Формулы

      Мир готов был разлететься тысячами бабочек. И точно также готов был выскользнуть из ослабевающих с каждым мгновением рук — легко, быстро и столь же безвозвратно. В глазах рябило — от бившего в них ледяного ветра, от накатывающих слёз и проклятых бабочек, вырывающих жизнь буквально из-под носа. Ярость сдавила грудь — Намикоши добился своего. Желал бунта? Ну, так получай! ..       — Не позволю!       Ледяная рука, почти растаявшая в отчаянной хватке, дрогнула. Этого мгновения растерянности хватило, чтобы намертво схватить почти вырвавшуюся тонкую кисть. Теперь, что бы ни случилось, либо он вытащит Намикоши на твёрдую поверхность, либо они сорвутся вниз вместе. Акэти зажмурился, чтобы не видеть огней окружающих многоэтажек — таких же, как ослепляющие его бабочки. Но стоило приложить последнее усилие, чтобы потянуть Намикоши за собой, как спасительный мрак стал сгущаться вокруг. Как только иллюминация и бабочки рассеялись без остатка, Акэти понял, что они оба находятся уже на балконе, достаточно далеко от края, к которому можно было вернуться в пару рывков.       Однако Намикоши не двигался, слёзы по-прежнему стыли на бледных щеках, а улыбка казалась неживой. Краем уха Акэти уловил крики и плач Хашибы, который также успел добраться до Кобаяши, и теперь с новой силой тряс друга, проклиная все известные высшие силы, приведшие сюда, и благодаря их за то, что тот остался жив.       — Акэти…       — Не знаешь, что сказать? Твой великий ум не дал тебе просчитать ответ на случай, если тебе не позволят умереть?       — Ты не должен был…       — Давай сперва просто уйдём отсюда? Надеюсь, от твоей группы поддержки на этот раз будет больше пользы, и мы скроемся без лишнего шума.       Что-то во взгляде Акэти заставило Намикоши молчать и подчиняться. Он не стал возражать, даже когда детектив вновь до боли сжал его руку и потянул за собой прочь с площадки.       До квартиры детектива они добрались без проблем. Даже если кому-то и пришло бы в голову устроить облаву на его жильё, Двадцатиликий, распространившийся подобно чуме, не позволил бы полицейскому наряду добраться до виновников произошедшего. Тишина и спокойствие неприкосновенного убежища оказались сравни болеутоляющим таблеткам, рассасывающим не проходящую мигрень. Думать и дышать стало в разы легче, а когда холодный кофе из немедленно открытой хозяином банки потёк в пересохшее горло, то, без преувеличения, его едва не рухнувший мир обрёл второе рождение.       — Можешь ненавидеть меня, сколько угодно, — произнёс Акэти, вернув себе дар связной и внятной речи. — Но погубить себя из-за формулы я не дам.       — Ты не сможешь удерживать меня вечно, — вздохнув сказал Намикоши.       — Удержу до тех пор, пока ты сам не поймёшь, что ошибался.       — Я не…       — Что мы оба ошибались.       Люди — это не система. Желания и чувства нельзя заменить сухими безликими расчётами. Из них невозможно составить ту идеальную программу, которую они так упорно пытались вывести. Можно задать нужное направление – да, это Намикоши бесспорно удалось.       Планы зашли слишком далеко — при всём их уме и одарённости, они лишь дети. Вдвоём они замахнулись на такой кусок, который оказался не по зубам. Если Намикоши будет пытаться завершить «Тёмную звезду», то Акэти создаст свою собственную систему противодействия. И сделает всё, чтобы вывести переменную друга из этой совершенной паутины.       — Я никогда не думал предавать тебя. Я мечтал о лучшем мире, это правда. И я думал, что мы сумеем его создать. Но не ценой твоей жизни. Зачем нужен наш план, если в итоге тебя не станет? Я мечтал о лучшем мире для тебя, Намикоши! Для нас обоих!       Акэти схватился за меховой ворот блондина, но застывшее подобно маске лицо заставило парня в приступе злости оттолкнуть того. Не устояв на ногах, пошатнувшийся Намикоши опустился на диван.       — Я считал тебя другом. Лучшим. Единственным. Я столько времени думал, что потерял тебя. Думал о тебе, о том, что не смог остановить и защитить, а не о нашем чёртовом плане! Не мог себя простить. А теперь я не знаю, как простить тебя за то, что ты устроил, — сквозь зубы произнёс Акэти. Он не привык к долгим разговорам, но сейчас всё невысказанное так и рвалось выплеснуться наружу.       Продолжать споры пока было бессмысленно. Пока каждый всё равно останется при своём. Но Акэти это изменит. Попытается изменить. Он опустился рядом с Намикоши, который сидел, сжав руки в кулаки.       — По-твоему, ты поступаешь правильно? — наконец спросил он. — Ведь ты же не готов отказаться от плана окончательно, я прав?       — Я не хочу больше думать о том, как мне следует поступать. Я хочу лишь вернуть тебя.       — Не думай, что сумел меня обойти. Я всегда смогу изменить всё с учётом новых переменных.       Акэти нахмурился, но появившаяся на губах блондина улыбка заставила проглотить возражение. Спорить сейчас совершенно не хотелось. Хотелось вернуть школьные годы. Чтобы он уже наверняка смог защитить друга. Взгляд скользнул по уродующему юное лицо шраму. Не стоило слушать тогда его родителей. Пусть Акэти был всего лишь школьником, но нужно было бороться до конца. Прорваться за Намикоши с боем, если понадобится, забрать с собой, спрятать от всех, чтобы дать шрамам мальчика — душевным и телесным — зажить хоть немного, чтобы дать ему время набраться сил и встать на ноги, чтобы дальше защищаться от жестокого мира. Но в итоге Намикоши сам перестал различать меру и уже не понимал, что нужно остановиться. Рассчитанная формула стала его местью. А потом вышла из-под контроля создателя, хотя тот и полагал, что полностью управляет ей. Избавившись от всех, кто стал причиной его боли, Намикоши запустил волну зарождения ещё большего количества жестокости. Поскольку теперь каждый пострадавший считал судьёй лишь себя одного, уже не веря ни в какую другую стороннюю справедливость.       «Я хотел, чтобы ты узнал меня лучше»       — Хоть раз…       — А?       — Хоть раз ты спрашивал меня, что ты для меня значишь?! — вновь схватившись за многострадальный меховой ворот, Акэти притянул парня к себе. Тот, не сделав попытки отстраниться, закусил губу и также порывисто обнял детектива.       — Я не сдаюсь. Я докажу, что был прав, — прошептал Намикоши. — Но… Я так скучал, Акэти.       Тому так и хотелось огрызнуться и обвинить во всём самого истинного Двадцатиликого. Но дрожь чужого тела не позволила Акэти продолжать. Он тоже скучал. И был счастлив, потому что смог спасти дорогого человека. А доказательства собственной правоты он привести ещё успеет.

