Аномалия

– И долго ты здесь будешь сидеть? – явившийся взору блондина ангел застыл рядом с парнем, и посмотрел на объект его внимания. – Столько, сколько нужно, – безмятежно, несколько отсутствующе ответил блондин, вглядываясь в темноту комнаты, в сторону кровати. Там, наконец, мирно засопел Хибари Кея, ранее гордый и непобедимый хищник, а ныне заплаканный и сломленный смертью дорогого человека другой человек. Последний месяц со смерти Каваллоне его как будто подменили. Брюнет был все таким же грозным, до сих пор всыпал всем по первое число, но ни с кем не говорил, еще чаще стал избегать компаний. Он и раньше не любил их, но сейчас эта неприязнь чувствовалась особенно остро. Для всех он продолжал оставаться таким, каким был, с мало заметными изменениями, но когда дверь его комнаты захлопывалась с другой стороны, Хибари становился совершенно другим человеком. Маска безразличия и грозной властности с треском падала к его ногам, а сам он в бессилии сползал по двери вниз, ощущая всю невыносимость своего положения. Когда же он был более контролируемым, он перешагивал спавшие с лица осколки безразличия, решительно направляясь в рабочий уголок комнаты, усеянный информацией о тех, кто убил его дорогого человека. Человека, права на которого были только у него, у Хибари Кеи. Человека, которого он, нелюдимый, строгий подросток признал и принял. Человека, которому посвятил все свое существо, забыв о гордости и отдавшись на его милость. Человека, которого они так безжалостно убили у него на глазах. Кея чувствовал надломленность внутри себя. Сколько бы не ломались его кости в битвах, он никогда не ощущал настолько ужасной иссушающей и опустошающей его изнутри силы, столь сильного перелома, будто ему переломали все кости одновременно и не собирались накладывать гипс, который, впрочем, тоже не возымел бы никакого эффекта. К тому же, не существовало гипса для душевного перелома, для раздирающей боли чувств, которые так терзали грудь острыми когтями вины и беспомощности. Сила, которую он имел и которую приобретал на многочисленных, как оказалось, бесполезных тренировках, не принесла ему пользы в нужный момент. Слабое, хрупкое человеческое тело диктовало свои условия, не оставив даже шанса спасти того, кем дорожила душа. Хибари сейчас как никогда еще больше ненавидел то, что он является человеком. Он взращивал в себе монстра долгие годы, он жаждал силы, он стремился приобрести силу и мудрость сверхчеловека, достичь наивысшего уровня контроля над своим телом, но оно упрямо его не слушалось, функционируя по своим законам и правилам. А ведь если бы не они, если бы он мог контролировать их своей силой воли, он бы всенепременно смог спасти его. Хибари корил себя за то, что смог выжить, но постарался найти в этом некий знак, некое предрасположение судьбы и поставить перед собой новую цель. Дино невозможно было вернуть, но нужно было двигаться дальше. Нужно было мстить тем, кто ранил так глубоко, что даже он не мог оправиться от этой потери. А далее были бессонные ночи, сопровожденные жгучим саке и перенасыщением мозга информацией о врагах, распланировки и рассортировки полученной информации по полочкам в измученном мозге, который более ни о чем не думал, кроме как о мести. Иногда происходил рецидив эмоций из-за жгучей боли внутри, и Хибари ронял предательские слезы, молча слизывая их с пересохших губ, и смотрел в пустоту. Порой, он по привычке набирал его номер и слушал мелодию звонка на телефоне Каваллоне. Этот предмет Хибари оставил у себя, как и многие другие, и часто заряжал мобильный, чтобы продолжать звонить и слушать гудки. Это придавало ему некой силы, так как гудки сбивали его с толку и порой заставляли надеяться, что хозяин возьмет трубку. Это давало ему иллюзию, что Каваллоне жив, но очень занят своими мафиозными делами, и как освободится, обязательно перезвонит. Но звонков не было. И это ломало ребра изнутри мертвым сердцем, продолжающим