Просто жить рядом и чувствовать, что жив

      «Работа у черта на рогах, на самом краю долбанного света, убийца с зарплатой от большой нефтедобывающей компании, не знаю почему делаю то что делаю, но знаю, что моё место именно здесь среди бывших заключённых, бродяг, беглецов, короче - уродов не достойных жить среди нормальных людей. В этой вечной мерзлоте и темноте. Не было секунды, чтобы я не думал о тебе. Я хочу увидеть твоё лицо, чувствовать твои руки в своих, чувствовать, как обнимаю тебя, ощутить твое дыхание на моей щеке, вкус твоих губ, просто прикоснуться, но этого не будет никогда. Ты покинул меня и я не могу тебя вернуть. Я двигаюсь как во сне, просто по инерции, и понимаю, что все время нахожусь в каком-то ожидании. Не знаю зачем я опять об этом думаю, не знаю, как убрать из головы тебя, твой голос, твой образ. Знаю только, что не могу тебя вернуть, ты отнял мою душу и оставил жить. Не понимаю, как и почему с нами это случилось, но чувствую, что во всем виноват я, во всем плохом, потому что я зло, я отрава. Я перестал приносить в этот мир добро, если вообще когда-нибудь приносил его. Я буду любить тебя, даже если перестану дышать, ты снова выбрал клетку и остался спасать мир. Все как ты сказал, ты мне ничего не должен,.., но ты мой единственный повод сейчас жить… Прости мне это письмо». О. Даршавин       Теперь он просто серый силуэт против света… Идет в безликой толпе, чей-то забытый друг, предатель, бывший заключенный, чей-то сын. Еще одна душа, зачем-то застрявшая на этой земле, потерявшийся в пустоте проблем, след пепла, что через мгновение исчезнет под легким порывом ветра. Он не умер, но он — мертв, завершил этот этап, сиганул с крыши… Лукас Норт шагнул с крыши и появился Джон — Джон Бэйтман…       Его дом — это дорога, а в дороге нет места привязанностям. Их просто смывает, словно дождем, так зачем тратить себя на все это, разрывать сердце на тысячи частей и потом, потерпев неудачу, в который раз собирать себя по кусочкам.       Кажется, что он живет уже две тысячи лет и самое время притормозить и задаться вопросом, а что же потом, дальше то что... Сейчас он оказался в странном положении, вроде как вышел в тираж потерпел фиаско, но ведь он не из тех, что просто сдается, последнее слово всегда за ним. Сейчас он словно пойман в капкан, и почему-то где-то внутри все настойчивей и отчетливей проступает такая простая истина — он плохо кончит.       У судьбы в отношении него опять какой-то новый план, брошенный камень вернулся и долбанул по голове, замкнулись звенья длинной цепи, которую он так усердно ковал всю свою жизнь. Или это небо, наконец, обратило на него внимание и теперь, каждый его шаг, каждое решение — это состав преступления.       В промежутке между прошлым и будущим так просто заблудиться, не простые вопросы требуют непростых решений для него - странника, что скитается по чужому и оттого такому недоброму миру. Он приспосабливает его под себя и подстраивается сам, так зачем же удивляться, что, вписавшись в поворот и, изогнувшись под все его такие причудливые узоры, теперь, он стал таким же уродливым, как его новая реальность. Налегке втекая в чужой мир, ломая преграды как тонкий лед, истребляет свои и чужие надежды, по локоть в крови, умирает и снова очнувшись, смотрит в холодное прозрачное небо, которое о нем как-будто давно забыло…, но этого ведь просто не может быть, потому, что оно всё помнит и всё знает. Он не первый кто взлетал и падал, ломая кости, жизнь с ним словно играет в какую-то изощренную игру, подкидывая все новые головоломки, и в этой игре почти нет правил. Линия жизни — кривая дорожка, он не из тех, кто держит строй, он тот, кто лезет на рожон и сам решает свои проблемы и, как правило, решает их радикально, ушел на дно, замел следы и снова жизнь с чистого листа. Теперь он на темной стороне, потому, что этот мир не заслуживает ничего другого, а жизнь - всегда сука.       