Загадай желание

Рафу пять лет, и это его первое осознанное воспоминание, первое целиковое воспоминание, в котором действительно есть смысл, а не такое, что состоит из каких-то разрозненных непонятных кусков (вот он сидит на коленях у какой-то тучной женщины, а вот возит ярко-жёлтый пластмассовый грузовичок по дороге в саду, а вот размазывает по тарелке овсянку). Рафу пять лет, и у него День рождения, их дом шумный и людный оттого, что в каждой комнате набились гости: соседские дети с разукрашенными краской лицами, воздушным шариком в одной руке и липким шоколадным тортом в другой, родители соседских детей, родственники, которых Раф видел только на Рождество, родственники, которых Раф не помнит, когда в последний раз видел, родственники, которых Раф не видел никогда, дети родственников, сёстры родственников, дети сестёр родственников, а ещё клоуны, волшебники и студенты в костюмах пиратов. Отец Рафа говорит, что пять лет — это серьёзная дата, может, поэтому в их доме так много лишних людей. Кто-то из соседских детей плачет, а может, это плачет кто-то из детей родственников, Раф не знает, он не отличает одних от других, они все на одно лицо, кроме, разве что, той девочки в пышном белом платье — она из дома напротив, и их мамы часто обмениваются рецептами пирогов, хотя мама Рафа совсем не готовит, у них готовит горничная. Ещё они обмениваются сплетнями. Отец Рафа говорит, что пять лет — это серьёзная дата, но Раф не чувствует себя серьёзным. Он чувствует себя неудобно и немного испуганно в море шума и незнакомых лиц среди тучных женщин, пахнущих душными духами, и мужчин с сигарами в руках, и детей, на лицах которых нарисованы бабочки и тигры. Рафу хочется сбежать в свою комнату, но даже в его комнате кто-то есть, кто-то, кого Раф туда не приглашал, трогают его вещи, его жёлтый грузовичок, и Рафу это не нравится, он говорит им уйти, но мама ловит его и ругает. Мама сегодня очень красивая. Она всегда красивая, но сегодня особенно красивая и особенно грустная. Они с папой редко разговаривают, Рафу казалось, что сейчас они и вовсе потеряли друг друга в бесконечном море родственников. Наверное, они думают, что Раф не замечает, а он замечает. Мама сегодня очень красивая, и из её рук не исчезает бокал с шампанским. Раф прячется в кладовке, где хранятся мётлы и швабры, но, когда приходит пора разрезать торт, его всё равно находят и ведут к столу. Раф не чувствует себя серьёзным, он чувствует себя покинутым и потерянным. На огромном торте горят пять свечей, их пламя танцует в воздухе и нервно дрожит, и Раф тоже дрожит, потому что вся огромная толпа родственников, детей, детей родственников, родственников родственников, детей родственников родственников, человек сто или двести, или тысяча, все собрались вокруг и ждут от Рафа чего-то, и Рафу кажется, что, если он сделает это что-то неправильно, его разорвут на части, а кости отдадут обгладывать тучным женщинам. Его родители стоят по разные стороны стола, отец смотрит на него немного укоризненно, немного подгоняя, а мама кладёт руки Рафу на плечи, наклоняется и шепчет ему на ухо: — Загадай желание, Бенжамен. От мамы пахнет душными духами и шампанским, и Рафу кажется, что он вот-вот расплачется, ему кажется, что у него ничего не получится, а все только смотрят и смотрят, и говорят ему загадать желание, да побыстрее, и от этого Раф даже не может набрать воздуха в лёгкие. Он загадывает, чтобы все поскорее ушли. Из пяти свечей две так и остаются гореть. Рафу семь лет, и на нём синие брюки и синий пиджак, и белая рубашка, точно такая же, как у всех семилетних мальчиков в этой школе. Точно так же, как все семилетние мальчики (и девочки тоже) в этой школе, Раф отсидел целый урок за неудобной партой, и всё было терпимо до того момента, пока их не отпустили на перемену, потому что как только это произошло, в