Новорожденный

Для секретной лаборатории CCG не существовало понятия времени. Освещение здесь подчинялось стуку шагов, лампы гулко вспыхивали над седыми волосами Аримы Кишо и беззвучно гасли. Ксеноновый свет следовал за ним с нескрываемым любопытством. Звук сканирования сетчатки — массивная дверь распахнулась, впуская его в холодную лабораторию — и молча закрылась за ним. Все камеры наблюдения были отключены по его распоряжению. Арима Кишо вдохнул полной грудью. Воздух был стерилен и пах кварцем. Единственным источником света служила двухметровая колба. Она разбрасывала редкие красные блики по бетонному полу, напоминая гигантский красный янтарь, в котором застыло белое насекомое. Арима сглотнул, и в сонной тишине лаборатории звук проталкиваемой в горло слюны казался неприлично громким. Из спины Канеки Кена росли, как щупальца спрута, шланги металлического бандажа, удерживающего его на весу. Тонкие трубки, по которым циркулировали питательные смеси и бурая человеческая кровь, оканчивались катетерами на его запястьях, по всему телу рассредоточились металлические присоски сенсоров. Его нежно обволакивал физиологический раствор, разбавленный все той же кровью, в том числе — его собственной. Арима ступал тихо, точно боялся разбудить спящего в резервуаре. С их прошлой встречи тело Канеки Кена значительно восстановилось — тогда над черными полостями глазниц едва обозначились веки, сквозь которые просвечивали недозрелые глазные яблоки, а сейчас эти веки утолщились, обрели ресницы и были крепко сомкнуты. Его волосы покачивались в растворе, как полупрозрачные жгутики, рваные раны на бледном теле затянулись, и в груди больше не чернела воронка, созданная мощным ударом куинке — в ее глубине каждую секунду происходили невероятные метаморфозы плоти. Арима был заворожен этим триумфом жизни над смертью, воплотившемся в теле Одноглазого Гуля. Его принесли безглазого, с волокнистой кашей внутри пробитого черепа, серое вещество с черной кровью стекали на цинковый стол, а жизнь испуганно пряталась в недрах изуродованного тела. Теперь затылок Канеки снова был гладким, легкие и сердце посылали сигналы системе мониторинга, которые оцифровывались и превращались в ломаные линии — они содрогались в такт его дыханию и пульсу на множественных экранах. Его рот был приоткрыт, из глотки вдоль розового языка скользили крохотные пузырьки. Кожа больше не свисала с открытых ран клочьями, напоминая рыбью чешую — теперь она плотно облегала рельеф мышц. Арима приблизился к резервуару вплотную и снял очки. Его дыхание отпечатывалось на стекле, и он прикоснулся к нему губами, аккурат напротив закрытых глаз. Взрослый эмбрион получеловека-полугуля заставлял Ариму испытывать целый каскад противоречивых чувств: от детского удивления до отцовской любви. Арима опустил на стекло ладонь, и оно ответило ему холодом. Что тебе снится, Канеки Кен? Ты кажешься гораздо счастливее в мире грез — они проносятся проекциями диафильмов в твоем собранном заново мозгу, и веки мелко подрагивают от мельтешения образов по ту сторону. Вдруг голова спящего подалась вперед. Арима сделал шаг назад и прищурился — на мгновение он допустил мысль, что ему померещилось, но черные безжизненные глаза смотрели на него сквозь пелену раствора, и Канеки извергнул из себя поток кислорода, пузыри множились у него над головой искрящимся всполохом. Арима подошел к пульту управления и спустил весь раствор из колбы. Под ногами Канеки вскрылись решетки, и красная жидкость бросилась в канализацию. Оголились стальные тросы, волосы Канеки, которые липли к его щекам, плечи и торс. Он содрогнулся от кашля, выплевывая физраствор, что сбегал по его груди и стекал промеж ног. Арима снял блокировку, и стекло сползло вниз. Извлеченное из красной смолы насекомое оставалось подвешенным в воздухе — вода капала с его ступней, разбиваясь о решетки. Он бессмысленно водил глазами из стороны в сторону, и по безжизненной реакции зрачка на