Эхо тяжелых ботинок

И любим мы через тысячу «нельзя», сквозь расстояние абсолютных неправильностей пройдя. Россия, 90-ые годы. Вычищенные до блеска и обмазанные обувным кремом армейские ботинки валяются под облупившейся батареей. Это я с неудовольствием замечаю только сейчас, краем глаза. Наши джинсы, куртки, свитера, майки и носки разбросаны по однокомнатной квартире, а трусы, вероятно, углубились в щель продавленного дивана. После второго оргазма за ночь мы расслабленно и уютно лежим на боку без одеяла, сезонное отопление включили на днях. Серый тусклый рассвет проникает через голые окна комнаты. От Вали пахнет качественным мылом, немного потом и какой-то светлостью. Зарываюсь носом в его затылок, щеками ощущая мягкость вьющихся черных волос. Собственнически обхватываю его впалый живот с тонкой полоской жестких волос, теснее прижимая к себе, и толкаюсь. Валя рвано выдыхает и подается ко мне маленькой, но упругой задницей, прося, чтобы я взял его глубже. Во мне просыпается «нацистская сволочь», как любит он выражаться во время наших ссор. И хоть в ущерб себе, я медленно, издевательски медленно, двигаюсь назад. — Сволочь. — Прикрывает глаза Валя и в отместку впивается передними в щербинку зубами в мою ладонь. Звучно ударяю другой ладонью по его голому бедру в ответ и убираю пострадавшую руку с его головы, лишая персональной подушки. Тряхнув головой, Валя делает вид, что ему и так хорошо. Сплетаюсь ногами с его, крепче обнимая руками, и резко толкаюсь, показывая степень моей непонятной вспыхнувшей злости. Хитрый еврей. До меня доходит, что этого он и добивался, жмурясь от моих движений, еле сдерживая улыбку на губах. Тебя провели, командир. Но вместо того, чтобы скинуть его на пол, как иногда случалось ранее, я отчего-то заражаюсь его миролюбивостью. Даже тянусь к его голове, чтобы вновь подставить руку, но что-то мешает. — Чтоб я эту библию больше в своем доме не видел, — шиплю, доставая из-за своей спины толстую маленькую книгу в красной обложке. Наверное, выпала из его сумки вчера вечером, когда мы в спешке раздевались. — Это Тора, — поднимая глаза кверху, отзывается Валя, непроизвольно сжимая внутри мой член. — Отец считает, что я должен знать основы религии своей национальности. — Хрень. — Коротко дергаю рукой, и книга, раскрыв страницы, совершает головокружительный полет через всю комнату и со стуком врезается в стену. — Она дорогая, — обернувшись через плечо, он угрюмо глядит на меня смоляными глазами из-под длинных ресниц. Не подозревает, что этим выражением лица часто вызывает во мне вину за все перед ним. — На хуй, — отмахиваюсь я двусмысленно, одним движением переворачивая на живот, вжимаясь в него всем телом. — Придурок, — придушенно хрипит Валя, пытаясь отбрыкнуться и освободить голову от моих рук. — Я думал, верующие не ругаются, — ухмыляюсь, заламывая его руки, и выношу логичный приговор: — Тебе не светит рай. — А тебе даже ад, — парирует он и, обретя вновь способность дышать, затихает. — Нахер надо, — я разражаюсь лающим смехом. — И под землей будет хорошо. Проникаю пальцем в его полураскрытое темное отверстие, проверяя остатки вазелина. Все равно недостаточно. Но не желая искать успевшую пропасть куда-то баночку, я плюю на пальцы, увлажняю вход и размазываю по своему потяжелевшему за последний час члену. — Я хочу тебя видеть, — вдруг говорит Валя, когда я собираюсь вновь взять его и грубо и жестко оттрахать, раздвинув заляпанные моей засохшей спермой половинки его задницы. В груди знакомо теплеет, я приподнимаюсь на ладонях, позволяя ему извернуться и обхватить меня ногами. Валя проводит пальцами по моей бритой голове, касается выпуклости линии неровного крупного шрама, который тянется осью от переносицы до верхнего кончика правого уха. Привычно кусает внутреннюю кожу тонких бледных губ от моего резкого, чувственного толчка. Перехватываю его руки и пригвождаю к мягкому подлокотнику дивана, уже быстрее вбиваясь, приникая губами к его влажной от испарины шее. Советские пружины под нами жалобно скрипят, а Валя тихо стонет им в такт. Его бледные