коридоры выплеснулись потоки школьников и школьниц, и Раф побоялся, как бы они его не смели. — А ты не пойдёшь? — спросила его девочка с забавными заколочками в виде медвежьих мордочек — только тогда Раф и понял, что остался один в классе. Раф помнит эту девочку, потому что она живёт в доме напротив, их мамы часто обмениваются рецептами и сплетнями, и ходят друг к другу пить вино по выходным. Раф помнит эту девочку — её зовут Стелла. Она кажется Рафу очень, ужасно милой, особенно с заколочками в виде медвежьих мордочек, и Рафу хотелось бы сказать, да, конечно пойду, но ещё ему страшно и не хочется выплёскиваться в коридор. Он боится утонуть в потоке людей. Он боится, поэтому опускает взгляд и мотает головой, а Стелла только пожимает плечами и уходит. Она совсем не боится. Сегодня в школу родители привели Рафа вместе, но как будто по отдельности. Они не стояли рядом, они всегда вставали так, чтобы Раф был между ними, словно Раф — какая-то нерушимая стена, за которой они могут спрятаться друг от друга. Даже когда они разговаривают, а они почти не разговаривают, в их тоне есть что-то холодное, как если бы они разговаривали с кем-то незнакомым, с кем-то с улицы. Раф слышал, как они кричали друг на друга вчера ночью, и как отец со злости разбил одну из маминых любимых ваз. Домой его забирает только папа. Он приезжает на красивой блестящей машине, спрашивает, как у Рафа дела, спрашивает, как он себя чувствует, отвозит его в кафе и заказывает самое большое мороженное, с пятью шариками разных вкусов, с ягодами и закрученными рожками вафель, и крошечными разноцветными зонтиками. Они долго сидят молча, Раф доедает шарик с фисташковым вкусом и разглядывает то столешницу, то содержимое ложки. Несколько раз телефон отца начинает звонить, пока он, наконец, его не отключает. — Бенжамен, — начинает он, когда Раф принимается за шарик светло-голубого цвета, — ты уже взрослый мальчик, поэтому я буду говорить с тобой как во взрослым. Рафу не нравилось такое начало. За таким началом обычно следовало что-нибудь плохое, отец его ругал, говорил, нельзя быть таким трусом, чего ты к маме жмёшься, и тогда лицо у отца становилось каким-то жутким, красным, и Рафу от этого становилось только страшнее. Для своих семи лет Раф знал довольно много вещей. Он знал, например, что такое «развод». Это когда родители (или не родители, а просто два человека) перестают любить друг друга, делят вещи и разъезжаются в разные дома. Родители Рафа разводились. Раф был вещью, которую они делили. Отец спрашивал у Рафа, с кем бы он хотел остаться, но Раф только пожимал плечами. Когда они приехали домой, оказалось, мама не знала, где они были, и они с отцом ещё очень долго кричали друг на друга. Раф не стал дослушивать, он пошёл в свою комнату и читал книгу про динозавров. Из-за мороженного у него началась ангина, и Раф вернулся в школу только спустя две недели. Ему казалось, никто не заметил, что его не было. Даже Стелла. Рафу почти четырнадцать, и ему начинает казаться, что с ним что-то не так. Даже отец иногда говорит, что с ним что-то не так, только он говорит это не Рафу, а Софии, но Раф всё равно слышит. София в общем-то добрая и довольно милая, и пахнет от неё как от цветочной клумбы, но София — не мама Рафа. Они с мамой теперь видятся несколько раз в месяц, иногда реже, иногда вообще не видятся, а когда видятся, от мамы пахнет сигаретами. Она водит Рафа в кафе или в зоопарк, а сама всё время говорит о том, какой его отец урод, как он подкупил судью, чтобы Раф остался с ним, и как она рано или поздно заберёт Рафа обратно. Раф любит маму, но ему хотелось бы поговорить с ней о чём-то другом, кроме этого, ему хотелось бы спросить, что ему делать, но мама продолжает говорить об одном и том же, и приходить всё реже и реже. София добрая и милая, но у них с отцом теперь свой ребёнок, о