свое скрупулезное исполнение возложенных на него функций, с каждым новым ударом возвращающих Хибари в реальность без любимого. Порой он разговаривал с Дино, хоть и находился в пустой комнате, в которой, как он считал, абсолютно никого не было и даже не могло быть. Он говорил о всякой чуши, о которой обычно болтал с блондином, он вслух проговаривал самые лучшие воспоминания, запечатленные в лучших отборных коллекциях его памяти, он обсуждал планы захвата и решения, якобы советуясь с ним, он необыкновенно нежно звал его по имени, чего не делал при жизни из-за своего глупого характера. Сидящий с тех пор в комнате Кеи ангел, а точнее собственной персоной Дино, лишь грустно опускал голову, когда видел своего любимого в таком состоянии. Он чувствовал, что Кея сходил с ума и становился все больше одержимым местью. Его тонкая ангельская душа, или что-то там вместо души, особенно остро ощущало все то, чем наполнил себя Кея. Это были разные чувства. Непомерная боль от потери, жгучая, словно разъедающая все изнутри кислота, чувство вины, что он не успел его спасти, та сильная любовь, которую брюнет все время скрывал. Перед Каваллоне ясно представали образы, когда Хибари в очередной раз проговаривал одно из прожитых им событий, и Дино чувствовал все то, что ощущал Хибари в тот момент. Ангельские ритмы ловили любое чувство брюнета, донося его до сознания владельца и позволяя в полной мере ощутить всю палитру красок и эмоций. В итоге Каваллоне, будучи ангелом, понял, что стальная оболочка Хибари, всего лишь оболочка, а внутри внешне холодного, железного человека существует яркий загадочный мир, в центре которого сияет чистая, светлая душа. Сейчас, познав Кею в полной мере, он увидел, что после его смерти эта самая душа покрывается мраком, не несущим его возлюбленному ничего хорошего. В моменты обострения такого почернения души Хибари был особенно агрессивным, и в стены по разные стороны комнат летели предметы, невзначай попавшиеся под руки. Тянущая боль обволакивала грудную клетку, мешая дышать и заставляла чувствовать себя обессиленным, чего Кея ненавидел больше всего. А потом он срывался, даже не пытаясь взять себя в руки. Он шел к Саваде и требовал список врагов, мешающих политике Вонголы. Тсуна поначалу спорил, но потом, осознавая, что Хибари от этого легче, кое-как смирился и отдал засекреченный список, закрыв глаза на его поступки, и продолжил прикрывать его. Кея же усмирял себя в убийствах. И чем больше их было, тем большего спокойствия он находил, и тем более черной становилась его душа. Затем он, окровавленный с ног до головы, возвращался домой и уничтожал все улики, запирался в душе, и, скрючившись в три погибели, обнимал себя под теплыми струями воды, унимая дрожь в конечностях и пытаясь заглушить всепоглощающую мерзкую пустоту, запускающую в него свои наглые щупальца. Каваллоне видел все это, от чего ему становилось не очень хорошо. Он не ощущал личностной боли, так как ангелы почти лишены чувств, но он чувствовал боль Хибари, он помнил о своей любви к этому прекрасному существу, он помнил это настолько ярко, что любовь начала вновь овладевать его сердцем, если же таковое было у ангела. – Тебе пора бы покинуть его, – спокойным голосом говорит прибывший ангел, но блондин качает головой. После своей смерти он был с Кеей. Он ходил рядом, он пытался с ним говорить, пытался показать что здесь, что, даже умерев, он его не бросил. Он пытался его коснуться, и тогда, когда он это делал, Хибари замирал. Кея боялся пошевелиться, ибо в те моменты он действительно готов был поклясться, что чувствовал на своем теле чьи-то приятные касания. Было наплевать на то, сходит ли он с ума, ловит ли глюки с горечи или спьяну, но хотелось ощущать их вновь и вновь. – Он во мраке, я не могу его оставить, – отвечает Дино, совершенно не обращая внимания на то, как он это говорит. – Да, он во мраке, но свет пребывает с ним, – низким голосом говорит здоровый