щеки краснеют от жара тел между нами и нескончаемой возбужденности, губы наливаются вишней. Мне нравится смотреть на него такого — полностью покоренного моей властью над ним. Валя отдается просто и естественно, в отличие от девушек, с которыми я когда-то трахался. Все в нем было обычным и одновременно другим. Наконец выгнувшись, он кончает первым с помощью моей руки, попадая спермой мне в живот, а следом я, толкнувшись в него до упора, изливаюсь с коротким низким стоном. Не выходя, я лениво наваливаюсь на него, придавливая всем весом. Валя и не возражает, крепче обнимая мои плечи, на одном из которых татуировка в виде свастики. Провожу пересохшими губами по его подбородку и поднимаюсь выше, сплетая свой язык с ним. — Я люблю тебя, — говорит он просто, когда воздуха больше не остается в наших легких, заставляя поцелуй прерваться. Как будто эти слова все объясняли. Как будто этих слов достаточно, чтобы мы могли быть вместе. Я молчу. Но он и не ждет ответа. — Мать приедет через три часа, — нарушаю спокойную тишину через несколько минут. — Поспи, я тебя разбужу позже. — Хорошо, — улыбается он сонно и расцепляет объятия. Встаю на ослабевшие ноги, едва не падая, и делаю два нетвердых шага к сморщенной в комок белой простыне, лежащей на полу. Распрямляю ее и накрываю голого, разомлевшего Валю. Каждый вечер субботы он стоит у моей двери, долго держит палец на плохо работающей кнопке звонка, чтобы уже с порога уткнуться в мою грудь и начать спешно раздеваться, нелепо качаться на ровном месте голым с одним носком, а затем заниматься со мной любовью всю ночь. И под раннее утро воскресенья, когда усталые работяги с черными руками возвращаются с ночной смены в свои квартиры, Валя тихонько идет к двери, не прекращая одновременно виснуть у меня на шее и целовать, целовать, целовать… Поглазев немного на спящего Валю, я направляюсь в ванную отлить, а затем залезаю под быстрый горячий душ. Поскальзываясь на мокрых плитках, надеваю чистые трусы и майку, ощущая себя чистым хотя бы физически. Вернувшись в комнату, я достаю из кармана своей куртки зажигалку, сигареты «Беломор» и выхожу на балкон, стараясь быстрее закрыть дверь, чтобы осенний прохладный воздух не разбудил Валю. У нас застекленный балкон, благодаря умелым рукам моего покойного отца, но одно окно всегда было приоткрыто для проветривания помещения. Облокотившись на раму этого окна, я зажигаю сигарету и глубоко затягиваюсь. С восьмого этажа открывается обширный вид на бедный район на окраине города. Но сейчас он выглядит красивым из-за деревьев, пестривших осенними цветами - желтым, зеленым, рыжим, красным; из-за пустых тротуаров и редких грязных семерок на дорогах. Прохладный ветер приятно обдувает мою разгоряченную кожу, прогоняет струйки дыма в серое небо. Выдыхаю в который раз и вспоминаю нашу первую встречу. Это было полгода назад, в середине мая. Наши ребята временно сплотились с другими из ближайших районов на новый рейд. В тот день, во второй половине дня, в центре города шла демонстрация альтруистов с целью доброжелательной пропаганды за право и свободу народа любой национальности. Многие из них не ожидали яростного налета скинхедов и просто агрессивных расистов. Разразился ужаснейший конфликт, суматоха, паника, драка. Около двухсот человек бежали с места, но наши так просто отпускать не собирались. Милиция реагировала медленно, что неудивительно: всего одна машина к этому времени приехала. Вот тогда я его и увидел в толпе. Он бежал изо всех сил мимо меня, сжимая пальцами кровоточащий нос, растрепанные волосы, сумка через плечо болталась, грозя выплюнуть бумаги. Он хотел свернуть на другую улицу, но какой-то внезапно появившийся скинхед ему не дал, схватив за шкирку и начав беспорядочно молотить его кулаками. Бросив грузинского мужчину, которому я отбил все почки ногами с каким-то парнем, я ринулся в сторону матерящегося скинхеда и уже лежащего на асфальте черноволосого парня, по пути размахивая кулаками. — Сука, — выплюнул я солидарно, пнул в бедро слабо прикрывающего голову руками еврея и громко бросил товарищу: — Помоги нашему. — Где?! — озверевше заозирался тот. — Там. — Я толкнул его в сторону действительно дерущихся мужчины и бритоголового парня. Скинхед с криком устремился к ним, а я повернулся к еврею и схватил его за воротник рубашки, ставя на ноги. Пресек все его попытки сопротивления чувствительным ударом под ребро и потащил к ближайшему узкому переулку сквозь крики людей, шум и сирены милицейской машины. Повернув за угол, еврей снова попытался отцепиться от меня, на что я лишь раздраженно пригвоздил его к стене из белых тусклых кирпичей. Он вскинул руки и зажмурился в ожидании удара. Но я не двигался, разглядывая, как его белая рубашка пачкается крупными алыми каплями крови из его носа. Именно сейчас я начинал осознавать, что натворил. Помог еврею. Меня переклинило? Парень, который младше меня на несколько лет и ниже меня ростом на полголовы, тем временем приоткрыл веки и настороженно взирал на меня черными блестящими глазами. Я просунул пальцы в карман джинсов и достал маленький складной ножик. На его лице промелькнул страх, он дернулся, но моя хватка была сильнее. — Стой, бля, — рыкнул я, тряхнув его. — Что вам нужно? У меня есть деньги, можете взять звездочку, она золотая… — начал он, отчаянно бегая глазами в поиске помощи. Взявшись за край его рубашки, я с помощью лезвия ножа оторвал кусок ткани. На все мои манипуляции еврей смотрел затаив дыхание, явно ожидая, что я пырну в него ножом. — У тебя сильно болит нос? — внезапно задал я вопрос, пытаясь оценить масштаб травмы. — Что? — он растерянно, недоверчиво заморгал, и я его понимал. Страшный бритоголовый скинхед со шрамом на пол-лица спрашивает о самочувствии какого-то малолетнего еврея, которого же сам и избил частично. Как тут реагировать вообще е-мое. — На вопрос ответь, — сухо отрезал я. — Да, — мгновенно выпалил, по-прежнему не сводя с меня внимательных глаз. Ясно, нос сломан. — Будет еще больнее, очень, — предупредил я, фиксируя его шею, но не лишая воздуха. — Не рыпайся, я помочь хочу. Пока он там доберется до больницы или дома, может в обморок упасть от обильной кровопотери и сдохнет. Этим я хило оправдывал себя, заталкивая пальцем длинную ткань в одну его ноздрю, а затем осторожно продолжая тупым концом длинного гвоздя, который всегда валялся у меня в кармане. Он тут же выгнулся и вцепился в мою руку, застонав сквозь зубы, слезы выступили на его глазах. Через минуту кровотечение остановилось. — Все, можешь валить, — грубо бросил я, вытирая перепачканные кровью ладони об джинсы. — С-спасибо, — он странно посмотрел на меня, касаясь своего ставшего теперь широким из-за ткани носа, и спешно достал бумажник из сумки. — Вы возьмете деньги? — Нет, просто вали отсюда, — кинул я раздраженно. В любое другое время я бы, не раздумывая, сам обчистил его, но почему-то с ним так не хотелось поступать. Отлепившись от стены, он молча зашагал в противоположную от меня сторону улицы по заплеванному тротуару, оборачиваясь несколько раз, не выкину ли я подлость неожиданно. Вот и все. Проводив взглядом его худощавую спину, я собрался найти своих, прежде чем нас накроют мусора. Но не успел я и двинуться, как заметил возвращение малолетнего еврея. — Чего тебе? — поинтересовался я, отмечая про себя его смелость, достойную уважения, или необычайную глупость. — Приходи завтра на улицу Ленина семьдесят один в шесть часов. — Он потеребил сумку, затем наливающийся синяк на руке и закончил с волнением. — Я принесу коньяк в качестве благодарности за помощь. И, развернувшись, побежал. Постояв некоторое время, я фыркнул и вернулся к своим ребятам. На следующий день я маялся у дома под номером семьдесят один на улице Ленина. Сигарета в моих пальцах дотлевает, пока я предаюсь воспоминаниям. Спешу прикурить остатки и опускаю глаза вниз, на внутренний двор нашей девятиэтажки. И цепенею. Сигарета выскальзывает из пальцев и падает на голую кожу ноги, обжигая. Но я не двигаюсь и не чувствую боли, я вообще ничего не чувствую, кроме глухой белой пустоты. Наверное, это называют шоком. В мой подъезд, весело крича и переругиваясь между