Где бы ты ни бегал там...

Физрук оказался прав: негожий из меня спринтер, ой, негожий... Потому меня не только быстро догнали, но и весьма болезненно припечатали к стене во внутреннем дворе университета. И почему, когда это так требуется, родные стены все же тебя не спасают? В моем конкретном случае, не дают пройти сквозь себя. Ладно, раз так, то мы поступим по-другому. Я вскинул наглый взгляд на свою зазнобу, которая только пару минут назад узнала, что таковой является. Прямо скажу, не обрадовалась. - Что… четвертый закон Ньютона проверяешь? – ухмыльнулся я, пытаясь заодно и отдышаться, но под бычьим взглядом прекрасных глаз и чувствуя на руках железную хватку как-то плохо получалось. - Какой еще закон? – скривился Антон. Наша стремительная пробежка по коридору с выбегом на улицу явно забрала у него меньше сил, чем у меня. - Тело, прижатое к стенке, не сопротивляется, - деланно усмехнулся я, на что зазнобушка моя скривилась еще больше и, наверное, собралась залепить мне хороший такой пендель, но передумала. В любой, самой паршивой ситуации не стоит терять чувства юмора, пусть даже оно такое же паршивое. А когда почти что главный мачо университета узнает, что те пресловутые конфетки с предсказаниями ему подбрасывал я, существо его же пола и его же курса, то по определению быть мне битым, потому умирать так с музыкой, пропадать так с пафосом. Разумеется, в ответ на шутку стена стала еще ближе к моей спине, хотя, казалось бы, куда там еще ближе. - Ты прикалывался, да? – процедила сквозь зубы зазнобушка, явно намекая на все подсунутые ранее конфеты. - Нет, что ты, - я округлил глаза, стараясь не поддаваться панике, которая змеей сворачивалась в животе, - я был абсолютно серьезен. А тебе что, они не понравились? Антона совсем уж перекосило. Он схватил меня за грудки и хорошенько встряхнул, видимо, надеясь, выбить всю дурь из моей головы. Зря, она там надежно застряла. За свои восемнадцать лет я проверял сей факт неоднократно. - Стебешься, - прошипел Антон, то ли меня не слыша, то ли не желая признавать факт моей иррациональной, ненормальной влюбленности в него. Действительно, а чего в него, собственно, влюбляться? Красивое лицо, мускулы и скрюченный под воздействием тестостерона мозг… - Ни в коем случае, поверь. Я серьезен. Я даже готов взять ответственность и жениться на тебе. Хочешь? Он явно не хотел. И чего меня вечно тянет на таких «нехочущих»? Какой свиньей я был в прошлой жизни и чем подпортил себе карму? - Живи, - меня отпустили, снова пихнув в ставшую уже родную стену. – Только на глаза мне не показывайся, и конфеты свои, знаешь, куда засунь? Я кивнул, хотя понимал, что никуда я их засовывать не буду, я их просто съем. Зря, что ли покупал? Заем свою очередную неудачу. Даня Коротков, восемнадцать лет, теоретически гей, практически – вопрос оставался приоткрытым. Самое время подумать о последствиях, но вряд ли зазнобушка раздует скандал, а то придется и свою репутацию пятнать… Он же всем трепал, что конфеты ему девушка подбрасывала… Красивая такая девушка… Подумаешь, что она оказалась извечно взлохмаченной и смешливой блондинкой, но с висюньчиком между ногами… Еще раз неодобрительно оглядев меня с головы до пят, Антон деловито пошел прочь. А я, потирая ушибленную поясницу, отлепился от стены и тихонько запел незамысловатую песенку ему вослед: - Где бы ты ни бегал там, что бы ты ни делал там, все равно ты будешь мой… - знал, что несу бред, но оплеванная в который раз душа требовала хоть какой сатисфакции. - Оптимистично, - раздалось откуда-то в стороне, заставив меня вздрогнуть. Я, кажется, называл Антона почти что главным мачо университета. Так вот, голос принадлежал самому главному мачо университета, который определенно вышел нарушить местные правила и покурить, а тут мы такие, решаем любовные проблемы. Шестаков учился курсом старше и являл собой непреступную крепость для исходившего слюной при виде великолепного него прекрасного пола. Иногда мне казалось, что он взирал на всех парней сверху вниз, оценивающе и чувствуя свое превосходство, по крайней мере на себе я иногда чувствовал этот прожигавший спину взгляд. Конечно, куда уж мне до него… Графитовые глаза смотрели на меня с нескрываемой усмешкой и, кажется, с любопытством. Конечно, когда еще доведется увидеть живого и здравствующего гея? Мы даже в зоопарке не водимся. - А то, плакать теперь, что ли? – я честно лукавил, но игру продолжал. - Мог бы и поплакать, я тебя успокоил бы, что ли, - вторил мне Шестаков, все так же ухмыляясь, гася сигарету и выбрасывая окурок в урну. Типа правильный… - Ой ли? – внутренне насторожился, но продолжал играть в браваду я, интуиция почувствовала неприятности, которые грозили моей пятой точке. Тем не менее, ноги словно приросли к асфальту, и я наблюдал, как Шестаков подошел ко мне. Почти вплотную, но я продолжал играть в смелость и не сводил с него глаз. Он подошел практически вплотную, но я продолжал маяться дурью до конца и не отступил, ощутив тонкий древесный аромат, смешанный с запахом сигаретного дыма. Его близость электрическим разрядом отдалась по позвоночнику, заставив не то чтобы замереть, а окаменеть. Почувствуй себя истуканом с острова Пасхи… А Шестаков наклонился к моему уху, чем заставил меня задержать дыхание, и напел: - Где бы ты ни бегал там, что бы ты ни делал там… Дослушать я отчего-то не решился, рванув так, что физрук бы точно поменял бы свое мнение насчет моих спринтерских способностей и извинялся бы еще лет десять за то, что не мог рассмотреть и раскрыть такой талант, находившийся у него перед носом. А вот Шестаков смог. И что-то мне подсказывало, что он еще не это сможет.