детина. Увидь его в реальной жизни, ни разу бы не подумал, что это недоразумение старший ангел. – Нужно идти, Дино. Тебе нельзя здесь более находиться, – мужчина тормошит Дино, пытаясь его хоть как-то расшевелить. И как же раздражает это вмешательство в личную жизнь, ведь ангелы могут быть, где захотят. Как же бесит то, что он повторяет это изо дня в день. – Не уйду! – капризно, словно маленький ребенок, и в то же время грозно выдает блондин, резко срываясь с места, и тут же оказывается у кровати Хибари, окутанным слабой дымкой светящегося белого. – Мое место всегда было здесь… – Дино опускается на кровать, но она даже не прогибается от того, что на нее забрались. – С самой нашей первой встречи… – полупрозрачная рука с особой нежностью касается взъерошенных черных прядей. – С самого первого взгляда… – Каваллоне прижимается к спящему брюнету всем телом. Кея вздрагивает, замирая во сне. Даже сквозь плотную пелену царства Морфея слышно, как по телу расплывается приятное ощущение, которое обычно было тогда, когда его касался блондин. Страх пошевелиться врывается в подсознание, и парень начинает даже медленнее дышать, боясь спугнуть ту иллюзорность чувств и ощущений. Дино лишь плотнее придвигается к брюнету, и медленно проводит рукой по его коже, которая тут же вслед за его прикосновениями покрывается мурашками. То необычное ощущение, которое дарит прикосновения ангела, вводит спящего парня в замешательство, и он не шевелиться, чтобы уловить знакомое ему тепло. Ему не хочется открывать глаза, ведь сейчас он будто чувствует, что рядом с ним то, что он утратил. Крылатый утыкается носом в его темные пряди, легонько их ерошит своим любопытным носом, но осознает, что не чувствует запаха как раньше. Нет того приятного осязания пространства всем своим существом, когда рядом находится Хибари. Это чересчур мучительно. Он будто попал не в Рай, а в Ад. Пытка не прикасаться к нему. Пытка не чувствовать приятный запах его шелковистых волос. Пытка не скользить по его атласной коже своими теплыми руками и не целовать его в эти милые щечки и пухлые губы. Пытка видеть его таким изнеможенным и страждущим. Пытка не обнимать его холодной ночью, когда он так продрог. Пытка, когда руки не такие как раньше, чтобы укрыть его не только от холода, но и от всех всевозможных бед. Да, он оберегал Кею, отводя от него пули и прочие несчастья, которые могли бы ему навредить, но это было вовсе не тем, чего так безбожно хотелось. А хотелось вернуться. Вернуться оттуда, откуда не возвращаются. Вернуться, чтобы снова, с удвоенной, утроенной силой заботиться о любимых людях, опекать их, а не омрачать их души своим отсутствием. Не доставлять так много боли, чтобы те не задыхались от нее даже в таких кратковременных снах, когда их тело и сознание уже отключаются сами по себе. Кея не спал. Не спал подолгу и помногу, изнуряя себя мыслями, местью, страданиями и сожалением. И на это было совершенно невыносимо смотреть. День за днем он ввергал себя в пучину отчаяния и не стремился найти хоть какой-либо выход из этой ситуации. Несмелые разговоры с пустотой комнаты, в которой будто находился Дино, постепенно становились более смелыми, долгими и откровенными. Каваллоне никогда не думал, что с виду молчаливый и по-своему стеснительный подросток может столько говорить. Сидя здесь, в комнате с ним, и слушая его холодный приятный голос, Дино узнавал все новое и новое, чего бы в жизни Хибари никогда ему не рассказал. Зато сейчас рассказывал. Рассказывал так проникновенно, вкладывая в каждое слово и предложение столько чувств, что хотелось выдрать эти ненужные крылья и снова обрести хрупкое человеческое тело. Немощную оболочку, но такую нужную, чтобы снова не ощущать этой пытки не быть с ним. Если бы Дино мог, он бы с радостью отдал все сокровища мира, все, что у него попросят, лишь бы вновь снизойти на землю, лишь бы снова быть рядом. И стоящему сзади старшему ангелу не понять