Как ни посмотри, я был мертв. Может, где-то внутри я кричал, плакал и выл раненым зверем, но то был другой человек. Нил Гейман
По утрам я час смотрел в потолок, полчаса в зеркало и двадцать минут на еду. С моей головы вылетали воспоминания о днях. Тогда дни превращались в одно серое утро, которое продолжалось год за годом. Сигаретный дым сливался с серым небом, когда на фоне играли звуки колес машин, проезжающих по лужам. Джинсы принимают на себя роль моей души - притягивают грязь с лужи. Камни, которые плавают в грязи, скребутся между асфальтом и подошвой кед, запутываются проникая в мои вены, потоки крови, плывут на спасательной шлюпке прямо к сердцу. После выедают его, лепятся, как желе, на вязкую кровь. Чернеет сердце от грязи маленьких камней и останавливается, а вместе с ним - деревенеют мои конечности. Сигарета держится между веток дуба, а камни сыпятся кронами, словно слезы, отмирают, отсыхают как корочки крови, которые мы часто отдираем и едим. Через тридцать минут утреннего разложения я зашел в здание, которое разваливается от переизбытка вибраций разных голосов. Лестницы в нем иногда бесконечные, а на третьем этаже сбивается дыхание. Массачусетский технологический институт. В конце коридора была дверь под номером "304": это аудитория с белоснежным покрытием дверей и коричневой прямоугольной табличкой. Местный таракан посчитал за дом ручку дверей. Странно, что краска, цвет которой выедает глаза, еще не убила его. Таракан - олицетворение моего внутреннего состояния: грязный, отвратительный, никем не любимый на ручке дверей одного из самых престижных университетов. Спирает дыхание. Абстрактный барьер в моей голове не дает мне вдохнуть глубже. Дверь оповещает всех присутствующих в аудитории о моем присутствии. Ее скрип заставляет всех замолчать, перестать дышать на пару секунд, что не может сделать даже самый строгий профессор. — Доброе утро, Фрэнк. — Оценивающий взгляд профессора и его медленный раздраженный голос не позволил мне выдохнуть. Глазами я искал свободное место, поднимаясь все выше по ступенькам. Голос профессора превращался в эхо. По хрипам и монотонности голосе я узнавал курильщика. Горячий дым обжигал слизистую оболочку гортани и дыхательных путей каждое утро, обед, вечер и ночь, когда он проверял работы студентов. Еле слышное эхо позволило услышать элементарные правила, которые нужно было запомнить и выполнять. Эхо донесло мне, что расписание пар уже висит за дверью. Оно очень страшно искажает голос человека. Блуждая среди рядов, которые забиты студентами, ко мне пришла мысль, что эта аудитория, наверное, больше, чем вся моя внутренняя вселенная. Белоснежные стены можно здесь разрисовывать бесконечно, а потолок здесь каждую ночь осыпают звезды. От такой просторности становилось все холоднее. Ветки дуба покрывает мороз, а сгнившие листья, которые едва держатся - иней. Ощущение, будто мои глаза выливаются на ладони гадкой ледяной жидкостью, как недожаренная яичница. Тошнота становится все ближе от одного представления, когда смотрю на руки. Но на моем лице была улыбка, потому что я должен быть счастлив в этот день. — Привет, — встрепенулся дух. Это вывело меня из своих размышлений какую улыбку лучше применить сегодня. В голове появилась картинка, как на пустыре дует ветер на огромную кучу из листьев. Желтые, оранжевые, красные и зеленые листья пытаются сбежать от этого надоедливого ветра, но все попытки бесполезные. — Да, привет. — Сегодня только физика. Первый день же. Потом начнется трэш. — Слово "трэш" подходило этому парню с надписью на футболке "You have to go on and be crazy". — Я рад. — Внутри что-то с огромным треском упало и разбилось. Кажется, это очередной труп моей внутренней вазы. Она была хорошая, греческая. Каждое слово мне давалось с трудом. Когда-то давно улыбка не сходила с моего лица даже во сне. Но потом усталость заменила смех. Через секунду я увидел, как на моей тетрадке в клетку появляются маленькие красные пятна, которые растекаются в разные стороны, напоминая потухающее солнце летних закатов. Черт. - Извините, а можно выйти? Профессор проводил меня из аудитории тем же взглядом, что провожал меня в ряды парт. В уборной сидел тот же ветер, что разрушил мою башню из листьев. Керамическая раковина дала мне почувствовать, что она холоднее моего внутреннего мира. Вскоре в ней появилась красная субстанция, которая состоит из плазмы и взвешенных в ней клеток и через пару минут тщательно и неторопливо оксид водорода смыл эту гадкую субстанцию в водопроводной сток. Надеюсь, что она не застрянет в сифоне, где собирается твердый мусор, который может закупорить трубу. Моя кровь не настолько неуклюжая. Скрип двери вернул меня в реальность. Когда я шел обратно, все еще автоматически прикрывал рот рукой. За все время мой листочек остался пустым. Более важные вопросы посещали меня. Сколько я еще буду обманывать себя, чтобы