои силы. — Бывает, — кивнула она с умудренным видом взрослой, пожившей женщины, потешно смотревшимся на юном личике. — Я сказала что-то смешное? — Нет, — смутился он, ища подходящие слова. — Извините. У вас красивая улыбка. Она бросила на него кокетливый взгляд и приоткрыла рот, но тут с кухни кто-то окликнул: — Джойси! Буррито с курицей для третьего столика! И она убежала. Слава богу. Не хватало ему ещё одной официантки. Нэш погибла чудовищной смертью из-за него. Он знал, что виноват, и что не нужно было брать её с собой, не нужно было заговаривать с ней, не нужно было стучаться в двери ее кафе, не нужно было останавливаться, проезжать мимо, ехать по той дороге, мимо того захолустья, по тому шоссе, по той Америке, по той планете, по которой ходила чума с голубой пустотой в глазах. А нужно было впустить себя нож. Он виноват в том, что не принял Джона Райдера. Если бы он сделал это, Нэш продолжала бы работать в своей забегаловке, готовить чизбургеры и жарить картошку, изящно курить, ездить на автобусе и ходить на свиданки. Она вышла бы замуж, родила бы детей и жила, как никто жить не будет: ни она, ни сам Джим, потому что его перекроили по тому лекалу, на который фасон «счастье» не шьют. Он опять почувствовал такую муторную усталость, будто и не проспал почти сутки. Налив в стакан воды из стеклянного кувшина, украдкой запил свои таблетки. Каждый раз, когда он принимал их на людях, ему казалось, что окружающие на него таращатся, все до единого, и думают, что он псих, фрик, уродец, и его нужно держать подальше от людей в комнате с мягкими стенами. Но доктор Ларкин говорил, что стыдиться тут нечего, и вообще многие люди пьют лекарства, количество проблем с психикой в стране растет с каждым годом. — Скоро мы все спятим, — сказал ему тогда Джим. — Вам не кажется, что сам воздух сейчас болен? Психиатр ответил, что ему так не кажется, но ему положено было так говорить по профессии. Джим расплатился, оставив щедрые чаевые, и заскочил в туалет, чтобы отлить перед дорогой. Как назло, выходя из сортира, он столкнулся с симпатичной официанткой нос к носу. — Упс! — Её рот превратился в милый пончик с аккуратной дырочкой внутри. — Уже уходите? — Да, нужно торопиться, — он весь как-то дернулся и вжался в стенку, словно боялся обжечься о девушку, возможно, действительно боялся. — Извините. Она склонила набок коротко стриженую головку, и стала похожа на чучелко маленькой черной птички с агатовыми глазами: — Почему ты все время извиняешься? — Я… — Джим судорожно глотнул, попробовал откашляться и нелепо подавился, — я не знаю, прости. Она рассмеялась, как будто столкнулись между собой камешки: — По-моему, я никогда не встречала таких застенчивых парней. Все такие наглые и лезут, — она многозначительно помедлила. — Сразу спрашивают, в каком часу заканчивается моя смена. А ты прямо джентльмен. Он застыл, нервно кусая губы и не зная, что отвечать. Общение с людьми давалось ему всё тяжелее. — Я проездом здесь, — выдавил он клейкие слова. — Не застану окончания твоей смены. — О, как жалко. — Её улыбка помутнела от разочарования. — Но, может быть, задержишься до вечера? — Зачем? — тупо спросил он. Она пожала плечами, обтянутыми форменной блузкой: — Погулять сходим. Посидим где-нибудь. А переночевать можно у меня. Я квартиру снимаю вместе с подругой, всего одна комнатушка, но Иззи сегодня останется у своего приятеля, так что весь дворец в моем распоряжении. Как тебя зовут, кстати? Она улыбалась ему, и сверкала отполированными глазами для него, и задавала ему бессмысленные вопросы, и была готова с ним переспать, убаюкать его в своем теле, и стояла так близко, дразня ослепляющей доступной юностью, бесстыдной жаркой кожей, пухлым отзывчивым ртом, топким сладким ароматом. Девушка была завернута в блестящую обертку с пышным бантом, и он вдруг