Он как-будто со стороны смотрит на этого человека, словно сгоревшего изнутри. Жадное радиоактивное солнце опалило его серебряные крылья и выжгло глаза и теперь на мир он взирает потухшим, отражающим лишь пустоту взглядом, кажется, что он уже никогда не вернется. С ним теперь другое небо, он или тот, кто им был, или тот, кто остался один - незнакомый и чужой - вслепую ищет путь домой.       А где-то там есть тот другой человек — Лукас, который до сих пор приходит во снах, просто стоит молча и смотрит, как-будто спрашивает почему мы оставили наш дом из песка и тумана, который так долго строили вместе, а жить в нем не стали. С каждым разом его образ все прозрачней, словно картинку покрывает серая пыль. Сердце сжимает щемящей болью, от того, что все неправильно и не должно было так быть, потому, что эти чувства большие чем страх, родились там, где нет места ничему кроме боли. Как он не старается все рационализировать и объяснить, внутри растет и шириться понимание, что он не с теми и сам - не тот.       Ночами ему снятся одни и те же сны, если удается уснуть, и каждый раз, просыпаясь, он боится, что это был вовсе не сон, и что он снова проснется там, в клетке, как беспомощный раненый зверь. Ведь много месяцев назад это было его жизнью… вечная зима, вечный холод… Он закрывает глаза и как тогда видит ЕГО лицо…       Зима подходит к концу, но все еще холодно, февраль выдался ветреным и влажным. Он зябко ежится, ветер наотмашь бьет в лицо колючим снегом, руки совсем окоченели, сжимает ледяные пальцы в карманах ватника, прячет нос в ворот, еще поворот, сотня метров по утоптанной дорожке и железная дверь кирпичной пятиэтажки. «Стоять! — привычный окрик в спину — „лицом к стене“. Он стоит и бездумно рассматривает кирпичную кладку, „давай шевели ногами“, темные лестничные пролеты, стены выкрашены отвратительной зеленой масляной краской, бетонные ступени одна за другой идут нескончаемой серой вереницей, очередная остановка у стальной двери.       Седьмой год его заключения в каком-то богом забытом местечке не далеко от Пскова. Относительно спокойный год, почти никаких проверок и даже допросы стали нечастым явлением и так сказать без пристрастия. Видимо, его задрипанная жизнь больше никого не интересует, и он из тех, кого забыли. Он остался один, его безумную путеводную звезду просто заклинило и теперь он бродит по кругу, как цирковой пони. От этой тихой и чужой зимы, с которой он, казалось бы, уже так сроднился, как-то не по себе, выжить здесь любой ценой теперь уже не цель, он просто плывет по течению. Его списали в утиль, просто оставили здесь умирать. Пришло время заплатить по счетам и закончить войну.       Дверь открывается и Лукас заходит внутрь в тепло чужого дома, пробирающего по нервам, как нечто из другой жизни. Внезапно ЕГО запах, и сразу хочется взахлеб курить. Олег босой в черной майке-алкоголичке и найковских трениках стоит, облокотившись рукой о торец входной двери.       - Заходи — еле заметный приглашающий кивок — Ну привел и вали теперь, — Олег поджимает губы, щурясь в сторону конвойного.       - Ну, … так, а назад, товарищ следователь — наигранно удивленное выражение.       - Вали говорю, — Олег захлопывает дверь.       Каким-то удивительным образом устроена жизнь в чудесной стране буратин и чУполин, что хоть все для народа, но вот именно за счет этого народа и делается. Еще со школы советских, а теперь, вероятно, и российских детей приучают к труду в виде субботников и уборки школьных помещений с отмыванием окон и оттиранием каких-то невероятных черточек со стен и паркета. Вроде бы по штату и уборщица числится, и, наверное, даже кто-то получает ее зарплату, но на деле с ведрами и тряпками бегают трудолюбивые школьники. Трудовая разработка продолжается и во взрослой жизни, скажем в армии несчастные солдатики, что только не делают на благо родины в лице руководства разного уровня и дачи строят, и гаражи копают.       