стремления влюбленного ангела к страдающей душе. Страдающей, собственно, по ангельской вине, ибо смерть его принесла столько горя и сломала то, что на первый взгляд сломаться никогда не могло. – Я знаю, это против правил… Но есть один способ, который тебе предстоит отыскать самому. – Наконец-то заговорил детина, озаряя комнату светом расправленных крыльев и пропадая из виду. Хоть фраза была кинута небрежно и сформулирована без всякого смысла, для Дино она была тем самым сокровищем, которым он мог бы пожертвовать. И все равно, насколько это рискованно, он пойдет до конца, лишь бы его Кея снова поверил в чудеса, снова ожил. Лишь бы его сердце больше не просто качало кровь, а учащенно билось от радостных чувств, делая земное существо ангелом во плоти и вознося его на седьмое небо. Ради Кеи он сделает все, что в его силах, ведь он обещал своему вредному мальчишке, что ради него он сотворит невозможное. Пусть это и были слова утешения, после несколько агрессивных ревнивых сцен, но он намерен действительно их воплотить. Он же обещал, а его слова всегда имели вес и цену. *** Будни всегда были для Кеи страшной пыткой. Время всегда тянулось мучительно медленно, и пять коротких минут всегда казались часом, а час – сутками. И пусть дел было по горло, вплоть до забивания неугодных, все всегда омрачало время. Хибари даже спать стал чаще, чтобы хоть как-то его убить. Но оно было бессмертно, и вытягивало из Кеи все соки, будто проткнуло его вены пластиковой трубочкой и медленно, мелкими глотками, тянуло из него жизнь. Все было мрачно, и не живо, словно его отмерянное время было круглосуточной и нескончаемой зимней пустыней, в которой все мертво и не имеет право на жизнь. Так было до тех пор, пока Савада и компания не втянули его в хаос, в котором внезапно засияло солнце. Его будто выставили из преисподней в мир, где можно свободно дышать, поют птички, и есть куча живых организмов, радующих глаз, а так же буйства красок, в особенности янтарно-желтых и до невозможности родных. Мир пестрил желтым. В особенности двумя желторотиками, двумя животными, которые вмиг стали дороги сердцу. Желтая канарейка всегда привносила в черствую сущность нереальный восторг и умиление, а еще одно животное, говорящее человеческим языком и назойливо маячащее перед глазами – счастье. Тогда время закрутилось, шагнуло вперед километровыми шагами, заставляя отказываться от сна, чтобы успевать следить за всем, что происходит. Не хотелось даже не вовремя моргнуть, чтобы не упустить ту быстротечность, за которой теперь не угнаться. Пестрый вихрь затягивал в свой омут, топил в нем с головой, радовал своим сумасшествием и мог каждый миг преподносить нечто ценное, только успевай хватать это руками. И Кея успевал, пока однажды, его не подвела реакция. Дикая пляска стихии продолжилась, но краски мира убавились на половину, оставив лишь одно желтое пятно в мрачном средоточии темной субстанции. Безумный темп времени постепенно сбавлял обороты, оставляя после себя воронки опустошающей муки. Два прошлых мира схлестнулись в одном, оставляя после себя противную горечь и неприятный осадок. Теперь свой мир Кея определял как сущий апокалипсис, где не только нет чего-то живого, кроме него и его канарейки, так еще и преисполненного мертвыми в зародыше событиями, в которые он с мрачным задором торопился влезть, лишь бы опустошенная черная почва перестала его носить, и он смог бы с удовольствием залечь на глубину двух метров под нее, спокойно почивая в уютной тесной древесине. Но смерть не приходила. Она забрала у него лишь Дино, благородно оставив канарейку, чтобы мир не казался ему настолько беспроглядно мрачным, насколько он был до Каваллоне. Бесполезный кусок мышцы, перегоняющий по телу кровь, подозрительно ныл и рвался на части, пожираемый ненасытным эмоциональным опустошением. Хотелось лезть на стены, впиваться в них ногтями, выдирая их из пальцев. Казалось, что от этого не будет так