Asylum

Теперь я понимал. Понимал всех, кто потерял своих близких на войне. Понимал тех, кто заразился смертельно опасной болезнью. Даже тех, кто решил бросить пить. Ха-ха. На самом деле это не смешно. Совершенно не смешно. Да. Теперь я понимал тех, чья жизнь в одно мгновение разделилась на «до» и «после». В один момент я столкнулся с точкой невозврата, которая в одночасье перевернула мою жизнь с ног на голову. Знаете. В тот самый момент, когда я проиграл в Американской войне за независимость, меня как током шандарахнуло. Нет, неверное слово. Слишком мягко. Когда в тот дождливый день я упал перед ним на колени и унизительно зарыдал, я почувствовал себя актером, на которого обрушились осветительные лампы. Жалкий, ничтожный, ничего не стоящий актер. Бесстрашный воин, дерзкий пират, готовый стереть в порошок всех и вся, безжалостный убийца, не щадящий своих врагов. Дерзкий, буйный, непокорный – странно, что я еще королей своих уважал. Ха. Дерзость. Это не отличало ни одну мою колонию, ни одну страну, которую я завоевал. Кроткий взгляд, покорность… «Я больше не хочу быть твой колонией!» - тогда выкрикнул ты. Ха, колонией? Нет. Ты не был колонией. Ты был больше, чем просто колония, больше, чем просто новая территория. Ты был тем, кто заставил мои глаза слезиться. Ты был тем, кто заставил меня впервые посмотреть на небо, усыпанное миллиардом звезд. Ты был тем, кто открыл мне этот мир. Да-да. Я даже не мог об этом и мечтать – чтоб осознать что-то новое, чтоб проникнуться тем, что дотоле казалось столь обыденным. Бегать с тобой ночью по морскому побережью, валяться в снегу, беззаботно обнимать тебя… Целовать твои щеки, гладить тебя по волосам… Я всегда ненавидел детей своих боссов – шумные, капризные. Но в тебе это лишь умиляло. Наверное, среди нас ребенком был я один. Да, я заигрался, не заметив, что ты вырос. Свои чувства, свои мерзостные, отвратительные чувства к тебе я осознал уже после того, как ты покинул меня. Уже не братская любовь, но еще не та, которую испытывают возлюбленные друг к другу. Ха-ха, хотя, что я вообще мог знать о любви? Просто в один момент то светлое, что жило в душе по отношению к тебе, трансформировалось в нечто похотливое и мерзкое. Я не просто хотел быть с тобой – я хотел тебя. Дико. Безумно. До тошноты. Я где-то читал, у Шекспира кажется, об этой прекрасной любви, которая сглаживает все углы и всех примиряет. Которая способна свернуть горы. Нет. Это не любовь. Это нечто мерзкое, когда постоянно ощущаешь душевный голод, когда не знаешь, куда себя деть. В буквальном смысле, не знаешь. Тепло камина и клетчатый плед уже не греет, любая еда становится безвкусной, а все тело теряет былую чувствительность. Не отличить огонь ото льда, а шоколад я мог запросто перепутать с горчицей… Скажете, невозможно? Подождите… Я никогда не был алкоголиком – вернее, я, конечно, пил – но не так как после того как… Короче, запил по-черному. Виски, виски, виски… Скотт обогатился тогда, ага. А особенно хреново было, когда пришлось видеть тебя на конференциях. Это было невыносимо – видеть эту твою улыбку, эти глаза, которые смотрят на меня с такой радостью и счастьем, как будто говорят: «Смотри! Смотри на героя!». И я смотрю. Смотрю глазами, полными безнадеги. На той конференции я не уловил ни одного твоего слова – я просто сидел и думал о том, что же будет дальше – как мы будем общаться? Как мне говорить с тобой и не выдавать того, что я чувствую. Нет. Это будет нелегко. Тогда, я помню, о чем-то задумался. Хотя о чем, точнее, о ком, я мог думать? Из тяжелых мыслей меня выдернул голос Брагинского. -Ты собираешься здесь вечно сидеть, да? Я не ответил. Сил не было. Брагинский понимающе похлопал меня по плечу и предложил вместе выпить. Мы вообще мало о чем говорили. Точнее говорил только я. О чем – не помню. Вероятно, лучше бы мне и не вспоминать. Я догадываюсь, о чем я трепался в тот вечер – но Россия ни разу не обмолвился об этом. С каждым днем мое состояние было все более невыносимым. Моим боссам вечно вожжа под хвост попадала – все жаждали наладить отношения с бывшей заокеанской колонией. Один даже распинался об «особых отношениях». Особые… Ха-ха… Особые?! ОСОБЫЕ?! Да-да, им бы все деньги да власть, а обо мне… Кто б обо мне думал когда-то? Кто, кроме маленького Альфи, с которым с каждым днем становилось все мучительнее. И мерзостнее. Каждый раз хотелось сорваться с места и убежать на край света. А когда я добирался до дома, то… Не описать. Было плохо. Плохо