собой, врываются бритоголовые парни. Мозг в срочном порядке анализирует ситуацию, заставляя меня судорожно вцепиться в оконную раму. Без паники… — Блять! — резко потянув на себя дверцу балкона так, что стекло дребезжит, я вваливаюсь в комнату и швыряю вещи с пола во вскочившего с дивана от громких звуков Валю. — Одевайся! — Твоя мама идет? — спросонья паникует Валя, не попадая ногой в джинсы. Хуже. — Скины! — рявкаю я, наскоро шнуруя ботинки на босые ноги. Валя бледнеет, но не прекращает спешно натягивать на себя одежду. Мчусь к двери, запирая на всевозможные замки, баррикадирую тяжелой обувной тумбочкой. Все равно не надежно. Слышу шум лифта и, взглянув в глазок, вижу вышедших на лестничную площадку пятерых парней. Стараюсь медленнее дышать. Один из них, наш главарь по прозвищу «Мацур», лениво направляется к моей двери, нажимает на кнопку звонка, а затем стучит костяшками, продетыми в металлический кастет. — Красный! Я знаю, что ты там, - вкрадчивым голосом информирует Мацур, поглядывая в мой глазок. Стою, не шелохнувшись, и едва не подскакиваю, когда мой локоть трогают чужие пальцы. Широко раскрыв глаза, Валя спрашивает ими: «Что делать?!» Качаю головой, мол, притворимся, что дома никого нет. — Ебанный жид, — внезапно презрительно выдает Мацур, заставляя Валю испуганно сжать мой локоть. — Кот сказал, он видел тебя вместе с ним. Не знаю, чем он тебя взял, но мы простим тебе предательство, если ты отдашь его нам. Твою мать… Валя вскидывает голову, напряженно всматриваясь в меня, будто я сейчас действительно передумаю и впихну его им на растерзание. — Красный… — зовет Мацур уже с откровенной угрозой. — Давай по-братски, по-хорошему… Не дождавшись никакого отклика, он низко ржет и выносит решение: — Ломайте дверь. А вот это в мой план не входило. Слышу, как один из них достает какой-то инструмент и начинает пилить деревянную дверь. Мелькает мысль притащить из кухни холодильник и прислонить к двери, но понимаю, что и эту преграду легко устранят. Обхватываю голову руками, пытаясь сосредоточиться, а Валя, напротив, в ужасе сползает по стене. — Вставай, — обдаю его яростным шепотом, хватая за локоть, поднимая, и тащу на балкон. — Что ты делаешь?! — прикрикивает он на меня, следя за тем, как я распахиваю левое боковое окно балкона. — Догадайся, умник. — Хватаю его и подталкиваю к окну. — Лезь. — Совсем поехал?! — кричит Валя, вырываясь. — Я разобьюсь! Изловчившись, я крепко обвиваю его руками спиной к себе и наклонившись к уху, успокаивающе, но четко шепчу: — У нас нет другого выхода. Мы сейчас вылезем и спустимся на нижний балкон. Держишься за раму одной рукой, ухватываешься за край балкона другой, встанешь на перила и прыгаешь. Понял? Валя кивает, его грудь часто вздымается. — Хорошо. Я — первый, — с этими словами я быстро перелезаю через раму и собираюсь спуститься, как Валя останавливает меня и впивается в мои губы. До чего же ты докатился, Красный. Как в американских фильмах целуешься перед опасностью. А уже ничего не было, как раньше. Противоречия, противоречия... Кажется, поцелуй успокоил нас обоих. Запретив себе смотреть вниз, я вцепляюсь в край балкона и вишу на двух руках. Сердце против воли бьется сумасшедше. Достаю подошвами ботинок до перил и аккуратно опираюсь ладонями об потолок балкона. — Давай, я тебя поймаю, если что, — говорю Вале, наготове подставляя руки, когда спрыгиваю на пол, слегка задев банку соленых огурцов. Валя двигается слишком медленно. — У меня руки вспотели, — с дрожью в голосе сообщает он. — Вытри! — цыкаю, заражаясь его нервозностью. И Валя, держась одной рукой за раму, другую вытирает об пыльную стену. Когда он собирается поменять руки, то поскальзывается на нижнем выступе балкона, отчего я коротко дергаюсь. Один мат на языке. Наконец, Валя хватается обеими руками за край балкона, вися на тонких руках. Крепко обхватываю его за талию и переношу на пол. Валя облегченно выдыхает какие-то нечленораздельные звуки, упершись руками в колена. Молясь, чтобы добрая бабушка Тоня оставляла дверцу балкона открытой, я дергаю за ручку, и та послушно