Молитвы и табак

«Юджин». Имя друга застыло на изломе потрескавшихся губ, и Мэрриел, так и не произнеся ни слова, прижался лбом к оконному стеклу, а состав, качнувшись, медленно тронулся со станции, оставляя за собой на перроне потрепанных войной ребят. Парень не считал, сколько уже было остановок, сколько морпехов вернулись к прежним жизням, к своим семьям, но сейчас, совершенно неосознанно, в голове его промелькнула мысль о том, что до следующей станции — Нового Орлеана — остались считанные километры. До его станции. Он приближался домой так же быстро, как солнце закатывалось за горизонт, оставляя кроваво-красные потёки по всему небу, и, точно так же, как он не мог остановить солнце, Снафу не мог замедлить и бег поезда. Покачиваясь в такт движению, он до боли закусил нижнюю губу и закрыл глаза. Казалось бы, война уже полгода как закончилась и настал тот день, о котором мечтал каждый находящийся под обстрелом у ёбаных япошек, сидя по уши в дерьме: он, наконец, едет домой. Но прямо под ребрами, все равно, ворочался мерзкий липкий страх, как поганый глист из джунглей, жрущий его самообладание и то напускное спокойствие, которое капрал усиленно поддерживал с момента посадки на поезд в Сан-Диего. Ему было страшно. Ему было пиздец как страшно. Соединенные Штаты Америки. Аккуратные, как с картинки, домики, проносящиеся мимо. Чистые улицы, ухоженные газоны. Отглаженные костюмы на мужчинах, деловито обсуждающих политические вопросы. Мэрриел был в ужасе от того, что здесь, у него на родине, ничего не изменилось, жизнь осталась прежней, но он сам напрочь забыл, как жить в мирное время. Рыть окопы, не просыхать месяцами под тропическими ливнями, жрать рис с опарышами, убивать япошек — это казалось куда проще, чем открыть счет в банке. Все, что он знал, осталось на ебучих островах в Тихом океане. Он сам, мальчишка Мэрриел Шелтон, который записался в морскую пехоту в свои двадцать лет, остался там, на Пелелиу или Окинаве. Например, гниет вместе с Хэммом. Оно, в принципе, не важно «где». Просто пацан, решивший послужить своей стране, уже никогда не вернется домой, а сейчас, совершенно новому человеку придется заново учиться жить в мирное время и делать вид, что его не мучают кошмары, как только он закрывает глаза. Потому что все вокруг очень скоро забудут, что эти ребята сделали для своей страны, через какие ужасы они прошли. Забудут и, наоборот, станут попрекать, при каждом упоминании войны: мол, все уже в прошлом, сейчас-то мир. А еще страшно от того, что рядом не будет Юджина: долговязого и нескладного засранца, с которым они бок о бок прошли столько битв. Снафу искоса взглянул на парня, дремлющего на скамье напротив. Когда же он посмотрел на Юджина не просто как на новобранца, определенного в их отряд? Поначалу Мэрриел вообще срать хотел на Юджина, впервые оказавшегося в бою и то, с каким ужасом парень таращился на выдранные у мертвого японца зубы у него в руке. Ко времени высадки на Пелелиу Снафу видел уже слишком много, чтобы его вообще что-либо беспокоило, кроме убийства сраных япошек. Ни моральных принципов, ни сочувствия, ничего. Только свирепость и животный страх, заставляющий пальцы до белых костяшек сжиматься на минометах и винтовках. А еще лютая ненависть к япошкам, которая уже обглодала душу морпеха, оставив после себя криво ухмыляющееся орудие убийства. Все, что осталось в нем от человека, было лишь то, что он до сих пор дышал. А потом появился Юджин, отказывающийся от сигарет и бережно прячущий библию в нагрудном кармане. Хер знает, притащил ли он с собой Бога на эти блядские острова, или сам был ангелом-хранителем, но, как иначе объяснить, что день за днем вокруг разлетались мозги друзей, а им удавалось спасать свои задницы от вражеских снарядов? Шелтон все чаще стал замечать, что старается держаться ближе к Юджину: каким-то образом его агонизирующий дух находил успокоение в звуке пишущего карандаша и едва слышном шепоте, когда ночью Следж читал молитву, думая, что все рядом спят. Так все же, когда Снафу почувствовал, что нуждается в друге больше, чем в опостылевшем рисе на обед? Когда Юджин помог ему, контуженному на аэродроме на Пелелиу? Вернулся за ним и поставил на ноги? Или в одном из десятка других сражений, где парнишка из Алабамы неизменно продолжал прикрывать его спину и вытаскивать из-под пуль? А может быть когда Юджин дал ему сигарету, а в знак благодарности получил прозвище? Молоток. Мэрриел горько усмехнулся. Он не сразу понял, почему так отчаянно цеплялся за их дружбу, пока, все на том же Пелелиу, не увидел, как Юджин, едва не оступился, не потерял то бесценное, что еще у него было: человеческое лицо. Снафу остановил его, не дал вырезать у блядского трупа япошки золотые зубы, не дал опуститься до своего уровня. Вот почему ему нужен был Молоток. Если среди сучьего дерьма и вони разлагающихся трупов он смог остаться человеком, значит все не бессмысленно, им есть за что сражаться. Если Юджин смог остаться человеком, то может быть и он сам, Мэрриел, где-то очень глубоко, все еще человек. Как-то, уже на Окинаве, Следж обронил, что сумасшествие в глазах друга пугает его почти так же, как оголтелые японцы. Они посмеялись тогда, но Снафу, опустив глаза на покрытые грязью руки, в который раз подумал, что давно бы переступил тонкую грань безумия, не будь его рядом. Он бы попал под пули, или сам бы застрелился нахуй одной из тех ночей, когда под дождем промокаешь до вонючих трусов. Потому что война уже уничтожила его изнутри. Какой смысл доживать до следующего утра, если тебя пристрелят вшивые япошки, или те гражданские, что помогают врагу. Да и свои могут к херам запустить снаряд, попутав координаты. Но Молоток вытащил его. Мэрриел все это время равнялся на Юджина, а тот чувствовал ответственность за товарища. В конечном итоге, они вытащили друг друга. Кто знает, как бы закончилась война для них, если бы кто-то свыше не определил Следжа во второй отряд? Может быть Снафу не стоял бы сейчас с вещмешком посреди вагона и не вглядывался в умиротворенное лицо спящего. Он хотел сказать о том, как много значит для него их дружба. Поблагодарить. Не за что-то конкретное, а за все. За каждый день, за каждую сигарету, за каждое слово поддержки, пусть и не произнесенное. За молитвы, что тот читал за них двоих. Но он не стал будить Юджина, памятуя о том, как редко тот спит без кошмаров. Посчитал, это лучшим подарком на прощание. Не проронив ни слова, Мэрриел Шелтон сошел на перрон станции Новый Орлеан. Ему было очень страшно.