свет Арима понял, что зрение Канеки до сих пор не восстановилось — он был абсолютно слеп. Металлический бондаж опустился и расщелкнулся, а Канеки, ощутив холодную опору под ногами, едва не повалился на пол, в последний момент Арима успел подхватить его под грудь. В этой груди лихорадочно заходилось сердце и кровь ускорялась в атрофированном теле Канеки Кена. Он пошевелил руками — сперва бесцельно, будто не осознавая, что они принадлежат ему, а затем мертвой хваткой вцепился в плечо Аримы. На белом плаще растекся розовый след от пятерни. Другой рукой Канеки нашел его туловище и шарил по животу и ребрам, жадно осязая живое существо напротив. Не в состоянии стоять на ногах, он безучастно прижался щекой к его солнечному сплетению. Металлическим присоскам не хватало разбега проводов, и они отстали от кожи, оставив темные круги. Арима не двигался, прекрасно понимая, «кого» в нем распознало искалеченное сознание. Он не оттолкнул Канеки от себя — напротив, эта близость возбуждала его. Липкое тепло ожившего мертвеца просачивалось сквозь плотную ткань, его пальцы добела сжимались на плече и лопатке Аримы. Это мгновение казалось невероятным — от Канеки остро пахло кровью и хлоридом натрия, и он с трогательностью новорожденного прижимался к Ариме, заключенный в свою темноту. Арима с силой отцепил его руки от себя и неспешно вывел катетеры из синих вен — пальцы сжимались от короткой вспышки боли, иглы ударялись о кафель. Белые руки-веревки Канеки упали следом, шлепая по бокам, и несколько секунд он точно всматривался во тьму перед собой. Его грудная клетка неровно вздымалась, он втягивал в себя запахи, инстинктивно распознавал их, и через мгновение сорвался, чтобы впиться зубами в человеческую плоть. Ариме показалось, что его узнали — он просто выбросил вперед руку и схватил Канеки за шею. Скрюченные пальцы с черными ногтями скребли белую ткань рукавов, ноги разбрызгивали раствор. Из горла вместе со слюной вырвался гортанный звук — Канеки задыхался в сильной ладони Аримы Кишо и, не в силах побороть невидимого противника, отчаянно всхлипывал. Арима потащил его за собой и бросил на секционный стол, инструменты посыпались на пол — звон отдавался эхом в бетонном ящике лаборатории. С того рокового дня сцена их встречи не выходила у него из головы. Это был их совместный катарсис в окружении багровой смерти, и Арима был готов "убить" Канеки иным, еще более изощренным способом, чтобы вновь увидеть, как отрастают его кости, как на них образуется мясо и нарастает кожа, как распахиваются невидящие глаза. У него могло быть целое поле изувеченных и прекрасных тел Канеки Кена! Беспорядочно разбросанных и сброшенных друг на друга, со множеством черных отверстий на лицах, смерть на которых куда больше напоминала слабое удивление. И посреди этого поля, торжествуя, застыл бы белоснежной статуей Арима Кишо, насаживающий на острие своего куинке голову Одноглазого Гуля. Теперь его обновленная муза смотрела из черноты такими же черными глазами, жалобно хрипя — Арима не убрал руку с его горла, но наклонился и, ведомый любопытством, поцеловал в уголок искривленного рта. В ответ Канеки попытался сомкнуть челюсти на нижней губе своего палача, и Арима сдавил шею в своей ладони — тогда гуль потянулся к нему руками, но они были перехвачены за запястья, заведены за голову и силой прибиты к зеркальной поверхности стола. Канеки сдался под натиском грубой силы, обескуражено принимая ее теплый поцелуй. На языке у Аримы смешались химическая горечь раствора и гулья слюна, но он не испытывал брезгливости. В какой-то мере он был даже одержим этим неприятным вкусом во рту, и одержимость не сказывалась на внешнем хладнокровии. Он прервал поцелуй и заглянул в глаза — они не могли сфокусироваться и застыли в оправе из век. Прямо сейчас в сознании Канеки Кена разразилась очередная битва — Арима убрал липкие пряди с его лба и опустил ладони на виски. Ему было любопытно. Вот бы он мог узнать, что