без тебя – хоть на луну вой. А рядом с тобой – боже, какие только чувства не раздирали меня – желание, ревность, похоть, злоба, обида, бессилие. И я ничего, ничего не мог с этим поделать – так и ходил по порочному кругу. Все ожидал, когда меня наконец вырвет, как от долгой быстрой езды на заднем сиденье туристического автобуса. Но не вырвало. Горло продолжало терзать невыносимое чувство тошноты. Я ее победил, роковую любовь, Я убил ее, злую змею, Что без жалости, жадно пила мою кровь, Что измучила душу мою! Я свободен, спокоен опять — Но не радостен этот покой. Если ночью начну я в мечтах засыпать, Ты сидишь, как бывало, со мной. Мне мерещатся снова они — Эти жаркие летние дни, Эти долгие ночи бессонные, Безмятежные моря струи, Разговоры и ласки твои, Тихим смехом твоим озаренные. Постепенно становилось легче – постепенно, очень медленно и очень мучительно, раны затягивались, а я сам старался их не бередить. Постепенно все приходило в порядок. Да, я оказался просто редкостной размазней, раз на то, чтоб скрасить всё что мучает, у меня ушло далеко не одно десятилетие. И далеко не одно столетие. Столетия просто канули в Лету – и я просто решил продолжить жить. Страну не так просто убить, ага. Думаете, я не пытался покончить с собой? Было дело… Но потом я постепенно начал осознавать что живу – точнее несусь в этом жизненном потоке – и несусь без Альфреда. И ноги меня держат. Да, я очень долгое время цеплялся за прошлое, но потом мысли об Альфреде стали притупляться – нет. Они также пылали в разных уголках моей памяти – но огня не было. Я даже начал развлекаться. Если так можно назвать тот факт, что за книгами и просмотром кинофильмов я проводил гораздо больше времени, чем за алкоголем. И случайный секс со случайными люди. Просто время видимо подобрало нужное для меня лекарство. А проснуся я: ночь, как могила, темна, И подушка моя холодна, И мне некому сердца излить. И напрасно молю я волшебного сна, Чтоб на миг мою жизнь позабыть. Если ж многие дни без свиданья пройдут, Я тоскую, не помня измен и обид; Если песню, что любишь ты, вдруг запоют, Если имя твое невзначай назовут,— Мое сердце, как прежде, дрожит! Но, как оказалось, это лекарство всего лишь обезболивающее, которое вызывает привыкание. Время не лечит. НИХРЕНА БЛЯДЬ НЕ ЛЕЧИТ. Боже…Боже… Этот кошмар начал преследовать меня снова – когда ты решил ввести войска в Ирак. Боже, хватит мне и босса-идиота, так еще и ты… Какого… Какого хера я должен поддерживать безумные идеи твоего тупоголового президента? Какого хера я должен обсуждать с тобой все эти вещи? Какого хера я должен терпеть пощечины Блэра, которые он мне отвешивает всякий раз когда я посылаю тебя на хуй? Да не пойти ли вам на хуй, господин Блэр? А не пойти ли вам на хуй, господин Браун? Просто не пойти ли вам всем на хуй и не оставить меня в покое?.. Укажи же мне путь, назови мне страну, Где прошедшее я прокляну, Где бы мог не рыдать я с безумной тоской В одинокий полуночный час, Где бы образ твой, некогда мне дорогой, Побледнел и погас! Куда скрыться мне?— Дай же ответ!!. Но ответа не слышно, страны такой нет, И, как перлы в загадочной бездне морей, Как на небе вечернем звезда, Против воли моей, против воли твоей, Ты со мною везде и всегда! - Артур… Артур, что же с тобой происходит? Дэвид Кэмерон был единственным моим боссом, с которым я переспал. Это же ненормально, спать со страной, да? Вот именно. И единственным, кто решил, что может стать моим психоаналитиком. Бесит. Раздражает. До зубового скрежета. Бесит его желание проникнуть в мою башку. Понять мои мотивы. Принять участие в моей жизни. Хи-хи. Жизни, да. Ну, хоть работать не заставляет, и на том спасибо. Он был моим единственным боссом, который заметил, что за неделю до Дня Независимости США меня покидает сон. Что в этот день мне становится плохо – физически плохо. И я чувствую себя больным туберкулезом. Я ему рассказал. Все рассказал. А он сделал вид, что понял. Понятливый наш мистер Кэмерон. Я просто живу дальше. И терплю Кэмерона, который бережно вытирает кровь с моего подбородка на каждый день независимости США. И гладит по спине, думая, что меня это успокоит. А еще он любит вламываться ко мне домой, и просто сидеть рядом. Вот просто сидеть и ни хрена не делать. И молча смотреть, как я пытаюсь разобраться с документами, почитать книжку. Или выпить. Выпивает иногда со мной. И слушает мои пьяные исповеди – а потом по головке гладит, как маленького. А если я в настроении – то