Ядовитый

ЯДОВИТЫЙ ПРОЛОГ

Я вижу, как этот человек мне что-то говорит, пытается что-то объяснить, но я его уже не слушаю. И даже не притворяюсь, что слушаю, он это понимает и замолкает. И поэтому сейчас мы молча сидим в его довольно-таки светлом кабинете и смотрим друг на друга. В его глазах нет ко мне жалости (видимо, сказывается опыт, и он уже научился определять, кому она нужна, а кому она будет как кость в горле). И за это я ему благодарен, несмотря на то, что этот человек только что всего несколькими предложениями повернул мою жизнь в не самую хорошую для меня сторону. Я смотрю в его тёмно-карие глаза и вижу в них только одно слово «смертник», по крайней мере, я именно это в них вижу. Хотя, скорее всего, мне просто хочется это в них увидеть. Чтобы у меня наконец-то появился повод разозлиться на него, себя, мир, судьбу злодейку, в конце концов, хотя бы на бога. Чтобы сбросить, наконец, это проклятое умиротворённое состояние, которое пришло слишком рано. Неужели я уже смирился, а где же предыдущие стадии осознания моего состояния?  — Мне жаль, — вдруг сказал он, отвлекая меня от попыток заставить себя разозлиться, я ещё раз посмотрел на этого человека. На вид ему где-то от тридцати пяти до сорока, спортивного телосложения, сразу видно — этот мужчина следит за своей фигурой, несмотря на то, что он в коричневом деловом костюме двойке, а поверх ещё и одет в докторский халат, то всё равно видно, что он в отличной форме, как ни странно, не плешивый (хотя его профессия, мне почему-то всегда казалось, к этому наоборот располагает, и залысина это что-то вроде бейджика для его профессии, странно), с пышными черными волосами, прической под теннис, которая ему идёт, лицо довольно-таки симпатичное из той категории аля милый профессор. Явно интеллигент в энном поколении. — Мне жаль. «Да ничего тебе не жаль, таких, как я, у тебя проходит за день штук пять, и для тебя это уже стало обыденностью, мне достаточно на тебя посмотреть, чтобы это понять. Ведь ты даже это не скрываешь». — Сколько мне осталось? — спрашиваю я самый актуальный на данный момент вопрос, по крайней мере, он должен меня интересовать, но почему-то совершенно не интересует? — Сложно сказать, опухоль в вашем мозгу злокачественная и уже давно дошла до той стадии, когда вы должны постоянно лежать на кровати и принимать болеутоляющее по несколько раз за день. Но почему-то до недавнего времени она совершенно не давала о себе знать, что очень необычно, — сказал он, с явным любопытством посматривая на меня и, небось, уже планируя, какие он будет делать эксперименты с моим организмом. — Да и вообще, глядя на ваши анализы, — взяв и начав читать бумаги с историей моей болезни, приступил к объяснениям, — я могу сказать, что вы должны были умереть ещё полгода назад. «Ну спасибо, Константин Петрович, умеете вы успокоить, или вас так заинтересовал мой случай, что вы уже с трудом себя сдерживаете, чтобы не вскрыть мою черепушку. Не удивлюсь, если вы уже успели составить мысленно список фамилий врачей на мой консилиум, где они вместе с вами будут меня изучать». — Так что, я думаю, примерно 2-3 месяца у вас точно есть, — сказал он спокойным понимающим голосом. «Два-три месяца жизни все, что у меня осталось», — подумал я с каким-то неправильным спокойствием. — «Почему я так спокоен? Я только что узнал, что мне осталось жить три месяца, а я принял это как само собой разумеющееся известие. Интересно, может, местные медсёстры добавляют в продукты и напитки в этой больнице успокоительное, чтобы пациенты воспринимали это радостное известие без рукоприкладства, криков и истерики?». — И поэтому мы поступим так, — продолжил он, глядя уже на меня, — мы положим вас в наше онкологическое отделение и пропишем вам сначала лекарство для химиотерапии, а после мы с моими коллегами проведём пару тестов и… — Простите, что вас перебиваю, Константин Петрович, но разве не после этих процедур пациент медленно начинает лысеть и вообще чувствует себя постоянно слабым? — Кхм… Да, такие неприятные последствия после этих процедур, увы, присутствуют, и современная медицина, к моему вящему сожалению, не научилась убирать их. — Ясно, скажите, а эти процедуры могут вообще помочь мне? — продолжил я развивать тему, хотя прекрасно знал, что он мне ответит, ибо слово злокачественная уже всё за себя говорит. — К сожалению, сейчас рано что-то говорить, ведь мы ещё даже не начали лечение, — сказал он мне наставительно, принимая правила этой извращенной игры, а то, что он понял, зачем я у него это на самом деле спрашиваю, я не сомневался, ибо он очень хорошо умеет читать людей. «Ну прямо учитель перед своим учеником». — Тогда скажите