"What's been happening in your world? What have you been up to? I heard that you fell in love Or near enough I got to tell you the truth, yeah. I wanna grab both your shoulders and shake baby Snap out of it I get the feeling I left it too late, but baby Snap out of it If that watch don't continue to swing Or the fat lady fancies having a sing I'll be here Waiting ever so patiently for you to Snap out of it" "Что происходит в твоей жизни? Какие новости? Слышал, что ты влюбилась, Или вот-вот влюбишься. Мне придется рассказать тебе правду. Так и хочется взять и хорошенько встряхнуть тебя за плечи, Чтобы ты выкинула это из головы. Мне кажется, я слишком все запустил, Но ты выкинь это из головы. Пока ты не выйдешь из-под гипноза И ещё ничего не будет ясно - Я буду рядом, Терпеливо ожидая, когда ты Выкинешь это из головы" Arcric Monkeys, "Snap out of it"
Последствия наших решений – это кирпичики наших судеб. Из бесконечного числа вариантов, выбранных нами, и строится уникальная колея жизни, по которой мы следуем. Выбор между чаем и кофе, между самолетом и поездом, между деньгами и временем, между любовью и долгом, между жизнью и смертью – неважно. В масштабах Вселенной каждое человеческое решение имеет равную силу, пусть даже для отдельно взятого некто оно и является судьбоносным, знает он об этом, или нет. И, поскольку плоть слаба и разум несовершенен, можно ошибиться так непростительно легко. Эта погрешность слишком высока, чтобы быть незамеченной, а значит, пока нет ни одной выверенной, универсальной формулы принятия правильных решений, остается полагаться на собственную гибкость и авантюризм. Авантюризма у Миши Куликова было как у дурака махорки. Потому что надо быть действительно чуточку сумасшедшим, чтобы с раннего детства «впрягаться» за асоциального брата, затравленного сверстниками за уникальность своего ума. Потому что только безумец откажется от блистательной карьеры ученого ради сиюминутного заработка, способного избавить Пашу от долгов. Нужно быть больным на всю голову, чтобы из разу в раз ставить жизнь брата, временами непреднамеренно жестокого и эгоистичного, выше собственной. И, кажется, Миша был. В заботах о Паше прошли первые тридцать лет его жизни. Обычно, в таких семьях больше внимание уделяется младшим детям, но только не у них. Мише пришлось смириться с тем, что его брат всегда будет требовать больше внимания, больше снисхождения, больше-больше-больше. О себе можно было спокойно забыть, зарыть таланты в землю и позволить брату стать главной гордостью семейства. А мама не позволила. Уже позже Миша понял, насколько его мать была по-житейски мудрой женщиной. Ее отчаянное желание переехать в Англию в глазах младшего Куликова-подростка было предательством Паши, эгоизмом, жадностью до денег, в конце концов. Но мама просто хотела счастья своему младшему сыну, самоотверженно жертвующему себя с завидным постоянством и без надежды на ответную благодарность, на которую Паша из-за болезни и не был способен. Она слишком многим пожертвовала сама, рожая второго сына так поздно, и не могла себе позволить, чтобы он сделал из себя агнца на заклание. Когда они с Пашей чудом выбрались живыми из рук бандитов, и вернулись в свою старую квартиру, Миша ощутил облегчение и опустошение. А когда старший брат показал ему многомиллионный счет, за который он расплатился годами своей молодости и учебой в Оксфорде, создатель «Лондонграда» и вовсе рассвирепел. Кровь в висках стучала как молот по наковальне, бум-бум-бум. И с каждым ударом бессильная жгучая ярость все сильней разъедала нутро серной кислотой. Выход на сцену Алисы расставил все по местам. Отчаянье, сквозившее в ее голосе, страх и попытки взять себя в руки сломали в Куликове что-то действительно важное. Что-то, что помогало ему абстрагироваться от внешнего мира раньше. Принципы. И вот он уже мчит со всех ног в Лондон, бросив Пашу, родную плоть и кровь, чтобы Алиса была спасена. И почему-то жертвовать собственной свободой ради нее было так просто, так приятно и правильно, что Миша получил от этого какое-то мазохистское удовольствие. Он искренне верил, что шел на сделку, на бартер с самим собой. Что, попрощавшись с такой милой и долгожданной волей, он получит шанс на нечто бесценное, желанное, сокровенное. Ведь никто никогда не касался его избитого лица с такой удушающей нежностью. Никто не заставлял его задыхаться