Драма

Уважаемый Сэр, чьё имя не раз упоминалось на собраниях прытких британских активистов на последней неделе. Пишет вам тот самых узкоплечий Барри, с которым Вы пили чай ещё три года назад, и который с того вечера неустанно пишет Вам каждые пару месяцев. Возможно, Вы подумаете, с чего этому Бартлею писать, когда с момент отправки прошлого письма не минул привычный срок? Разумеется, я не мог молчать, учитывая то, какой замысел несёт в себе это послание. Уважаемый Сэр, я надеюсь, Вы благополучно вернулись из путешествия. Уже успели полюбоваться на Биг Бен, который был презентован уже почти месяц назад? Знаете, первое впечатление о нём всё никак не выходит из моей головы. Да, я присутствовал на открытии, и знаете, о чём я думал в тот момент? Как бы глупо это не звучало, а это звучит глупо, я думал о том, какой замечательных вкус у карамельных шариков, которые так любит готовить Адриана. Казалось бы, ей, обеспеченной и занятой, готовить десертные сладости не к лицу, но Вы наверняка со мной согласитесь, что умение искусно готовить — поистине замечательная женская черта. Уважаемый Сэр, на улице уже четвёртое октября тысяча восемьсот пятьдесят девятого года, а я всё тот же Бартлей Маскелайн, тридцати двух лет, всё так же холост и наивен. А Вы? Как время и бесконечные странствия повлияли на Вас? Кажется, вся моя душа до сих пор осталась в том Великом зловоние прошлого года, моя жизнь горяча и бессмысленна, и дурно пахнет. За всю свою жизнь у меня было две большие любви, Катрин и Лондон, как вы знаете, от первой у меня остались самые приятные воспоминания моей жизни, и вторая… День за днём я счастлив вдыхать один и тот же тёрпкий аромат старого парфюма сероватых улиц. «И ввысь — из глубины их жаркого нутра — дым извергающихся труб с утра и до утра». Уважаемый Сэр, может быть, Вы странствуете в поисках истинной любви? Недавно я видел вашу бывшую возлюбленную в приятной компании её давних подруг и старшей сестры, мы виделись только однажды, время так изменило её, я был поражён её худобе и устало мелькающими глазами. Да, с первой любовью нам не повезло, что Вам с Гвен, что мне с Катрин, и пусть разница в нашем возрасте четыре года, Вы, возможно, всё ещё ищете ту особенную, может быть и уже нашли. Мне бы взять с Вас пример, и тоже хоть с каких-то иных ракурсов посмотреть на мир, но мой любимый Лондон не отпускает меня со своих наполненных людом улочек. Этот город также прекрасен, как и Катрин при жизни, такой же белокурый и грациозный, воспитанный и утончённый. Но моя душа умерла вместе с этой улыбчивой красавицей, в прошлом году. Уважаемый Сэр, знаете ли Вы, что всех моих друзей и товарищей становится всё меньше? Припоминаете Фридриха Браннингтона, моего давнего приятеля, у которого два года назад погибла дочь? Он ведь и не подал виду своей величайшей утрате. Его дочь звали Клер, ей было девятнадцать, она как раз должна была вернуться к отцу на третьем поезде. Казалось бы, Фридрихе чёрств и холоден к этой трагедии, но я ведь сразу понял, что внутри него что-то переломилось. С того вечера он каждый день приходил на эту станцию за полчаса до прибытия того поезда, на котором так и не приехала живой его дочь, он стоял и ждал, потом уходил, но постоянно возвращался, и так в течение двух лет, он умер в своём любимом кресле два месяца назад. Уважаемый Сэр, я устал слышать подобные историю от близких людей, мне тяжело воспринимать, что такое может постичь обыкновенный человек, но разве не видно, что виноваты мы сами? Любая трагедия, от самой незначительной, до самой масштабной, всё наша вина, ведь кроме нас, людей, беспокоиться о чём-либо некому, и незачем. Уважаемый Сэр, уважаемый мой приятель, друг, неужели Вы не замечаете, как все мы гниём и разлагаемся под гнётом этих смол? Как все мы пахнем тухлыми сыром и гнилыми помидорами? Как наши вены в какой-то момент наполнились дешёвым вином, которое наполнило наши ослепшие сердца.. Уважаемый друг, я вот уже год неизлечимо болен самой страшной болезнью — тоской, и моя жизнь наполнилась самым страшным человеческим грехом — скукой. Я чувствую, что мне осталось совсем немного до короткого путешествия к моей улыбчивой девушке-Лондон. Скорее всего, это письмо моё откровенное прощание, я просто хотел Вас попросить привести каких-нибудь экзотических цветов на мою могилу. С уважением, Ваш верный друг и товарищ узкоплечий Бартлей Джеймс Маскелайн. Шучу. Я не являюсь любителем экзотических цветов. Знаете, в последнее время стало популярным публиковать последние письма недавно скончавшихся людей. Думаю, так и будет, если это письмо случайно угодит не по адресу или будет украдено неизвестными лица. Думаю, так и будет, если это письмо попадёт в Ваши руки. Вам не кажется, что я слишком резко перешёл из обыденной повседневности моей жизни к теме абсолютно неизбежной кончины? Возможно, Вам захочется узнать, что творится в моей голове сейчас, или творилось последнее время, что же.. У меня нет жизни, нет жизни в собственном доме, Сэр, я лишился ее, кажется, несколько месяцев назад. Недавно в моей скромной квартире появился кот, бродячий, он никогда не мурчит. Знаете, недавно у меня гостила Адриана, пару недель назад, всё наше чаепитие и разговоры в гостиной происходили на глаза кота, который мирно сидел на тумбочке, практически у рук Адрианы. Вы когда-нибудь были у неё? У неё