Чтоб горело ясно

Первый раз близняшка Пайнс берет в руки этот блокнот, разворачивая морозным рождественским утром свои подарки - он едва уловимо пахнет еще свежей типографской краской, а на обратной стороне по-девчоночьи розовыми чернилами выведен адрес крохотного местного издательства, расположенного в двух кварталах от дома Диппера и Мэйбл. Тонкую светло-оранжевую бумагу не хочется пачкать сразу – ручка близняшки замирает над титульной страницей в нерешительности, а потом выводит маленькие аккуратные буквы; девочка пишет свое имя нарочито старательно, несвойственным ей ажурным почерком, хотя, если честно, на самом деле ей просто не хочется браться за корректор, если имя владельца покажется ей недостаточно красиво написанным. Все забывается, запах бумаги и едкой химической краски улетучивается, растворяясь в воздухе как дым; Мэйбл, наигравшись, забрасывает свой новый роскошный блокнот, подаренный Сантой - и возвращается к нему только девятнадцатого июня, когда у нее появляется стойкая потребность записывать бесконечно бьющиеся в голове мысли хоть куда-нибудь (компьютер им родители не разрешают, а мобильник у них с братом пока что один на двоих). Старшая Пайнс никогда раньше не думала, что чтобы по-настоящему «втюхаться» по уши, как это случается с главными героями в фильмах и книгах, чтобы прочно залипнуть, как муха в вязком тягучем варенье, ей понадобится каких-то жалких неполных девятнадцать дней. Все выходит у нее как-то очень уж странно: «Привет, меня зовут Мэйбл, и я влюблена в свою подругу», - на следующей же странице блокнота пишет девочка, и на бумагу после последней буквы ляпает большая, ехидная синяя точка-клякса, скаля воображаемые зубы и будто бы насмехаясь над старшей близняшкой. Мэйбл ведь не допускает полутонов; Мэйбл не желает думать, что ей просто так кажется, что она все-все навоображала, а на деле Вэнди - просто подруга, просто классная девчонка, проводящая с ней и ее братом время, просто... Близняшка яростно зачеркивает слово «подруга», неряшливо пачкая ручкой бумагу, и все-таки написанную до этого фразу про веселую девчонку и «сестру»; близняшка пугливо оглядывается на Пухлю, на семейку плюшевых медведей со стеклянными глазами, на стол, весь заклеенный цветными стикерами: ей страшно, ей невероятно страшно думать, куда заведет ее эта дорога и что будет дальше. Мэйбл разгрызает шипучую карамельку у себя во рту, но совсем не чувствует вкуса. Все-таки их с Диппером детство, в конце концов, заканчивается слишком уж быстро. «Привет, меня зовут Мэйбл, у нее невероятные глаза и волосы ярче солнца». Вэнди, забросив работу, из-за своей конторки заворожено наблюдает, как Мэйбл вяжет очередной свитер – девочка почти не сбивается с ряда, почти не делает некрасивых неровных петелек и почти не теряет из вида пестрый клубок ниток, перекатывающийся из угла в угол. В Хижине скучно и совсем нет покупателей, Кордрой садится рядом со старшей Пайнс и нависает над ней, чтобы лучше видеть - девочка беззвучно шевелит губами, считая строчки, как никогда боясь сбиться, и старается не думать о девушке, сидящей бок о бок. От Вэнди пахнет сеном, яблоками, хвоей и мебельным лаком из их лавчонки, от Вэнди кружится голова и тяжело ноет сердце, путаясь где-то в ребрах, глубоко под кожей и оранжевым свитером; Мэйбл не понимает, как она до сих пор не потеряла сознание или не умерла, Мэйбл напряженно, до рези вглядывается в расплывающиеся перед глазами связанные ряды и как молитву повторяет номера строчек. В Хижине Чудес скучно и нет покупателей – солнечный свет пробивается