по-честному, я теперь из той категории людей, которые могут прямо сейчас раздеться догола и пойти гулять по городу, потому что им уже нечего терять? - «Извините, Константин Петрович, но у меня нет желания сегодня играть в игру под названием (Пойми, что твой собеседник имеет в виду на самом деле)». — Простите, повторите свой вопрос, я не совсем вас понял? «Всё ты прекрасно понял, просто тянешь время, чтобы сочинить соответствующую речь, которая должна меня убедить, что я должен провести оставшееся у меня время на больничной койке в виде полуживого трупа и обколотого лекарствами с такими сложными названиями, которые даже лингвисты с первого раза не смогут правильно произнести». — Я всё же думаю, что вы, Дмитрий Анатольевич, немного драматизируете. «Серьёзно? Драматизирую? Это всё, что вы смогли сейчас придумать? Я разочарован в вас, Константин Петрович, я ждал от вас более интересный ответ». — Послушайте, я имел в виду, что ещё ничего неизвестно, и мы не знаем, как может отреагировать ваша опухоль на наше лечение, — попытался он реабилитироваться, поняв, какую чушь только что сказал. «Вот только бланк на разрешение об изучении тела пациента после его смерти говорит противоположное, и я бы, наверное, поверил, что вы его просто забыли убрать со своего стола, и он ко мне не имеет никакого отношения, Константин Петрович, если бы этот бланк не был повернут ко мне лицом. И неважно, что, скорее всего, вы это всё делаете ради того, чтобы попытаться найти лекарство от того, что меня прямо сейчас убивает, и тем самым, возможно, спасти много жизней. Одно из преимуществ моего нынешнего состояния в том, что теперь я могу быть тем ещё куском дерьма, и меня никто не посмеет упрекнуть в этом». — Вы так и не ответили на мой вопрос, — «Зачем я хочу услышать его ответ, что мне это даст, ведь я прекрасно знаю это и сам». — Вы и сами всё прекрасно понимаете. — Тогда зачем? — «Да что со мной такое, просто встань, пожми ему руку, поблагодари его и уходи». — Я думаю, что вам сейчас нужно отдохнуть и обо всём подумать, Дмитрий Анатольевич, давайте так, я назначу вам приём через два дня в четверг. Вам подойдёт? — я согласно кивнул, а он, это видя, продолжил: — Хорошо, тогда в четверг, скажем, в десять утра. Мы встали со своих мест и пошли к выходу из его кабинета, и, подойдя к двери и пожав друг другу руки, он мне сказал. — Давайте так, к следующему приёму я как следует изучу ваши анализы, и тогда у меня уже будут готовы кое-какие выводы по вашему состоянию? — Конечно, Константин Петрович, — ответил я ему и мысленно продолжил: — «А ведь ты мне не выписал никаких рецептов, даже болеутоляющих не прописал, а ведь знаешь, что у меня болит голова. А не выписал ты для того, чтобы я точно пришел к тебе в четверг, и все ты выводы по моему состоянию сделал ещё вчера, когда к тебе пришли мои анализы». Я вышел из его кабинета и закрыл за собой дверь, и продолжил свою мысль: — «И всё это для того, чтобы тебе было легче меня убедить согласиться на бессмысленную в моём случае госпитализацию, а вот хрен тебе, теперь я точно не соглашусь», — подумал я, но после нескольких секунд понял: — «Да ничего подобного, на всё ты согласишься, Димка, ведь за эти два дня у тебя это странное состояние сойдёт на нет, и посмотришь всё с другой стороны. И как любой другой человек испугаешься за свою жизнь, ведь инстинкт самосохранения никуда не делся. И прискачешь ты к Константину Петровичу, и подпишешь ты все документы, лишь бы он тебя вылечил, и будешь ты на это надеяться чуть ли не до финала». С такими мыслями я, наконец, осмотрел коридор больницы, в которую я пришел, для того чтобы узнать, почему у меня постоянно болит голова, и куда, к моему удивлению и страху, после того как я сдал анализы, меня отправили в онкологическое отделение к Константину Петровичу. Коридор, стоит сказать, к моему счастью, был практически пуст. Исключая тех несчастных пациентов, которые сидели здесь со страхом и ждали, когда же их, наконец, вызовет врач, ну и мимо проходящих по своим делам врачей и медперсонал. Вот открылись сразу две двери, и из них вышли два пациента разные по типу и, главное, по настроению пациента. Первый был мужчина лет пятидесяти на вид в очках с тонкой металлической оправой серебряного цвета, слегка полноватый с начинающей залысиной на макушке головы. Посмотрев на него, я понял, что он тоже теперь ходячий мертвец, как и я. Почувствовав, что я смотрю на него, он повернулся в мою сторону и посмотрел мне прямо в глаза, не знаю, что он там увидел, но всё, что он сделал, так это просто кивнул мне. Не потому что узнал меня, нет, мы с ним никогда до этого не встречались. Всё проще, он увидел в