и трахает. Если я в настроении. Вот сейчас вертит в руках стакан с янтарной жидкостью и пялится на меня. - Прекрати на меня пялиться. Кэмерон хмыкнул и залпом осушил стакан. - Я пытаюсь понять, что с тобой происходит, Артур. - Ну и че? Как успехи? Дэвид хмыкнул. - Полагаю, я понимаю тебя. - ДА ЧТО ТЫ БЛЯДЬ ПОНИМАЕШЬ?! ТЕБЕ НИКОГДА МЕНЯ НЕ ПОНЯТЬ, КЭМЕРОН! Всякий раз, когда я его вижу, когда слышу его имя, у меня, блядь, сердце кровью обливается. Нет ничего отвратительнее безответной любви! Она не нужна, она как уродливая опухоль. Мне, блядь, вечность, жить с этим! Мое прекрасное убежище — Мир звуков, лилий и цветов, Куда не входит ветер режущий Из недостроенных миров. Цветок сорву ли — буйным пением Наполнил душу он, дразня, Чаруя светлым откровением, Что жизнь кипит и вне меня. - Говоришь, не понимаю, Артур… - Кэмерон поднял на меня глаза. Я как будто смотрел в зеркало. Усталые, красные глаза. Полные тоски, боли… и любви. Бесконечной и бесполезной любви. - Артур, я как никто другой, понимаю тебя. Всякий раз, когда вижу тебя, когда слышу – мое сердце, поверь, наливается кровью. Но мой век короток. И мне невыносимо жить с мыслью о том, что я оставлю тебя одного. В твоем собственном мире, полном боли и безнадежности. В твоей вечности… В которой мне никогда не будет места. Я бы так хотел стать тем, кто хоть на минуту облегчит твой груз, но я знаю, что не могу. Артур, поверь, можно одолеть любого соперника за сердце человека. Любого – женщину, мужчину, покойника, даже страну. Но бесполезно сражаться с тем, что существует только в твоей голове, Артур. Ты любишь не Альфреда, ты любишь свою тоску и свои пресловутые чувства к нему. А это, увы, безнадежно. Кэмерон взял мою руку и, целуя каждый пальчик, смотрел на меня. - Артур, я люблю тебя. Но я не могу соперничать с твоей любовью к чему-то эфемерному. Но я счастлив тем коротким минутам, что ты мне даришь. Возможно, я тоже люблю какую-то иллюзию. Но мне кажется, что нет. У меня, увы, нет вечности, чтобы в мазохистской манере упиваться своим страданием. Кэмерон встал и отошел к окну. Я не знал что сказать, не знал, что сделать и как ему помочь. В давящей тишине послышался всхлип. Ладонь Дэвида была прижата к его глазам. - Дэвид… - Артур, просто помолчи. Я обнял его со спины. Я обнял его так крепко, как никого никогда не обнимал. Как никогда не обнимал Альфреда. Дэвид повернулся ко мне и сжал в объятьях, не проронив ни слова. Сжав меня так, будто я вот-вот исчезну. Но также дорог мне искусственный, Взлелеянный мечтою цвет, Он мозг дурманит жаждой чувственной Того, чего на свете нет. Мне пришла в голову мысль, что я нашел того, кого так нелегко встретить даже простому смертному – не то, что стране. Проще простого найти партнера для секса. Об этом прекрасно знает Франциск. Чуть труднее найти любовь – порою, ее приходится ждать столетиями – спросите об этом у Китая, не сразу смирившегося со своими чувствами к России. Но почти невозможно найти единомышленника. Который поймет тебя без слов. Примет тебя любым. Смирится с любыми твоими демонами. Отпустит, когда захочешь уйти. Примет, как отец блудного сына. Единомышленника, который, подобно тебе, влюблен в такие же иллюзии. Который вместе с тобой будет проклинать Бога, так жестоко обошедшегося с вашими судьбами. И я приму — о, да, не дрогну я! — Как поцелуй иль как цветок, С таким же удивленьем огненным Последний гибельный толчок. Через много-много лет, стоя у могилы Дэвида Кэмерона, я думал лишь о том, что даже после смерти он смотрит на исчезающее за горизонтом солнце вместе со мной. И пытается оберегать так, как может только он. Как может только тот, кто испытывает те же чувства, что и я. Только тот, кто прошел через тот же ад, что и я. Через ад бесполезной безответной любви. Меня все еще съедает тоска по былым временам, Альфред. Только теперь в своей тоске я не одинок. И никогда не буду. Я знаю, что если заблужусь, мне укажут путь. А если упаду – меня подхватят невидимые, призрачные руки. А если замерзну – согреет невидимый теплый взгляд больных, влюбленных глаз. Никто не вечен, даже страны. И я знаю, когда шагну за черту, у неизвестной дороги меня будет ждать только он – готовый идти со мной в любом молчании, в любой тоске и безнадёге. В любом аду и в любой пустоте. Тот, для кого я был целым миром. Тот, кто готов был возложить весь мир к моим ногам. Тот, кто готов создать любой мир только для меня одного. Тот, с кем я был так извращенно и отвратительно счастлив.