от ревности всего лишь парой фраз. Никто не мог пристыдить его так, что от этого кошки скреблись на душе неделями. Кроме Алисы. Открывая глаза в аэропорту, она пыталась ему улыбнуться. Потерянная, беспомощная, смущенная, не верящая в то, что перед ней – адресат десятков ее безответных СМС-ок. Окруженный ореолом света и сияющий изнутри, как сладкое видение. Но морок спадал, и с каждым шагом в сторону «Ласточки», лицо Загорской становилось все отрешенней. Она оставила на колючей щеке Куликова прощальный поцелуй и поспешила сбежать так же, как сбежал он. Ушла строить из кирпичиков что-то новое, согласно Мишиному же напутствию на коробке конструктора. Степан мог бы сказать Куликову бежать за ней со всех ног. В любой другой день. Но не тогда, когда известия о дочери навалились на него каменной глыбой. И не тогда, когда его собственная жизнь была в подвешенном состоянии, настолько пустая, после обнаружения Лизы, насколько пустой была Мишина после освобождения Паши. К самому Куликову план действий пришел со значительным опозданием. И уже нечего было делать с Олегом в ее дверном проеме, в расстегнутой рубашке и с початой бутылкой шампанского. Нечего было говорить Загорской, которая спросила «Кто там?», прекрасно зная - кто. Нечего было терять Мише, отдав за огромную услугу для Алисы себя в полное распоряжение высокопоставленным чинам. А потому Куликов, с какой-то выстраданной улыбкой прижал палец к губам, прося Олега не сдавать его, забрал в качестве трофея бутылку и отправился на крышу, чтобы там осознать, с каким шиком он прошляпил сам себя. Когда Алиса приехала с Олегом за своими вещами в «Лондонград», Акимов уже во всю пожинал плоды своего сотрудничества с Куликовым. Миша, измотанный настолько, что ноги не держали его, развалился на диване и с раздражением наблюдал за тем, как Загорская забирала свою кружку, свои книжки, купленные с первого заработка в агентстве, свое вечернее платье, оставшееся после первого торжественного променада с Олегом в качестве ее подставного на тот момент любовника-богача. У создателя «Лондонграда» не было ни сил, ни желания пререкаться с Загорской, тем паче – она делала все быстро и молча. Сборы заняли немного времени, нехитрые пожитки отправились в аккуратный бокс и были накрыты крышкой. Похоже, их истории, достойной приключенческого романа, а не любовного, тоже настала крышка. Олег знал, кем стал Куликов. Министерские дела давно перестали быть для него таинством, а потому известие о том, что Миша фактически стал русским разведчиком, дошло до него достаточно быстро. Удивительно было думать, что больше глупым кейсам, вроде рекламы чая «Бернли» с кровной родней Ее Величества или почти шекспировским разборкам между русским папой Ромео и цыганской диаспорой Джульетты, конец. Но факт оставался фактом. И хотя в документах это нигде не значилось, Михаил Куликов отныне работал на правительство Российской Федерации как агент разведки. Когда Алиса уже стояла на пороге офиса, а Олега отправила вниз, прогреть машину, она обернулась в сторону бывшего напарника, сверлящего тяжелым взглядом стену. Позволила себе рассмотреть его перед тем, как уйти: кожаные демисезонные ботинки вместо кед, брюки со стрелками вместо джинс, черная водолазка по фигуре – вместо мешковатых футболок, толстовок и парок в десять слоев, как на луковице. Стрижка, которую определенно сделали в салоне, а не в ванной – ножницами для резки по картону. Щетина не как константа, а как результат отсутствия уже привычного гладкого бритья. - Хорошо выглядишь, Миш, - тихо сказала она, сжимая пальцами коробку с вещами, прижимая ее ближе к сердцу. Он не выглядел хорошо. Куликов выглядел так, будто она видела его в первый раз в жизни, потому что узнать человека, устало потирающего переносицу и переводящего взгляд на нее, Алиса не могла. От того, к чему она успела привыкнуть, ничего не осталось. Куликов похоронил свою юность и носил по ней строгий практичный траур, понимая, ради чего поступил так. И ему хватило достоинства в качестве прощания улыбнуться ей. Как Олегу в дверях. Как Паше, когда он уезжал из Петербурга. Как Степану, когда объявил, что отныне «Лондонграда» не существует. - Иди, строй, - все еще улыбаясь, почти прошептал Миша, глядя Загорской в глаза. И он, конечно же, видел, что она дрожит. Дрожит так, что это верный признак подступающих слез. Но трель телефона и сообщение от Олега