моих глазах то же самое, что ему недавно сказал его врач. Ничего не сказав, он просто развернулся и ушел. Вторым же пациентом была девушка примерно моего возраста, ну или чуть помладше. Она была красивой брюнеткой с короткими волосами и карими глазами. Одета она была в легкое летнее платье цвета Карибского моря. Посмотрев внимательней, я увидел, что ей то повезло, и она здорова. Не желая больше оставаться здесь, я пошел к выходу с этого этажа. Но так как я не завтракал сегодня, то решил сначала зайти в местную столовую и подкрепиться. Ах да, я же ещё не представился, извините меня, пожалуйста. Меня зовут — Дмитрий Анатольевич Сагинов. Шатен, возраст 25 лет от роду, холост, детей не имею, есть родители, работаю инженером оператором гидротехнических сооружений, живу отдельно в двухкомнатной квартире, которую мне оставили родители, а сами переехали в более просторную квартиру, где воспитывают моих младших брата и сестру, которых мама родила год назад. Вы не подумайте ничего, у меня родители ещё молодые: мама родила меня в 16 лет от папы, которому тоже было 16 лет, ох, и крику было, когда бабушки и дедушки из обеих семей узнали, чем их чада любят заниматься. А родился же я на стыке двух эпох в момент гибели великой державы под названием СССР и рождением другой, хочется надеяться, великой державы. Знаете, когда мне было 11 лет, я спросил у мамы. — Мам, скажи, вот учительница по истории нам в школе говорила, что в СССР секса не было, это так, что бы это не значило? — посмотрев на меня странным, на тот момент мне так казалось, взглядом, сказала в своём фирменном стиле. — Знаешь, воробушек, секс был в СССР, но проблема была в том, что за все годы существования этой страны он так хорошо научился прятаться, что его было очень не просто найти. К чему я это, да и сам не знаю. Вот я наконец-то пришел в эту столовую, такую же светлую, как и кабинет Константина Петровича, и взял блюда, мне понравившиеся. — «Странно, почему все эти люди, которые здесь находятся, отводят от меня взгляд, стоит мне на них посмотреть, неужели у меня всё на лице написано?» — думал я, идя к свободному столику. Присев и начав поглощать пищу, я продолжил свою мысль. - «Они не могут это определять по лицу, я точно знаю, что ничем себя не выдаю, тогда как. По глазам? Если это так, то всё ещё хуже, чем я думал». — Простите, здесь не занято? — вырвал меня из моих невесёлых мыслей чей-то голос. Я посмотрел на обладателя голоса и узнал в нём ту самую девушку из онкологического отделения. Осмотрев зал столовой, я понял, что свободных мест нет, и поэтому она решила присесть к одному из посетителей этой столовой. Я указал ей на свободное место, и она, поставив поднос с пищей, села, при этом не забыв меня поблагодарить. — Надежда, — сказала она, протягивая руку для знакомства. «Почему я не удивлён, что первую девушку, с которой я познакомился, после того как узнал, что я уже мертв, так зовут? У судьбы то ещё чувство юмора, однако», — Дмитрий. Дальше мы ели молча, нам было не о чём друг с другом разговаривать. Плюс она так же, как и все остальные, старательно не хотела мне смотреть в глаза и поэтому всячески отводила взгляд. — «Точно, всё дело в глазах, мда, всё лучше и лучше, ну и что ты будешь делать дальше, а, Дима?» — думал я, при этом пытаясь понять, что я вообще сейчас чувствую, а чувствовал я, как ни странно, лишь какую-то приятную опустошенность. — «Как будто та самая опухоль на самом деле имеет свой собственный разум и питается она твоими эмоциями как положительными, так и негативными, вот она полностью их все и скушала. И теперь она возьмётся уже за твой мозг всерьёз». Думал я, идя в туалет, чтобы умыть лицо и освежиться. Но не пройдя и половины столовой, как вдруг я понял, что этот момент настал, вот он, тот самый финиш — «Я прямо сейчас умру, не знаю, откуда я это знаю, но я точно умру прямо сейчас, как будто сама опухоль решила меня предупредить, что её работа наконец закончена». Я повернулся зачем-то к той самой Надежде, которая всё так же сидела за столиком и уже пила медленно компот. Почувствовав на себе мой взгляд, она посмотрела на меня с удивлением, но заглянув мне в глаза, она всё поняла. — До чего же тут все такие догадливые, стоит им посмотреть мне в глаза, и они всё уже знают. Может, здесь аура такая? — подумал я. Медленно оседая, я почему-то не отводил от неё взгляда, я видел, как её глаза расширяются, а рот начинает приоткрываться, видно, для того чтобы позвать на помощь врачей. — Интересно, если у меня будет что-то вроде реинкарнации после смерти, то я бы хотел, чтобы по моим глазам ничего нельзя было определить, — пожелал я перед тем, как мои глаза закрылись.