поддается. — Тихо выходим через дверь и спускаемся по лестнице, — озвучиваю свой план. — Мне страшно, — шепчет Валя, я на это лишь сжимаю его руку. Благодаря светлеющему небу, в такой же однокомнатной, пропахшей лекарствами квартире бабушки Тони стоит полутьма. Мы тихо ступаем через комнату, хозяйка спит на кровати, укутанная в многослойные шали под одеялом. Бесшумно отворяю замок прихожей и прислушиваюсь. Наверху по-прежнему пилят дверь, а остальные ребята, облокотившись об перила, переговариваются между собой. Тяну за собой Валю, и мы аккуратно спускаемся по лестнице с седьмого этажа, тесно держась у стен. Уже на третьем этаже мы слышим, как парни наконец выламывают дверь и вваливаются туда. — Бежим, — беззвучно двигаю губами Вале. Ускорив шаг, мы добираемся до первого этажа, когда дверь чьей-то квартиры открывается и оттуда выбираются сонный собачник и его мохнатый пес. Последний, увидев нас, начинает с вдохновением лаять на весь подъезд. — Султан! Фу! — еле ухватывает за поводок мужчина и бросив в нас подозрительный взгляд, гордо выходит с нами. Оказавшись на улице под раскидистыми деревьями, мы кидаемся в бег куда-нибудь, лишь бы оказаться подальше отсюда. Поднимаю голову и вижу главаря из окна нашего балкона, завидев нас, тот быстро исчезает в тень. У нас мало времени, нужно спрятать Валю в безопасное место, домой ему нельзя — выследят. Копаюсь в памяти, пытаясь вспомнить адреса своих дружбанов, но как назло с одним или другим я в последнее время успел неслабо побазарить. — Куда бежим? — задыхается Валя, уловив мое колебание. — Давай ко мне. — Не… — не успеваю договорить, резко затормозив, хватая за край распахнутой куртки раскрасневшегося Валю, останавливая и его, и круто разворачиваюсь: — Назад! С другой стороны чужого двора к нам мчатся трое скинхедов, по всей видимости, сторожившие нас у подъезда и решившие ловить в обход. В моей голове бешено вьются десятки мыслей, но одной главной целью я выделяю — спрятать Валю. Парень тяжело дышит, стараясь бежать в полную силу, но заметно начинает отставать. Придется, значит, драться. Возвращаемся к единственному проходу между огромными пятиэтажными общежитиями, а именно высокой сырой арке, чтобы уже свернуть на другую улицу. Но там ждала засада в виде подбежавшего Мацура и его подручных. Нас просто чудесным образом окружили. Так глупо попались. — Держись за меня, — приказываю Вале, доставая складной ножик. — Порежешь нас из-за жида? — Мацур недобро щурится, глядя на мою выставленную вперед руку с лезвием и вздыхает: — Совсем ебанулся. Один из них делает шаг к нам, но я делаю выпад ножом в ответ с угрожающим шипением: — Не подходите! Мацур делает молчаливый жест, и все скинхеды разом набрасываются на нас. Бешено размахиваю единственным оружием, умудряясь сразу порезать четырех противников. Но в конце концов нож выбивают и приставляют к моему горлу, заставляя опуститься на колени. Валю грубо отрывают от меня, заламывая руки, он брыкается и истошно кричит мое имя: — Арту-у-ур! Имя врезается мне в голову вновь и вновь, причиняя невыносимую боль. Пытаюсь подняться, зло рыкая, ощущая, как по шее течет струйка крови, но мне не дают, удерживая за плечи и руки. Наблюдая за этой сценой, Мацур презрительно выплевывает мне: — Предатель! Валя уже корчится на асфальте от первого удара в живот, надрывно кашляя, его щека пачкается грязью от никогда не просыхающей мутной лужи в этой арке. С нового молчаливого знака от Мацура на моих глазах его начинают избивать ногами и кулаками. Мое наказание за предательство. Валя срывает голос, хрипит и захлебывается рыданиями, а я дергаюсь как муха на липкой ленте, не способный ничем помочь. Смотрю на него и чувствую, как вместе с ним отбивают органы и мне. Бог, если ты существуешь, несмотря на все мое ехидство и неверие, то помоги ему. Пожалуйста. Он ни в чем не виноват. Меня наказывай, меня, обещаю заплатить за свои грехи сполна. Только помоги ему. Помоги… И Бог является в образе хмурого собачника со своим всемогущим крошечным псом. Увидев толпу бритоголовых и оценив пикантность