творится в недрах этой головы — под покровом белого шума и брезента спит покойная мать, в пруду покачивается утопленное тело Осаму Дадзая, кругом лица-лица-лица, расплавленные до состояния магмы. И многократно повторяющийся звон колокольчика над входной дверью Антейку. Арима поцеловал его в «третий глаз» и выпрямился. Усмиренный гуль казался подавленным не только своей беспомощностью, но и тем, что происходило в его неокрепшем сознании. Он застыл в абсолютной неподвижности, но его глаза слезились. Арима даже не был уверен в том, что именно в Канеки его завораживало, в сокровенном и уподобленном Тайне Тайн. Но ему хотелось дотрагиваться до этого сияющего тела снова и снова, как жилы вытягивать из него разнообразные реакции, бесконечно долго изучать их, будто не гибрид человека и гуля, а целый универсум в телесной оболочке изливал перед ним свои слезы на металлическом столе. Арима коснулся его груди, кожаной заплатки посередине, повел руку ниже — пресс испуганно сократился — до самого низа живота. Зрачки Канеки расширились, когда холодные пальцы коснулись его члена — он прикусил нижнюю губу, кисти рук напряглись. Арима гладил подушечкой большого пальца мягкую головку, ощущая, как полые вены наполняются кровью и проступают под тонкой кожей. Он совершенно не видел пошлости в своих действиях — ему нравилось смотреть на лицо Канеки, когда он сжимал его в ладони чуть сильнее, растирал выступившую полупрозрачную смазку. На этом самом лице проступало ничем не разбавленное, изначальное наслаждение. Во всяком случае, так про себя его описал сам Арима, ведь ему не с чем было сравнить это чувство. Канеки, со свистом втягивающему воздух — тоже, ведь все его ассоциации были утрированы до животной рефлексии. Но ему определенно нравилась уверенная рука на его члене, и он всячески выказывал это, хныча и кусая свои губы. Арима облизнул палец кончиком языка и ощутил солоноватый привкус, увлекший его настолько, что он склонился к его источнику ртом. Канеки охнул и сдавил в ладонях острый край стола, ощутив горячую слизистую, гладкие щеки и кромку зубов самой чувствительной оконечностью. Язык Аримы будто слизывал с внутренних стенок черепа Канеки Кена остатки его прежнего сознания, и он сам, раскинув руки, был готов растечься по столу. Ведомый пульсом своей крови он подчинялся и существовал только в пространстве этого рта. В реальности Аримы Кишо, в которой он рождался заново. Не испробованное ранее превосходство заводило Ариму. Им овладела мысль стянуть Канеки со стола, схватить его за загривок, заставить прогнуться в спине и решительно войти в него, протиснуться внутрь бессмертного тела. Но идея была задавлена моралью Аримы, его этикой. Поэтому, когда Канеки кончил ему в ладонь, он просто наблюдал закатившиеся черные белки глаз, раскрытый в протяжном стоне рот. Сперма была вязкой, и Арима не стал пробовать ее — он и так знал, на что похож ее вкус. Стыд вдруг хлестнул его по щекам, и Арима поспешил вернуть очки на место. Тело Канеки Кена обмякло, с губ тянулась ниточка слюны, и он склонил голову набок. Теперь он напоминал готовый к вскрытию труп — априори согласный на всё, что с ним захочет сделать Арима. Но у того не осталось желаний в запасе — впечатлений было столько, что он не успевал перебрать и тщательно взвесить каждое из них. Поэтому он поднял Канеки со стола, прижимая к себе как нечаянно задремавшего ребенка, и вернул обратно в металлический бондаж. Присоски закрыли темные следы, а иглы катетеров, под которыми натекли лужи донорской крови, вошли в вены. Резервуар заполнялся раствором и Канеки опять оказался распят в невесомости. В следующий раз, когда Арима навестит его, к нему вернется зрение, шрамы сотрутся с его тела, а в голове воцарится благодатная пустота, которую нужно будет чем-то заполнить. Чем-то совершенно новым. Чем-то безболезненным. Арима вышел из лаборатории не оборачиваясь, и свет навязчиво следовал за ним до самого конца коридора.