котором Раф, как бы сильно не старался, не мог думать, как о младшем брате. Ребёнок казался ему одним из детей сестёр родственников родственников, что наводняли дом каждые праздники (теперь вместо родственников мамы были родственники Софии, но Раф почти не чувствовал разницы). С Софией тоже нельзя было ни о чём поговорить, потому что София была какая-то беспокойная, ей всё казалось, что Раф чем-то болеет, и что его, наверное, нужно лечить, а отец в это не верил, и иногда они с Софией ругались из-за этого, но это было совсем не так, как когда отец ругался с мамой. Под такие ссоры можно было заснуть. Раф не знает, правда ли отец подкупил судью, но иногда ему хотелось бы, чтобы не подкупал. Ему жалко маму. Себя ему тоже жалко. В одной из гостиных в их доме стоит красивый винтажный диван, который мама с папой купили во время своего медового месяца. После развода диван достался отцу. Раф чувствует себя этим диваном. На него никто не смотрит, его забрали, и всё, и он стоит и покрывается пылью в комнате, куда заходят только родственники по праздникам, а потом приходит горничная, пылесосит пыль, и он снова стоит один. С другой стороны, лучше Раф будет покрываться пылью дома, чем вернётся в школу. В школе ему не нравится. Не потому что Раф глупый, а потому что учителя считают, что, раз он пришёл, то обязательно должен играть с одноклассниками на переменах, участвовать в фестивалях и выходить на футбольную площадку во время занятий спортом. У Рафа не получается ни играть, ни участвовать, ни выходить, и за это к нему постоянно цепляются всякие громилы. Раф и рад бы не выходить, да только им этого не объяснишь. Однажды Раф попросил отца перевести его на домашнее обучение, а отец вместо этого назвал его девчонкой и записал в секцию бокса. На первом же занятии Рафа побили, и он вернулся домой со здоровым фингалом под глазом, таким, что даже моргать было слегка больно. Единственным, что привлекало Рафа в школе, была Стелла. Стелла была красивой, милой и доброй. В последний раз Раф разговаривал со Стеллой, когда им было по семь лет. И ещё один раз после этого, когда два месяца назад Стелла уронила ручку, и та закатилась под стол Рафу, а когда Раф вернул ручку обратно, Стелла сказала ему «спасибо». Стелла сказала ему «спасибо». Это был лучший день из того множества дней, что Раф провёл в школе. Наверное, Стелла даже не помнит, как его зовут. Рафу восемнадцать через неделю, и отец уже договаривается со своими многочисленными знакомыми о том, в какой из экономических университетов поступит его сын. Отец говорит, это важно. Отец Рафа говорит, что восемнадцать лет — это серьёзная дата, но Раф не чувствует себя серьёзным. Раф чувствует себя одиноким и готовым выпрыгнуть из окна. Раф чувствует себя не готовым заниматься экономикой, а чем именно он чувствует себя готовым заниматься, он не знает. Раф чувствует себя диваном, который София выкинула на помойку полгода назад, потому что диван был старым, некрасивым и плохо сочетался с интерьером. Наверное, Раф тоже плохо сочетался с интерьером. Или его отцу надоело хвастаться им перед друзьями, как каким-нибудь боевым трофеем. Может, мама и была права, ну, про подкупленного судью. Раф уже давно её не видел. Он думал, что мама, наверное, обижена на него за то, что Раф не собрал вещи в рюкзак и не убежал под покровом ночи жить к ней. Его День рождения посреди лета, а это значит, что отец сможет в очередной раз позвать своих бизнес-партнёров, жён бизнес-партнёров и детей бизнес-партнёров на свою загородную виллу. Там он будет представлять Рафа знакомым, что пристроят его в приличный университет, и их скучающим дочерям, в надежде, что одна из них станет для Рафа «хорошей партией». Это отец так говорит — «хорошая партия». Раф до сих пор до конца не уверен, что именно это означает. Но он думает, что Стелла была бы