ситуации, он замирает, как кролик перед удавами, а затем спешно пятится спиной назад, таща за поводок визгливо лающего пса. Трусливый Бог. Здравомыслящий? Скинхеды на это отступление лишь гадко ржут, как обычно забавляясь страхом простых горожан. — Достаточно, — останавливает Мацур избиение моего еврея и, подойдя к нему, расстегивает ширинку своих потрепанных джинсов. На Валю, чье тело превратилось в сплошной синяк и чья правая рука подозрительно гнулась, обрушивается моча. Он фыркает, прикрывает лицо здоровой рукой, пытается отползти, но ему не дают, подошвой тяжелого ботинка наступив на плечо. Закончив, Мацур кивает дружкам и те продолжают унижение, одновременно мочась на Валю. Не могу на это смотреть. — Хватит… — безнадежно прошу я Мацура, прикрывая глаза. Главарь приседает на корточки и доверительно наклоняет ко мне голову, при каждом слове двигая бровями: — Ты мне как брат, Красный. Одумайся, идем с нами. Действуя скорее инстинктивно, чем разумом, я резко вскидываю голову, схлестнувшись с ним взглядами, и плюю ему в лицо. — Неправильный ответ, — улыбается Мацур, ладонью проводя по лицу. Уже через секунду я жалею о своем поступке. Главарь достает из кармана складной нож и все так же улыбаясь, произносит: — Не добавить ли тебе еще шрама? Кажется, они тебе идут. Молчу, ожидая, что сейчас мне изрядно подпортят лицо, но вместо этого, Мацур встает на ноги и направляется к промокшему насквозь Вале. Тот, скорчившись в позе эмбриона, слабо всхлипывает, дрожа всем телом. Главарь кидает на меня короткий сухой взгляд, в котором читается «Ты сам виноват», переворачивает Валю на спину одним пинком и засаживает нож по самую рукоятку в его грудь. Я перестаю дышать. — Валим, — распоряжается Мацур, вытащив окровавленный нож и вытерев об джинсы, прячет обратно в карман. Скинхеды, привычные к подобной концовке их рейдов, бросают на меня ненавистные, осуждающие взгляды, прежде чем исчезнуть вместе с главарем за поворотом улицы. Пытаюсь выдохнуть, но в горло словно насыпали камней. Ты мужик или нет? Ползу на негнущихся ногах к неподвижному Вале, укладываю его голову себе на колени и прижимаю два пальца к его шее. Ну, пожалуйста. Пульс есть. Спасибо. Вдалеке слышу вой сирены. Бог вызвал милицию. Семь месяцев спустя Горячие солнечные лучи проникают в каждую пору кожи, заставляя Вальтера зажмуриться от удовольствия. Весна в самом разгаре. Он стоит здесь с утра, несмотря на то, что отец ему сказал, раньше двенадцати Артура из тюрьмы не выпустят. Матвей Исмаевич по-прежнему наивно полагал, что его сын всего лишь дружит с уже бывшим скинхедом. После того происшествия Вальтер приходил в себя долго, в основном врачи больше возились с расшатанной психикой. Узнав, что Артура засадили в тюрьму, несмотря на то, что он лично пришел к Матвею Исмаевичу и сдал всех своих ребят, Вальтер был в истерике. После долгих уговоров и споров отец со вздохом сдался, пообещав назначить Артуру условно-досрочное освобождение. Но пока там разбирались, что к чему, время пролетело незаметно, показывая уже сегодня утром на настенном календаре двадцатое апреля. Семь месяцев Вальтер не видел Артура, отец так и не позволил навещать его в тюрьме. Вальтер нервно мерит асфальт шагами перед воротами тюрьмы из красных кирпичей и колючих проводов. Не выдержав, достает из сумки аэрозольный ингалятор и пшикает в рот, глубоко вдыхая. Его дыхание по-прежнему шалило, не пропуская иногда внутрь воздуха, — сказывалось последствие от ножевой раны. Внезапно замок железной двери щелкает и со скрипом открывается рукой мужчины в милицейской форме с автоматом на плече. У Вальтера снова перехватывает дыхание, на этот раз от чувств при виде похудевшего за несколько месяцев, но с такими же живыми бледно-зелеными глазами Артура. Держа в руках пакет, тот неверяще, до смешного удивленно разглядывает еврея. Вальтер взволнованно подходит к нему вплотную, чувствуя, как бешено стучит сердце, и без слов утыкается лицом ему в грудь. Одной крепкой рукой, сжатой в кулак, Артур прижимает его к себе теснее и тихо смеется в затылок: — А с тобой весело…