возненавидел её за то, как бездумно она хочет впустить его в свою жизнь, под крышу своего дома, в свою постель, хотя незнакомому человеку нельзя даже открывать дверь, от незнакомого человека нужно бежать без оглядки. — А давай не станем ждать вечера, — сказал он. — Давай я тебя трахну прямо здесь, в кабинке. Правда, у меня может не встать. Я пью такие лекарства, которые глушат либидо. Ты знаешь, что такое либидо? Вряд ли, ты не похожа на студентку колледжа, подрабатывающую официанткой. Ты похожа на официантку, которая дает всем подряд. Короче, хер у меня сейчас виснет. Упс. Но я думаю, если ты мне сначала отсосешь… — Козёл, — прошипела она, её лицо безобразно исказилось, она оттолкнула его локтем и зашла в туалет. Дверь хлопнула, как пощечина, и у Джима зазвенело в ушах. Улица рушилась под железной стеной дождя. Пока Джим добрел до машины, вымок до нитки. Дождь вбивал его в асфальт, хотел смыть куда-нибудь, подальше от людей. Он включил «дворники», пытаясь сориентироваться, в какую сторону ехать. Не смог разобраться. Нужно было вылезать наружу, отлавливать какого-нибудь прохожего и спрашивать. Ему не хотелось ни с кем разговаривать. Он завел мотор и поехал просто вперед, наугад. Заметив, что бензина осталось четверть бака, решил отыскать заправку. Подъехав, сидел и ждал, когда кончится дождь. Тот не кончался. В окно кто-то заколотил, и Джим открыл дверь. Ему было все равно, кого впускать. Для него это больше не имело значения. Джон Райдер забрался внутрь, принеся с собой потоки ртутной воды, радиацию своих глаз и смерть, которая никак не наступала. Он залез на сидение и чихнул. С его черного плаща стекали струйки. О стекло, как серебряные монеты, бились огромные капли. — На юге штата есть городок под названием «Дырка в камне», — сказал он. — Люди — странные создания. Джим молчал, пытаясь осознать свое решение. У него не получалось, оно ускользало от него, не давалось в руки. Проще было сказать, тогда бы оно обрело форму и стало бы осязаемым. Плотским. Он успел бы ощутить его и почувствовать себя живым, пусть всего на несколько секунд. — А ещё там есть парк, который называется «Сад Бога». Но это только камни. Джим повернулся к нему и посмотрел на влажное от дождя лицо, которое знал, наверное, лучше своего собственного. Во всяком случае, видел его чаще в последнее время. — А ты можешь рассказать, как выглядит настоящий сад Бога, да, Джонни? Тот сухо хмыкнул и достал из кармана свой нож. — «Джонни», — протянул он. — Вот как, значит. Переходим к первой стадии знакомства? — Я готов, — сказал Джим. — Готов произнести то, что ты хотел от меня услышать. — И что же я хотел услышать? — поинтересовался Джон Райдер. — Я хочу… — Джим замер, но всего на миг, это нужно сделать быстро, как содрать пластырь, как продырявить ухмыляющуюся физиономию, как спустить с тормозов машину и стряхнуть с ног в желтую пыль, а потом добить тремя выстрелами в упор: — Я хочу умереть. Он закрыл глаза и перестал дышать, отстранился от своего тела и ушел от него так далеко, как только смог. В темноту, в пустоту. В вечную круговерть нескончаемых дорог, которая не оборвется, если не остановить. Лезвие пощекотало щеку, плавно опустилось ниже, уткнулось в шею, неторопливо прошлось до ключицы. Нежно, любовно, как прокладывают дорожки поцелуев. Тяжелая теплая рука надавила на плечи, притянула куда-то, к чему-то большому, огромному, способному защитить от всего на свете. Смерть укрывает от всего. Джим вдохнул запах дороги и не сдержал всхлип, а потом услышал нечистое дыхание у своего рта, почти почувствовал прикосновение губ, разъятых волчьим оскалом. — Слишком поздно для этого, — прошептал он почти с сожалением. — Джимми. А потом Джон Райдер ушел, оставив на сиденье мокрый след, серебрящийся лезвием нож и хрипловатый, едва различимый голос. — Drive.