заставили ее опустить глаза и убежать снова. На целых тринадцать лет. Когда они встретились вновь, Алисе было тридцать восемь. Она уже не была Загорской, Лисенком и принцессой. Теперь к ней возможно было обращаться не иначе, как к Алисе Викторовне, элегантно накинувшей на плечи соболью шубу. Супруга заместителя министра культуры, архитектор, чьи работы стали частью Сити в Москве, гранд-дама, широко известная в узких кругах власть имущих в матушке-России. Когда они встретились вновь, Мише было сорок. И Мишей его можно было называть только Брикману и Степану по старой памяти. Сотрудник внешней разведки со стажем, побывавший и у Бога, и у черта, получивший около десяти пулевых ранений за время службы, человек с умным взглядом ученого и лицом, на которое наложились годы горького житейского опыта. Известно о нем было мало, даже в узких кругах власть имущих, но те, кто знали его, могли с уверенностью сказать, что он занимает далеко не последний пост в своей структуре на территории Великобритании. Как она нашла его, было для него загадкой. Возможно, помогли связи мужа, а может быть – она по-дружески попросила Степана или Бориса. Но когда утром понедельника Куликову было велено встретить важного гостя в Хитроу, он ожидал увидеть Алису в последнюю очередь. В теплом меховом манто песочного цвета, в очках, уже не солнцезащитных, а для зрения, с диоптриями, и говорящей с кем-то максимально холодно по телефону. Когда она закончила разговор и подошла вплотную, от ее взгляда на душе стало особенно мерзко. Не потому, что он был надменным или хвастливым, а потому, что в нем Миша все еще видел то, от чего с таким титаническим трудом добровольно отрекся много лет назад. От этого было почти физически больно смотреть на то, какой красивой женщиной она стала. Алисе возраст был только к лицу, строгий контур губ и льдистая голубизна глаз – как у Снежной Королевы, чье сердце заледенело на веки. Умный взгляд и уверенная осанка, первые росчерки морщинок, не спрятанные косметическими уколами, а выставленные напоказ, руки, сияющие платиной и острыми гранями бриллиантов – Миша отмечал каждую мелочь с профессиональной дотошностью, с каким-то остервенением, которое сам в себе ненавидел. - Пойдем, переговорим. У нас есть дело, - произнесла Алиса, без стеснения беря старого знакомого под руку и ведя его в сторону выхода, будто это ей было велено встречать Куликова, а не наоборот. Они решили поехать в один из ресторанов Комарова. «Less» для деловых разговоров такого уровня не подходил, поэтому они направились в «Гагарина», о котором сам Вадим шутил, что назвал заведение так из-за астрономических цен. И когда они устроились за придержанном специально для них отдаленном столиком в отдельном секторе, где никто не смог бы подслушать, Миша мог бы поклясться, что вид у его бывшей напарницы невероятно уставший и печальный, как бы она не старалась держать хорошую мину при плохой игре. Его специально натаскивали, чтобы он мог раскусить любую ложь в процессе тренировок, а Алиса была конфликтологом целую жизнь назад, еще до замужества и застройки центра столицы России. - Миша, - начала она, немного запинаясь. Назвать мужчину, сидящего перед ней с выражением предельной серьезности и внимания на заострившемся с возрастом лице, Мишей было, по меньшей мере, дико. И Алиса не знала, имела ли право на такую фамильярность спустя столько лет, - Я пришла попросить твоей помощи. Ты в праве отказать, конечно же, но надежда лишь на тебя. Куликов кивнул, давая понять, что слушает. Говорить что-либо он не хотел, примерно догадываясь, о чем его приехали попросить. И от осознания этого ему было противно и тошно, как и от того, насколько подавленной выглядела Алиса, сидя перед ним и прося об услуге, на которую, говоря честно, не имела права. Вроде бы, должна была взыграть Куликовская гордость, вот только единственным, о чем думал Миша, как бы глупо это не звучало, так это о том, что даже сейчас он не был в состоянии встать и уйти, не мог бросить Алису в одиночку разбираться с ее проблемами, к которым он теперь не имел никакого отношения. И, что самое ужасное – он не хотел уходить. - Нужно сделать так, чтобы Олега положили в закрытую больницу в Москве. Никто в министерстве не будет мириться с тем, что он по старой привычке ушел в загул. Я пытаюсь создать легенду, согласно которой мой муженек отправился на лечение от