невыносимо, но остатки разума пытались контролировать измученное тело, саднившее от свежих ран, полученных в очередной ожесточенной битве, совершенной ради мести. Кея устал. Месть потрошила его не хуже времени, но он уже не мог остановиться. Он несся словно ураган, поглощая все на своем пути, не разбираясь хорошее это или плохое. Он поступал не так как обычно, изменившись до крайней неузнаваемости. Он хотел избегать людных мест, но стремился туда в порыве сумасшествия, где серебристые глаза стального хищника рассматривали толпу с жадностью оголодавшего до безумия зверя. Блеклая, почти не живая сталь, лишенная прежнего живого блеска, впивалась в толпу, рыская в поисках желанного солнечного оттенка, изо дня в день, пока однажды не нашла. Тело, доселе подчиняющееся хоть каким-то командам, просто отключилось, застыв на месте и прикинувшись каменной статуей, а сердце, будто решило уйти в отставку, глухо стукнув по ребрам и провалившись в пустоту. Лишь глаза двигались, отслеживая каждое движение знакомого очертания тела. Золото волос, блестящее в толпе и пошатывающееся тело в серой массе снующих людей, ярко выделяло фигуру из всего окружающего мира. Сгорбленное тело кидало в стороны, окровавленные саднящие руки скрывали татуировку. Издалека Кея не мог ее хорошо разглядеть, поэтому постарался сделать хоть один шаг, заставив тело хоть немного пошевелиться. Надежда, заструившаяся по венам, омрачалась лишь мыслью о том, что он лично был свидетелем смерти Дино. Тот никак не мог выжить. Хотя нет, вот же он, идет в толпе, впереди! Мысли путаются, сбивая его с толку, а Кея словно впервые учится ходить. Его будто что-то держит, не давая сделать нужные шаги, а попытки выкрикнуть его имя теряют смысл, когда Хибари понимает, что и голос пропал. Отдаляющаяся фигура лишь увеличивает расстояние, уплывая из рук. Но брюнет не может допустить подобного. Превозмогая острую боль в грудине и ватные непослушные ноги, он делает шаг за шагом, вырываясь вперед, двигаясь на одной лишь силе воли и желании догнать того, кто уходит. Может, это он? Мятежная мысль не дает покоя, а снующая толпа мешается под ногами. Дино нет в этом мире, и Кея отчетливо это осознает. Осознавал, пока не увидел эту фигуру в толпе. Хибари понимает, что возможно это безумная иллюзия или очередная уловка иллюзионистов, а может быть это все плод его возбужденного воображения, но все равно он делает свои шаги, проклиная столь людный мегаполис и толкающих его людей. Он ненавидит толпу, скопление людных масс, серых, как его будни, травоядных. Они раздражают до коликов, они бесполезны, как прогнившие червивые яблоки, которые, может быть, кому-то так же дороги, как и ему Дино. Но Дино теплое солнце, а не яблоко, и Кея это прекрасно осознает, со всех ног кидаясь в снующую толпу, чтобы догнать тот яркий луч. Он чувствует себя существом темного мира, рвущимся на свет, брезжущий в конце тоннеля. Ему кричат в след. Вопят разъяренные монстры, сигналят машины, возмущаются женщины. Его сбивают с пути, заставляя остановиться, у него мельтешат перед глазами, не давая пройти, так что приходится грубовато хватать преграждающего путь и смещать его в сторону, чтобы рвануть дальше. На него смотрят, как на сумасшедшего, но ему все равно. Да, он обезумел до крайностей, и не видит выхода. Да, его жизнь более никогда не станет прежней, если не случится какое-нибудь из ряда вон выходящее чудо. – Извините, – буквально рычит запыхавшийся Хибари, одергивая сгорбившуюся фигуру солнечного парня. К нему медленно поворачиваются, пытаясь выпрямиться. Сердце бьется в горле, тошнотворно пульсирует в желудке, жжет кровью вены и артерии, заставляя вновь остолбенеть на месте и потерять голос. Только глаза остаются единой подвижной частью, ошеломленно распахнутые перед солнечной фигурой. Кажется, мир не такой уж и блеклый теперь, даже не смотря на то, что серые массы стремятся затолкать плечами тех, кто посмел остановиться.