через пыльное серое стекло, отливают медью волосы Кордрой, своим блеском слепя глаза до слез, скапливающихся в уголках горькой влагой, щиплет ноздри химический запах лака; Мэйбл не понимает, что стало с ее радужным миром, куда делись единороги и мягкие игрушки и почему-почему-почему это произошло именно с ней. Когда Вэнди просит научить ее вязать, спицы выскальзывают из ослабевших пальцев старшей близняшки и надтреснуто звякают об пол Хижины, нарушая тишину. «Привет, меня зовут Мэйбл, я просто смотрю на нее, но мне кажется, будто я увожу девчонку у собственного брата». Вэнди все-таки почти не улыбается – Вэнди кривит губы в усмешке, Вэнди хмурится и возводит глаза к потолку, когда ей опять звонит Робби или присылает в смске глупый грустный смайлик, - да что он значит, сердится Кордрой, - зачем он?! - Вэнди кривит лицо, передразнивая старого Стэна, и все-таки почти не улыбается. Именно поэтому Мэйбл копит ее улыбки – солнечные зайчики, скачущие по губам лесной девчонки, которую старшая Пайнс когда-то полюбила - и хранит их в памяти, как самое главное сокровище в своей жизни; Мэйбл знает, сколько пестрых веснушек на щеках Кордрой и сколько блеклых родинок на ее руках и хранит это знание за семью замками, согревая у самого сердца. Вэнди обнимает Мэйбл, потому что просто может это сделать, а та забывает, как дышать, потому что руки Вэнди на ее спине тонкие, с выпирающими косточками (девочка осторожно обводит их подушечками пальцев, словно боясь разрушить эту хрупкую красоту) и при том - невероятно горячие, прожигающие насквозь, как кажется старшей Пайнс. Тихо шуршит свободная клетчатая рубашка, сминаясь под натиском конфетной близняшки, путается ветер в дырочках просторного свитера, в рукавах которого тонут тонкие руки; думать о Диппере и его чувствах не хочется, думать о том, что произойдет, когда Вэнди разорвет краткие объятья тоже не хочется – время останавливается на крохотные мгновения, а сама Земля срывается с оси, повисая на ниточке, как шарик из папье-маше в самодельной модели солнечной системы. Течет время сквозь пальцы, затмевают блеском солнце волосы Кордрой, переброшенные с плеча на спину, шуршит клетчатая рубашка - Мэйбл любит такие именно потому, что они ей абсолютно не идут. Мэйбл любит медь, потому что из нее сотканы волосы лесной девчонки. «Привет, меня зовут Мэйбл, и больше всего на свете я хочу, чтобы это все скорее закончилось». Они всей семьей играют в скрэббл – ворчливый Стэн тонет в кресле и даже здесь пытается жульничать, Диппер сидит на полу перед доской, закрывая брошюркой от игры свое красное лицо, (Кордрой лежит на полу близко-близко к нему, почти соприкасаясь с ним ногами – мальчик вздрагивает и постоянно дергает ворот футболки, словно силясь ослабить незримую удавку) Сус жмется где-то с краю, стараясь не привлекать внимания. Запястья Вэнди порхают над доской, составляя слова, скользят пальцы по пластинкам с наклеенными на них буквами, перебрасывают волосы с плеча на спину и заправляют за ухо медно-рыжую прядь – старшая Пайнс пытается оторвать взгляд от ее рук, но просто физически не может; ногти у лесной девчонки покрашены прозрачным лаком, кончик безымянного пальца правой руки заклеен пластырем, а на мизинце левой – крохотная царапинка (близняшка кусает губы и шумно глотает воздух, как аквариумная рыбка). Хочется составить из пластинок «люблю», «богиня» и «Вэнди», «Вэнди», «Вэнди» - Мэйбл вздыхает слишком уж громко и тяжело, Мэйбл сдвигает буквы – выходит только жалкое наивно-детское «пони» - и получает ничтожное количество