Полгода спустя

      Намикоши, потирая переносицу, отодвинул ноутбук и откинулся на мягкую, податливую спинку дивана. Рассматриваемая картина вырисовывалась не в его пользу. Судя по тому, с какой активностью последователи Двадцатиликого после его неудавшегося падения и пропажи начали вершить своё возмездие, и с какой скоростью это уходило из новостей в прошлое… Возможно, Акэти был прав. И формулу стоит пересмотреть. Тем более друг сам предложил свою помощь. Всё было как в старые, пусть и не совсем добрые, времена. Только на этот раз его окружали не решётки, не жестокие мёртвые костяные лица. Акэти разрешил остаться у него, и постоянно был рядом, как будто желая возместить годы отсутствия. Непонятно только, своего или Намикоши.       …И как всегда юный гений возник за спиной абсолютно бесшумно.       — Ну, что я говорил. Твоя смерть была бы напрасной. Ты уже сделал более, чем достаточно, чтобы изменить тех, кому не хватало сил пойти против себя.       Намикоши вздрогнул и обернулся. Акэти облокотился о диван и, слегка улыбнувшись, протянул банку кофе. Блондин притворно застонал.       — Между прочим, на свете есть еще чай, газировка, минеральная вода, соки — не слышал про такое? У тебя уже кофеин вместо кровяных клеток, не иначе.       — Мне больше достанется, — Акэти пожал плечами и сам открыл банку.       — Завязывай уже, — молодой человек ловко выудил напиток из его рук и отставил в сторону. Он отлично знал, что сделай подобное кто-то другой — и Акэти обязательно взбесился бы. И оттого вдвойне было приятно, что можно позволить себе такие наглости. Намикоши на самом деле всё это время его очень не хватало. И эту пустоту хотелось заполнить как можно быстрее другими воспоминаниями. Юные приятели Акэти доставляли порой беспокойство, особенно привычкой заваливаться без предупреждения, но, в целом, на новое существование парень пожаловаться никак не мог. Учитывая, сколько времени и сил было посвящено созданию формулы, казалось даже странным, что поражение удалось принять так запросто. Но глядя на Акэти, от этого непонимания Намикоши избавлялся. Было просто замечательно вот так жить с другом, подключаясь инкогнито к расследованиям полиции и помогая раскрывать новые дела. Конечно, от неудавшегося запуска формулы мир не изменился, но хотя бы некоторые люди, готовые перешагнуть грань дозволенного, одумались. И ради этого уже стоило принять правоту друга относительно дефективности их формулы.       Почему бы не начать всё заново, действуя испытанным методом проб и ошибок? Имея за плечами поддержку друга, уже не так страшно оступиться или повернуть не туда. И уж теперь-то в случае чего есть тот, кто его остановит. Тот, единственный, ради кого он мог это сделать. Сейчас Намикоши тоже была невыносима мысль о том, чтобы снова потерять Акэти — даже в страшном сне не хотелось представлять, что он исчезнет из его жизни. А тот уже как будто и забыл о конфликте с Двадцатиликим. Мог бы Намикоши так же простить, будь он на месте юного гения? Вероятность этого факта рассчитывать совсем не хотелось…       Акэти, оценив расстояние до убранного напитка, не стал предпринимать попыток дотянуться до него и только хмыкнул, запустив пальцы в светлую копну и чуть пихнув беззлобно своего сожителя. Намикоши невинно уставился обратно на экран компьютера, но улыбку скрыть всё равно не смог.       — Я ведь уже говорил когда-то, что мне нравится твоя улыбка?       — Припоминаю такое, — сдержанно подтвердил блондин, а внутри всё потеплело — и от прошлого воспоминания, и от настоящего прикосновения. В тёмной комнате ненадолго воцарилась неоднозначная тишина.       — …И ты сам мне тоже нравишься.       Золотистые глаза радостно распахнулись, а в груди забилась огромная огненная бабочка. Он протянул руки, в ответ прижав ладони к такому же бледному, как и у него, лицу. И уверенно потянул Акэти на себя, увлекая того следом на диван.       — Ты мне тоже. И только не говори, что все полгода составлял формулу того, как сказать это.