для него очень хорошей партией. Когда у них был выпускной балл, Раф почти пригласил Стеллу. Он почти подошёл к ней во время обеденного перерыва, но на полпути вдруг понял, что это ужасно сложно — заговорить с ней. Из-за этого Стелла пошла на балл с капитаном футбольной команды. Стелла казалась похожа на принцессу из какой-нибудь детской сказки, и Раф очень жалел, что не был рядом с ней в этот момент. Когда он рассказал об этом отцу, отец сказал, что Раф мог бы найти себе кого-нибудь получше. Раф знал, что не найдёт. Раф не думает, что его отец урод. Он не думает, что София безмозглая накрашенная дура, а его брат — бесполезный избалованный пацан. Раф их любит. Раф просто не хочет заниматься экономикой. Раф не хочет быть диваном. Рафу восемнадцать, и он стоит на пороге квартиры своей матери, потому что ему совершенно некуда идти. Он ждёт, что мама снова начнёт говорить про отца, что начнёт кричать на Рафа и звать его предателем. Вместо этого мама пропускает его внутрь, и почему-то Раф чувствует себя самым большим засранцем в мире. В холодильнике они находят рулет с корицей, а свечу мама просит у соседки, которая тоже засиделась допоздна перед телевизором. Свеча всего одна, и она как будто символизирует, как мало Раф добился за свою ни на что не годную жизнь. — Загадай желание, Бенжамен, — шепчет ему мама. На ней домашний халат, а в её волосах теперь много-много белых прядей, но она кажется Рафу красивее, чем в дорогом платье. От неё пахнет спичечным дымом. Раф загадывает больше никогда не чувствовать себя диваном. Рафу всё ещё восемнадцать, и на деньги, что дала ему мама, он начинает снимать комнату в небольшой квартирке. Вместе с ним в квартире живут ещё двое ребят, Тим и Лео, такие же как он, едва ступившие за порог родительского дома, без каких-либо грандиозных планов и совершенно не приспособленные к самостоятельной жизни. Они готовят по очереди, по очереди отмывают плиту от остатков того, что пытались приготовить, по очереди одалживают друг у друга деньги до следующей зарплаты с подработок, которые меняются быстрее, чем листы в календаре на кухне. Раф часто звонит маме. Раф никогда не звонит отцу. Иногда Раф видит его имя в сводках новостей в колонках о новостях бизнеса, о светской жизни и прочей дребедени, из которой Раф, к своему счастью, вырвался. Сам отец пытался связаться с ним лишь однажды: Раф не взял трубку, и на этом их примирение закончилось, не успев даже начаться. Можно сказать, что, в общем и целом, всё неплохо. Конечно, иногда Рафу приходится вставать спозаранку, чтобы бежать на работу в KFC или в Subway, или в другое из сотен таких же кафе быстрого питания, где очереди состоят из прогуливающих уроки школьников, безработных студентов и просто безработных, которые, быть может, ещё вчера точно так же стояли за кассами, а сегодня уже выгребают из карманов мелочь, чтобы купить себе синтетический бургер. Конечно, иногда Раф неделями мается от безделья в перерыве между подработками, с одной из которых он уже ушёл, а на другую не успел устроится. Конечно, иногда ему приходится брать в долг — у Тима, у Лео, у мамы, у кого-нибудь из пока-что-коллег, чтобы не загнуться с голоду. Конечно, его действия до сих пор не подчинены какой-то цели; Раф просто старается продержаться на плаву достаточно долго, а для чего, он и сам не знает. Может, когда-нибудь он возьмёт себя в руки и сделает что-то великое. Конечно нет. Если не считать этих почти незначительных деталей, всё неплохо. Рафу больше не хочется выпрыгнуть из окна — вот это неплохо. Он слишком сильно устаёт, чтобы думать о таких вещах. Рафу восемнадцать, и вся его жизнь летит к чёртовой матери. (Раф всего лишь бросил банку мимо мусорного ведра. Если бы он знал, сколько от этой банки будет проблем, купил бы капусты. Или чего-нибудь покрепче пива). Рафу восемнадцать, и он успевает