какой-нибудь язвы на пару недель, но если фотографии с вечеринок, на которых он был, просочатся в прессу, никто не поверит моей версии. Проблема в том, что я не знаю, где именно он сейчас, потому что улетел он на частном самолете в Париж, но уехал оттуда спустя пару дней, предварительно чуть не упав с Эйфелевой башни, с которой ночью мочился, - говоря это, Алиса поморщилась, а губы Миши тронула улыбка. Хоть что-то оставалось неизменным. И было даже приятно думать, что это – идиотские пьяные выходки Олега, о которых никто не слышал целых три года после того, как Загорская вышла за него замуж. - Ты думаешь, он в Лондоне? – спросил Куликов чисто для проформы, зная ответ и так. Где же еще ему было быть, как не в месте, где он прокутил свою бесшабашную юность? Найти блудного чиновника было плевым делом, на которое в худшем случае можно было потратить пару дней, и они оба это понимали, - Хорошо. Я проверю по своим каналам, куда именно он отправился, и передам супруга в твои ласковые руки. Алиса на эту саркастичную реплику ответила поджатыми в неудовольствии губами и закатыванием глаз. В этом было что-то настолько ребяческое, что заставило Мишу расплыться в улыбке. Это заставило его вспомнить о той, что стала центром его Вселенной. Его телефон завибрировал в кармане, и Куликов, посмотрев, кто звонит, встал из-за стола и отошел на несколько метров. До Алисы доносились лишь обрывки его фраз: - Привет. Да, на работе. Нет, сегодня не могу, но завтра обязательно. Конечно, принесу. Нет, не забыл. Люблю тебя, Лисенок. Это обращение заставило Алису вздрогнуть, как от выстрела. Когда Миша вернулся за стол, она сидела напряженная и бледная, не смея задать вопрос. Куликов понял ее без слов. Эта проницательность была бы очень кстати лет тринадцать назад, но сейчас от нее были лишь беды. - Прости, это личный разговор, я не должен был отвечать. Алиса покачала головой, натянуто улыбаясь. - Ничего страшного. Я могу понять беспокойство твоей жены… - и куда только делась та роскошная женщина из Хитроу, если говоря это, Алиса была больше похожа на девчонку, которой была по приезду в Лондон, с планами учиться на архитектурном факультете и с непримиримыми разногласиями со своим уважаемым папенькой. - Я не женат. От этого замечания Алиса растерялась еще сильнее, подумав, что в их возрасте отсутствие супружества означает лишь роман с девочкой вдвое моложе. И это было бы в духе Куликова, особенно учитывая его старые методы работы, не исключавшие секса с хорошенькими клиентками. - Это была моя дочь, я обещал ей сегодня пойти в зоопарк, но не сложилось. Миша внимательно наблюдал за изменившейся в лице знакомой, но для него полной неожиданностью стало то, что она потянулась рукой к салфеткам, чтобы взять одну и стереть выступившие слезы. Куликов не мог знать, что Алиса много лет мечтала о детях, которые бы скрасили ее непрерывное одиночество в богатом доме, полном антикварной мебели. Она никому не рассказывала, что бывший таким чутким и внимательным муж не слишком-то и пытался ей с этим помочь, увлеченный работой, перешедшей к нему по наследству, и вечеринками до рассвета в закрытых клубах, страсть к которым была неискоренимой. Олег никогда не был с ней груб, никогда не отказывал ни в единой просьбе, но его безалаберность убивала Алису, ставшую серым кардиналом при мужчине, который самостоятельно не справлялся с возложенными на него обязанностями. И никакие грандиозные проекты, государственные тендеры на строительство и светские рауты не могли сделать счастливой эту женщину, опустившую однажды руки и смирившуюся со своей судьбой. Миша накрыл своей большой теплой ладонью ее маленькую и холодную, как когда-то настолько давно, что казалось, будто этого никогда не было. Такой же одинокий и сломленный. Нарекший свою единственную, драгоценную дочь Алисой. Ласково говоривший девочке «Лисенок», когда работа оказывалась превыше отцовского долга. Повторявший судьбу усопшего Виктора Загорского. Проснувшись в холодном поту Куликов понял, что лежит в офисе «Лондонграда» на диване. Часы на стене показывали половину четвертого ночи, а ноутбук своим тихим жужжанием разбавлял гнетущую тишину пустого помещения. Степан уже ушел на встречу с дочерью, предварительно едва не выбросив галстук, удавкой сдавивший шею. А сам Миша, должно быть, уснул.Но при взгляде на пустую бутылку дорогого шампанского, сон сняло как рукой.