очков. Кордрой составляет слово «привязанность», мелькнув своими восхитительными запястьями над доской, а старшая Пайнс замечает выпирающую кость на ее левой руке и напоминающую речную систему их штата сетку вен на запястье правой. Если бы Мэйбл открыла реку, она бы точно назвала ее именем Вэнди. «Привет, дневник, меня все еще зовут Мэйбл, и если это не кончится, я уж точно тебя сожгу». Они втроем – Вэнди, старшая Пайнс и Диппер, (не) к месту увязавшийся с ними– смотрят по телевизору какой-то фильм – из тех «тупых кино, которые показывают только в Гравити Фолз», пытается острить младший Пайнс (Вэнди тихонько смеется из вежливости, а девочке необъяснимо хочется ударить брата). Все сцены фильма отливают багряным и почти явственно пахнут кровью – Диппер весь холодеет от ужаса, но мужественно стискивает зубы и держится, скрывая страх; Мэйбл временами почти кричит и плачет, часто зажмуривая глаза, но тут же их открывая, потому что сидеть в темноте и слышать такой фильм – куда страшнее, чем видеть. Вэнди не против, что старшая Пайнс нервно вцепилась в ее руку и не отпускает, Вэнди почти не замечает этого – ей нравится чувствовать себя взрослой, сильной и бесстрашной, нравится подставлять плечо, чтобы кто-то из близнецов ткнулся в него на самых страшных сценах и нравится щелкать выключателем, зажигая тусклый ночник, когда кино все-таки заканчивается, обрывая кошмар. Мэйбл жалуется, что фильм был действительно страшным – но на самом деле действительно страшно ей становится от того, что когда Вэнди перебрасывает волосы с плеча на спину, захватывая их пятерней чуть ниже уха и механическим, небрежным движением заправляет их за ухо, сердце старшей Пайнс почти останавливается. Диппер нервно смеется и поддакивает сестре, а она думает, что сейчас он чувствует то же самое. Вэнди пишет ей, когда грустно, и приглашает прокатиться на велосипедах по лесу – Диппер едет с ними, а когда Мэйбл видит его тоскливый взгляд, горечь которого отравляет их обоих почти в равной степени, ей становится чертовски больно. Вэнди рассказывает ей о своих парнях и жалуется, что Робби опять звонит, (она, конечно, сбрасывает, тихо радуется старшая близняшка) а еще она совсем-совсем не хочет заводить отношений – ты же понимаешь меня, сестренка, правда?.. Мэйбл марает бумагу, Мэйбл изводит ручку за ручкой, страницу блокнота за страницей – горечь комом подкатывает к горлу каждый раз, стоит подумать о Кордрой, стоит поднять телефон со стола и нажать на «принять вызов», стоит лечь на кровать в доме лесной девчонки, пропахшем хвоей и мебельным лаком почти так же, как и сама Вэнди. Пахнет едкой химической краской, пахнет розовой сладкой ватой, девчоночьими слезами и разрушенными надеждами; старшая Пайнс в сотый раз яростно зачеркивает написанные слова про то, что Вэнди – всего лишь сестра, и уже не обращает внимание на вспухающую буграми бумагу из-за соленых капелек на ней. «Привет, меня зовут… А ну и ладно, какая уже разница?!» - пишет Мэйбл и закрывает блокнот, потому что ничего не заканчивается; потому что руки Вэнди не выходят из головы, а за ее улыбку можно сжечь все на свете – и она бы сделала это, обязательно сделала бы. Жечь свой дневник, - все еще пахнущий типографской краской, с тонкой светло-оранжевой бумагой и адресом издательства, выведенным с обратной стороны розовыми чернилами - к слову, было самым настоящим наслаждением. Если бы Мэйбл сама сочиняла свой мирок, в нем бы не было никаких Диппера, Робби, дневника и Гравити Фолз – только она, Вэнди и запах хвои и сена, от которого кружится голова.