Выполнив все запланированные на период отрочества и переходный между оным и взрослой жизнью период мероприятия, буратины и чУполины наивно полагают, что трудотерапия в их жизни подошла к концу, но не тут-то было. Работодатели тут как тут со своей ложечкой дегтя, тоже пытаются и напрячь, и нагнуть, особенно если несчастный пашет на государство. И не важно сколько почетных званий ты имеешь и сколько дипломов уважаемых ВУЗов у тебя в кармане, если родина прикажет, будешь пахать как простой смертный.. Как скажем, врачи хирургического отделения, которым в полном составе предлагается выйти на субботник и помыть окна…, прикольненько, особенно учитывая тот факт, что им и руки-то горячей водой мыть не рекомендуется.       А что уж говорить о местах заключения. Там ведь куда не кинь взгляд - все криминал, да отбросы общества, так им сам бог велел трудиться. А раз заставить работать заключенного в нашем государстве по закону никак нельзя, дескать, только по желанию товарища, так как он человек и своего рода, даже гражданин, и Конституция предусматривает его право на труд, а вот обязанности такой ему не вменяет, так можно же его привлечь к другим полезным для здоровья занятиям как-то уборка производственных помещений, та же пресловутая уборка снега или просто его тупое перемещение то в одну сторону, то в другую, строительные работы на дачах все того же руководства, да и мало ли чего еще.       Заключенного №.. привлекали к уборке тюремной территории, к слову сказать, на этой самой территории, находилось строение о пяти этажах, используемое для периодического проживания обслуживающего персонала, так что контингент сего заведения обслуживал и это строение, как в плане уборки, так и в плане починки.       Лукас останавливается в холле, от тепла по телу пробегает дрожь, пальцы оттаивают, он искоса наблюдает за хозяином квартиры, тот не спеша запирает дверь, большая рыже-белая собака следит за гостем из комнаты.       - Ну, заходи, чего встал то, разувайся и добро пожаловать в апартаменты, место твоей сегодняшней дислокации.       В этой квартире Лукас бывал уже не раз, товарищ старший следователь закрепил его за этим объектом еще несколько недель назад и теперь, когда его душа или не душа „хотела“, заключенного №.. приводили и оставляли здесь для отбывания наказания с пользой для общества в лице товарища старшего следователя Олега Даршавина.       - Что сегодня за программа? — Лукас смотрит чуть исподлобья, разувается и осторожно обходит собаку.       Олег, неопределенно махнув рукой, заходит следом за ним в комнату, садится на корточки перед псиной, тискает ее оборванные рыжие уши.  — Попозжа придумаю тебе дело, а пока вон на диванчике посиди.       И Лукас сидит, все лучше чем в камере, он рассматривает нехитрую обстановку казенной хаты, Даршавин оставил собаку в покое и пошел на кухню.       - Иди-ка сюда… — Лукас послушно поднимается и направляется вслед за хозяином квартиры — картошку будешь? — Странный вопрос, конечно, будет, он вечно голодный, в полуобморочном состоянии, ведь на завтрак, обед и ужин у контингента всегда одно и тоже — Б А Л А Н Д А… — Тогда чисть картошку…       Лукас нерешительно берет предложенный нож „это что провокация такая… ладно, пускай“, садится на табуретку и начинает чистить картофелину за картофелиной, безразлично глядя, как очистки спиралью падают в ведро.       - Слышал ты опять бузишь…       - Сплетни…       - Хочешь сказать, что не дрался пару дней назад на уборке снега?       - Не хочу… меня за это уже наказали…       - Как?       - Нокаутом в табло…       - Кто это посмел моего личного заключенного наказывать?       - Я думаю, ВЫ знаете…       - Вот те на, как официально, на ВЫ… после всего, что между нами было… я расстроен…       Лукас молча, поднимает голову и смотрит своими безразличными серо-голубыми глазами на Олега, от этого взгляда становится не по себе и как-то сразу не хочется пиздить.       - Ладно, … чего ты такой сегодня пришибленный?       - Мне не здоровится… простыл немного…       - Это мы сейчас вылечим, водочкой, закуской и сэксом…       - Закуска это хорошо… ну и все остальное по списку тоже не плохо…       - Ты колебался…       - Это я с голодухи торможу, я конечно сильно рад доставить ВАМ удовольствие… только можно я сначала помоюсь… а? — ясный взгляд прозрачных глаз и какое-то детское выражение надежды, как дети смотрят на маму.       - Ладно, только пожрать мне сготовь, так и быть убираться тебя сегодня заставлять не буду — Олег отворачивается, вся ситуация становится пугающе неестественной, если вообще ее можно было когда-то таковой считать.       Обычно Олегу нравится, когда Лукас выполняет функции домашней хозяйки у него в доме: моет полы, посуду, пылесосит - в этом есть что-то семейное. Особое удовольствие ему доставляет наблюдать, как он готовит и… стирает его, Олежкино, белье…, но сегодня, все это не торкает, просто хочется поскорее затащить Луку в постель, так что, он отпустил Норта отмокать в ванной, а сам взялся дожаривать картошку.       Нельзя сказать, что Олегу было уж так принципиально трахать Лукаса только после бани. Нет, вовсе нет, он „любил“ его всего целиком и его запах тоже, но коль он так хочет, отчего же не сделать ему приятненько, тем более после таких глаз…       Лукас лежит в горячей воде, забытое удовольствие… за семь лет проведенных здесь он почти забыл, что это. Его унижали, избивали, лишали сна, ломали вдоль и поперек его "Я", чтобы собрать заново послушного мальчика-с-пальчика… да он и сам стремился забыть все, что было до плена иначе здесь не выжить, нет, человеком здесь быть нельзя, теперь он просто предмет. Лукас сползает в воду почти целиком на поверхности только лицо и колени. Что может быть проще - легче для человека не раз перешедшего черту, просто - соскользнуть… Здесь в заключении, он не видит снов, просто падает в черную бездну, вот и сейчас он медленно сползает туда в гости к Аиду…       - Эй, дружок, ты заснул что ли… — сильная рука Даршавина выдергивает его из теплых объятий сна-смерти. — Так не пойдет, если ты, поскуда, задумал здесь утопиться, я тебя сейчас на мороз голым выкину, будешь всю ночь, тварь драная, стоять у меня в карауле…       - Нет, я просто, … заснул… простите…       Даршавин долго смотрит на Норта, кивает, наклоняется и спускает воду.       - Давай-ка я тебе башку помою — с этими словами Олег наливает Лукасу на голову шампунь и старательно, как своей собаке, промывает волосы — Надо бы тебя подстричь, совсем зарос, а в таких зарослях, в наших краях, разные зверушки заводятся — смывает мыло с волос. — Вставай-ка, дай мочалку, — щедро намыливает мочалку и начинает старательно тереть Луку. Ему нравится водить ладонью по его мускулистому телу, он так увлекся, что не заметил, как помывка постепенно превращается в настоящую любовную прелюдию.       - О, бля… ну-ка давай сам дальше, у тебя пять минут… — Даршавин бросает мочалку в ванну и побыстрому валит за дверь — Ну ни хуя…       После ванны, водки и картошки Лукаса немного развезло, он сидит на диване, закутанный в одеяло, и ждет, когда Олег покурит и, разобравшись со своими негейскими принципами, придет его трахать. Раньше было проще, Даршавин его просто драл в камере и уходил, но с некоторых пор все как-то изменилось и усложнилось. В квартире тихо, где-то в коридоре тяжело улеглась большая собака, шумно вдохнула и затихла, Олег все еще на кухне, разбирается со своими демонами, но как говорится, жажда плоти невыносима, и для приговоренных друг к другу любовников уже не существует ни правил, ни опасности, ни страха…       Олег заходит в комнату, останавливается на полпути, они оба знают, что сейчас произойдет, но эта вечная проблема как начать… Когда Даршавин заваливался к нему в камеру, обычно следовал приказ „мордой в стену“ и „ноги на ширину плеч“, но с тех пор как их отношения вышли за рамки „официальных“ и перекочевали сюда в неуютную, но все-таки более или менее человеческую квартиру, теперь вот так, с полпинка не заорешь про морду и ноги.       