Только смотреть

Нам остаётся только смотреть. *** — Господи, да хватит уже! — я хватаю Кастиэля сзади в то время, как Шайри кидается между ними; Натаниэль отшатывается сам, на плечах же Каса приходится виснуть, и я запускаю ногти ему в плечо со всей силы, чтобы это его отрезвило. Он не отшвыривает меня, не отшвыривает Шайри, он замирает, и мы замираем. В их глазах столько холодной ненависти, что это почти страшно. — Не лезьте не в своё дело, — вот что говорит Натаниэль потом. Шайри кусает губы. Я рассматриваю сломанные ногти сразу на трёх пальцах и думаю, а кому это всё-таки помогло. *** — Котёнок, — поёт Дебра, и меня выворачивает наизнанку. Шайри держится на удивление прямо для человека, от которого отвернулись все — мне-то не привыкать, а ей… мне хочется верить, что она к этому никогда не привыкнет. И что ей не придётся. Насколько я люблю её и берегу — и насколько я бесполезна и беспомощна сейчас. — Натаниэль, — повторяю я его имя. — Пожалуйста, Натаниэль. Он отказывает мне, и я знаю, почему. Ему незачем стараться — ни помочь мне, такой язвительной, колкой и чужой, ни оградить Кастиэля, с которым… Я выплёвываю «трус» через силы, хотя больше всего мне хочется разрыдаться. *** — А они ведь друзьями были, — осеняет меня абсолютно внезапно, и Шайри смотрит на меня внимательно и с улыбкой. С такой вот тёплой, с таким «наконец ты поняла», с таким «почему вдруг?». И я начинаю рассуждать. О том, что нельзя так ненавидеть другого человека просто из данности. О том, что ненависть обязательно сопряжена с болью. О том, что один другому не поверил, а другой даже не пытался опровергнуть. Они отвернулись друг от друга, и вот это — это как раз страшно. Я обнимаю Шайри и утыкаюсь носом ей в плечо. Мне хочется попросить её поклясться, что с нами такого никогда не произойдёт, но дело в том, что я не верю в эти «никогда». *** Кажется, что с исчезновением Дебры всё наладится, вся ложь вскроется, вся правда выплывет наружу — и всё будет хорошо. Шайри обнимает Кастиэля сзади, и он замирает прежде, чем оттолкнуть её. Мне надо сказать что-то Натаниэлю, но слова примерзают к нёбу. Кажется, что всё наладится, но ведь не в Дебре-то дело. *** Когда они сталкиваются, в их глазах сквозит всё то же отчуждение. Как бегущей строкой, как рупором на всю школу. — Я не понимаю, — мы с Кастиэлем курим одну сигарету на двоих, потому что с деньгами нынче у всех туго. — Я не понимаю, почему. Мне не надо продолжать, потому что о чём я ещё могу говорить таким жалобным тоном? — Дело не в том, что я поверил Дебре, — Кастиэль смеётся, и дым смеётся вместе с ним. — Дело в том, что я ему не поверил. Не выслушал и даже не попытался. Вообще-то, Нат довольно гордый, если ты не заметила. Это одна из тех вещей, которые он не простит. Я давлюсь холодным осенним воздухом, и на этот раз мне действительно нечего сказать. *** Вообще-то, тут даже не в отчуждении дело. — То есть стой, — я фыркаю. — Кас не простит себя за то, как поступил с Натаниэлем… — Ага, — Шайри устало смеётся. — А Нат не может простить себе своё поведение по отношению к нему. Пока они не простят сами себя, пока они не поймут, что они чувствуют… — Ничего не будет, — я убираю со лба чёлку. — Господи, это же никогда не закончится. Шайри прислоняется своим плечом к моему. Никогда.