хоть чем-то заняться? Сколько еще я буду проводить свободное время в комнате с ветром? В 10 лет я думал, что такого со мной никогда не случится. В 10 лет я думал, что у меня будет какая-то мелкая подработка и слишком много друзей для того, чтобы вообще помнить как их всех зовут. Но теперь абстрактная работа и слишком нисколько друзей, чтобы знать их имена. И все эти мои размышления пропали, когда в маленькой колонке над дверью я услышал звук звонка. Люди не предают традиции. Старый звонок с молоточком заменили просто на колонки, но они издают тот же звук, что и пятьдесят лет назад. Люди не изменяют традициям, но они перестали замечать чудо того, что они создали. Все освещение в этот серый день люди не могли представить столетие назад. Но сейчас профессор нажимает на кнопку и выключает свет в аудитории закрыв за собой дверь. Он не заметил, что пару секунд он почти управлял миром.***
Дым от сгорающего табака опять перекрыл мне кислород и прекрасный горизонт серости этого огромного города. Чистый воздух каждый раз так близко, но между нами маленькая колючая проволока. Я заперт в денежной тюрьме табачного завода. Дома меня ждал ледяной ветер, полное отсутствие любых звуков и пару таблеток флуоксетина, имипрамина и мапротилина. Дома меня ждал идеальный порядок от которого меня тошнило так же, как когда я смотрю на идеально вымытое зеркало. За шиворот пальто дует сумасшедший ветер. От такой большой концентрации кислорода в крови мой разум затуманивается. Сегодня облачно, туманно, иногда идет дождь. Я успел пару сотен раз проверить сфотографировал ли я расписание. Боялся ошибиться. Боялся проколоться на каком-то пустяке в новом университете. День был наполнен важностью. С каждым вдохом становилось все больше ответственности за все следующие дни. Эта важность порождала во мне ощущение капитального будущего и страх, будто я маленький мальчик, который стоит в одиночестве смотря на океан перед штормом. Волны становятся все больше, агрессивнее, а вода собирает всю грязь и мусор. Маленький мальчик каждый раз отбегал все дальше от шипящего на него океана, но не далеко, он хотел наблюдать за этой красотой. Со временем океан заберет его. Мой сосед уже был в квартире, когда я пришел. Он сидел на диване и доводил до самоубийства кубик Рубика. Все свободное время Джерард посвящал ему, желая придумать собственную систему его сборки. Между этим он учился его собирать на скорость. Наверное, он скоро сможет собирать его с закрытыми глазами. — Привет, — Как всегда, в ответ молчание. — Сегодня был мой первый день. Университет мне понравился, там очень большие аудитории. — Что? — Спрашиваю, как у тебя дела? — Ты должен был привыкнуть к тому, что пока я не придумаю новую систему сборки кубика - все ужасно. С ним было здорово жить. В квартире никогда не было грязно, разбросанных вещей, холодильник не был пустым. Это был единственный человек из моих знакомых, с кем тишина не казалась страшной. Тишина, особенно после разговоров, давит на сознание. В воздухе витает неловкость, сразу хочется сбежать, исчезает интерес к теме последнего разговора. С ним вечером можно было видеть эту красоту пустоты, когда багряные закаты, похожие на кровь, можно было наблюдать, боясь закурить сигарету или заговорить. Все же он будто чувствовал самую подходящую секунду, чтобы заговорить и начать из самой актуальной темы за последние пару минут. Но это было два года назад. Сейчас кровавые закаты застилают мне собственное подсознание серым дымом, не давая мне шанса убрать его. Пару раз я думал на счет того, чтобы заняться эскортом, но так и не решился. Эскорт напоминал бы мне мою умершую мать, я был бы не в силах сосредоточиться на работе. Также была попытка начать подрабатывать в кафе, но я слишком долго задерживал взгляд на клиентах, из-за чего меня выгнали. Попыток начать работать было слишком много и часто я вспоминаю людей с моих работ: простых покупателей, продавцов, начальников или поставщиков. Во мне было незначительное волнение за них. Любой из них до этого времени спокойно мог скончаться самой ужасной смертью, или же тихой, непримечательной и мирной. Я представляю, как бы могла повернуться моя жизнь, если бы я тогда продолжил общаться с кем-то из них. Через час из размышлений меня вывел друг: — Ты не мог бы куда-то пойти сегодня вечером? — Да. Что-то случилось? — У меня свидание. И я ушел. Даже раньше, чем нужно было. С годами наши диалоги сократились до десяти реплик в день. Они потеряли свой смысл. Когда-то можно было разговаривать часами, днями, сутками без остановки, открывая все новые темы для разговоров. Тогда я пошел в парк, где открывался самый красивый вид на небо. Даже включать музыку было неудобно. Создавалась иллюзия, будто я нарушу всю эту красоту сентябрьской ночи. Ее нарушил человек в футболке с надписью "You have to go on and be crazy" словами: "Эй, я же видел тебя сегодня, привет!".