Ничего нет хуже, чем ждать и догонять, Лукас сидит, опустив голову, из-под одеяла выступают тонкие кости на плечах, словно проснувшись, он поднимает лицо на Олега, смотрит задумчиво, от еды и тепла на щеках его некое подобие румянца, так еле-еле теплится. Лукас, поводит плечами и одеяло ползет вниз, чуть откидывается на спинку дивана - пас принят.       За окном давно стемнело, влажные простыни липнут к горячим телам, соленые поцелуи с привкусом метала, больше нет никаких секретов, каждый миллиметр страсти изучен со скрупулезной точностью.       Лукас лежит на боку, обхватив подушку руками, Олег сзади навалился всем телом, крепко обнимает поперек под живот. Утыкается носом в шею, щекотно выдыхает в затылок, проводит рукой по боку, по ребрам вверх и вниз до самого бедра. Лукас дышит тихо, будто спит, но он не спит. Его мысли занимает вопрос, какого черта с ним твориться здесь в этом чертовом аду, как же так вышло, что вот этот человек, что наматывал на колючую проволоку его кишки сейчас так невыносимо дорог.       - Лука, — хрипловатый голос Олега звучит как-то задумчиво — ты ведь понимаешь, что для тебя может все закончится здесь..       - В твоей постели?       - Не юродствуй.. Здесь в этой дыре.. Тебя либо грохнут, либо, чего хуже, загнешься сам от туберкулеза или пневмонии лет через десять, когда уже сам будешь рад скопытиться — Олег, утыкается носом в его плечо.       - К чему, ты сейчас заводишь эту пластинку? Давай о работе на работе.. — Лукас выгибается в спине и спихнув с себя тяжелое горячее тело, садится на кровати. — Расщедрись сигареткой, — смотрит через плечо.       Олег тоже садится, шарит в потемках по крышке стола, по стулу, роняет рубашку, что висит на спинке, поднимает ее, слегка встряхивает, вынимает пачку сигарет из нагрудного кармашка. Раскуривает одну и вполоборота передает ее Лукасу.       - Уходить тебе надо. …- Олег сидит, облокотившись локтями о колени.       - Вызывай конвой. — Лукас медленно делает затяжку и выпускает белый дым носом.       - Не тупи. Не такой ты дебильный уебан, чтобы не понять о чем я..       Лукас долго смотрит на спину Даршавина, за столько лет он так и не научился его понимать. Что это, очередной ход в его запутанной дознавательской игре или, он сейчас раскрыл карты и сдался.       - Надоели, милый, эти твои подходцы…       - Лука, я серьезно… Не хочу чтобы ты подох здесь…       Норт встал с постели, обошел кровать и сел перед Олегом на корточки. Тот задумчиво смотрит сверху вниз, берет его лицо в свои руки, большими пальцами немного растягивает краешки глаз к вискам, поворачивает его голову сначала в одну сторону потом в другую, наклонился и целует в губы. Лукас первый раз за все время, здесь ощутил себя в порядке, появился свет в конце тоннеля, что называется. Он бы соврал, если бы сказал, что не разрабатывал с Даршавиным голубую карту с самого начала их схватки, но теперь он уже и сам не понимал, чего хочет от их отношений, единственное, что он знал эти отношения не должны заканчиваться, он не хочет расставаться с Олегом.       Порядком времени прошло, теперь он и думать забыл, об этом их разговоре. Тем не менее, спустя всего несколько месяцев, теперь уже он — Лукас, организовывает побег Олега из Великобритании, сымитировав предумышленный террористический акт против русских спецслужб, после, которого не останется ничего, что можно было бы идентифицировать в качестве Олега Даршавина, и спустя пару месяцев появится на свет Эмиль, именно к нему — Джон Бэйтман сейчас едет в Фортитюд.       „Захочешь ли ты меня в этом новом качестве, в качестве меня самого, без масок и прикрытия, в роли засранца Джона Бйетмана, парня, которому многое не слабо, парню, которому ты нужен больше чем жизнь, сможем ли мы с тобой поладить, … я ничего не знаю, но еду к тебе вслепую, потому что думаю о тебе все эти долбанные месяцы, ты мое сегодня, а на остальное плевать…“