нездоровая любовь к кошкам, у неё их десяток разнообразных породистых особей! Самое удивительное то, что она ни разу не обратила на моего кота внимания, а он всё не шевелился и смотрел на меня пустыми глазами, даже будто не на меня, а сквозь меня. Он никогда не издаёт никаких звуков и запахов, когда я пытаюсь к нему прикоснуться — он уклоняется и убегает. И мы живём с ним уже с месяц, а я всё так ни разу не дотронулся до него, и честно говоря, уже не верю, что он вообще существует. И если бы со мной жил только он.. Козлёнок. Так я зову ещё одного моего сожителя. Возможно, Вы теперь действительно сочтёте меня вконец свихнувшимся, но я уверяю Вас, он живёт в моей кладовой. Как давно он там, неизвестно даже мне, известно лишь то, что когда я открыл кладовку шестого сентября, впервые за полгода, он был там. Это не обычный деревенский козлик, это человек, точнее даже девушка, со скотинской головой. У этой головы сероватые кудри, и маленькие, едва заметные рожки. И чёрные, будто кукольные, глаза, ох, за что мне та первая встреча с этими глазами? .. Козлёнок, он.. в платье Катрин. Помните мою коллекцию вин, Сэр, хранившуюся в кладовой? Со смерти Катрин в мой организм не попало ни капли алкоголя. И всё, что давило на меня — это тишина, было так тихо, что в какие-то моменты мне казалось, что я, наконец, расслышал в наблюдающем за мной неподалёку коте что-то живое, но это был лишь самообманом, ибо в моём доме было так тихо, что я успел множество раз подумать что я оглох или сошёл с ума. Особенно странной тишина была ночью, ночи в любимом, когда-то, доме стали просто невыносимыми, вот представьте: Вы не можете уснуть, от мысли, что тишина настолько тверда, что если Вы начнёте засыпать, то нарушите её бесценное равновесие и будете последним негодяем в этом городе, и тут в дальней кладовой начинает тихо блеять баран.. Страшно? Нет, начинается припадок, Вы вскакиваете и бежите к нему. Я вскакиваю и бегу к нему, там пусто, но я слышу присутствие чистого разума. В дальнем углу стоит и не двигается девушка с козьей головой, а я беру первую попавшуюся бутылку с полки, и смотрю на фигуру сквозь неё, и вижу прекрасный лик любимой, такой далёкой, и печальной. Я пьянён фонтаном сладкой горечи разбитой бутылки, по вкусу напоминающей шотландский эль, и растирая осколки по обезумевшему лицу, я клялся, что видел звёзды. Так случалось часто, раз за разом всё повторялось по одному сценарию, который раз бы это не случалось, я реагировал абсолютно одинаково, такое чувство, что мной что-то манипулирует и не даёт освободить собственной воли своей зловещей, нахальной, гнусной и пугающей усмешкой. Однако, среди всего этого ужаса, были и ночи, в которые мне позволялось ненадолго уснуть, но и среди сновидений самым частым и запоминающимся был только один. В нём я стою в абсолютном безпространстве, вокруг меня семнадцать гробов, правда я не считал, но почему-то точно знал их число, один из них мой, и я пытаюсь вычислить его разными математическими способами, но увы, в математике я не так силён. Всё что приходило мне в голову — это погрешность и точка приближения. В трёх из семнадцати гробов покоились три брата-близнеца, лет семнадцати. Их сделанные по старым обычаям гробы были тяжёлыми и пыльными, от них веяло лёгким запахом вынужденной смерти. Но тут из них выпрыгнули два брата и начали танцевать фокстрот, их тонкие лёгкие тела кружили над осознанной вечностью, а третий брат не мог к ним присоединиться, его ложе было прикрыто двумя тяжёлыми гробами его братьев, и ему вряд ли оттуда выбраться, как бы он не пытался. А я стоял и смотрел, на абсурдное соотношение этого мира, на величайшую трагедия нашего времени, на глупейшую драму бюджетной постановки, на суть человеческого сна. Уважаемый Сэр, что со мной не то? Я ведь обычный человек, как и все, что окружают меня день за днём, многих из них я вижу в первый и последний раз, и именно это большинство смеет диктовать свои условия, оценивает моё психологическое состояние, и решает, каким звеном мне считаться среди всей этой бессмысленной толпы? Почему я вдруг стал должен, обязан обществу, что оно, превеликое, сделало для меня такого грандиозного? Каждый раз, когда мне посвящают какую-либо фразу, связанную с этим словом, я перестаю себя частью мира, чувствую себя лишним звеном, изъяном, этаким нежеланном ребёнком какой-нибудь из нынешних элитных да богатых семей. Однако ни одни моим возмущениям к дому, правилам, современным порядкам не затмить моей любви к этому городу, нет, к этой жестокой, сумасшедшей, но блаженной жизни. С детства я был весьма любопытной личностью. Мне было интересно всё, от того, как же обнимаются дикобразы, и вплоть до того, как чувствует себя человек, зная, что умрёт спустя минуту. Одну минуту, Сэр, дайте мне ещё одну минуту, и Вы тоже узнаете ответ на этот вопрос. Знаете, что я ощущаю сейчас? Я похож на фонтан, словно во мне появилось семнадцать незаметных отверстий, и сквозь них, подобно сероватой воде загрязнённой отходами, сквозь мою кожу сочится вся та тоска, что копилась всё это время. Да если бы только сочилась, она рвётся размашистой беспрерывной струёй вверх и расщепляется до состояния непримечательного воздуха. Это удивительно, Сэр, удивительно! Прощайте Сэр, я хочу попрощаться с Вами, пока моя душа ещё в состояние принимать такое безмерное счастье!