подняться до центра вселенной в качестве создателя Временного Патруля и с треском провалиться обратно к своему родному, привычному пустому месту, когда выясняется, что вся его роль в этом создании ограничивается тем, что он красиво — хотя, скорее всего, не так уж и красиво, с мозгом на грязной земле, кровищей и выпавшими из глазниц глазами — умер в правильное время и в правильном месте, и это, пожалуй, единственный раз в жизни Рафа, когда ему удаётся сделать что-то правильно. Рафу хотелось бы думать, что это «правильно» ещё и привело к чему-то хорошему, но он был в будущем, и в будущем ему не понравилось. (Раф всего лишь бросил банку, и рыжая стерва из Временного Патруля прострелила грудь человеку, который, вроде как, жизнь ему спас. Раф старается не думать об этом слишком часто, но получается плохо, особенно когда Рафу снова восемнадцать заново, и человек, спасший ему жизнь и получивший за него пулю, ошивается на его крошечной кухне, занимая собой почти всё пространство). Рафу восемнадцать, Рафу девятнадцать, Рафу двадцать, Рафу двадцать один. Его жизнь продолжает лететь к чертям, и он больше не уверен, что у неё вообще есть какое-то определённое место назначения, куда она в итоге прилетит. Наверное, она так и будет лететь и лететь, и лететь до бесконечности. Наверное, когда-нибудь ей надоест, и она шмякнется о землю. Рафу двадцать четыре, и его жизнь всё ещё в полёте, а его кухню опять занимает человек, спасший ему жизнь и хранящий в его холодильнике своё пиво (пиво в бутылках. Маттео говорит, что в бутылках лучше, но Раф-то знает, что у них у обоих просто паталогическая непереносимость банок. Наверное, в психологии есть какое-нибудь специальное понятие для этого, что-нибудь, объясняющееся страхами детства и незакрытыми гештальтами, но Рафу не у кого спросить). Рафу двадцать четыре сегодня, и у него опять нет ни торта, ни свечей, что могли бы символизировать степень его потерянности. — Мы можем заказать пиццу, — говорит Маттео, когда Раф рассказывает ему про свечи. Пицца входит в число «или вот что случится»-воспоминаний, но пицца, в отличие от банки, по крайней мере, никого не убила. — Типа, праздничную пиццу. — Только давай не будем пытаться вставить в неё свечи, — просит Раф вместо прямого ответа. Маттео закажет пиццу и без его согласия: если он на что-то настроился, переубеждать его бесполезно, это Раф уже выучил. Можно сказать, что, в общем и целом, всё неплохо. Могло бы быть и хуже. Он потерял меньше многих. Или больше, но не так быстро. Не за раз. Его жизнь просто очень-очень медленно отравляли. С этим можно справиться. Это можно пережить. Маттео смотрит на него немного растеряно, немного непонимающе, немного без каких-либо эмоций вообще, но это его стандартное выражение лица, если потренироваться, можно научиться абстрагироваться от этой безразличной физиономии и начать угадывать, что он на самом деле думает. — А желание загадывать? — спрашивает Маттео. От него этот вопрос слышать ужасно странно и одновременно совершенно естественно. Загадай желание, Бенжамен. Маттео действительно находит ему свечи и действительно вставляет их в пиццу. Рафу искренне не хочется знать, где и как, и он не задаёт вопросов и не думает, что всё это выглядит до слёз смешно и до слёз трогательно. В его квартире тихо и пусто, и совсем никаких родственников, только они двое. Он всё равно говорит, что никакого желания вовсе не загадал, хотя на самом деле загадывает. Его желания никогда не сбываются. Рафу двадцать четыре, и у него на плече спит человек, спасший ему жизнь. Он довольно тяжёлый, но Раф всё равно не делает никаких попыток его разбудить. Его желания никогда не сбываются. Рядом не было никого, чтобы сказать, что двадцать четыре — серьёзная дата, но почему-то впервые за всё это время Рафу казалось, что это действительно хоть чего-нибудь стоит.