Помнишь, Ларра?

      Снова ты приходишь под луною к плещущим волнам о берег, к морю, ловишь запах соли на секунды, и плывёт шлейф тёмный за тобою.       Ты лишь тень. Теперь. С тех пор давнишних. Сотни лет назад. Тогда и солнце тело, кровь и кости тебе выжгло, ветер распылил их по округам, но живёшь... живёшь, скитаясь мрачно, безнадежно проклятый богами, тенью неприметной и прозрачной.       Часто вспоминаешь ли о прошлом? То уже легендой старой стало.       Всё почти истёрлося с сознанья...       Я могу напомнить. Помнишь, Ларра?..       Все смотрели на тебя, дивились, думали, что ты ничем не лучше, что такой же, равен с ними всеми, и вокруг грудились шумной кучей. Все такие разные, и всё же все, как на подбор, просты до скуки, и на их вопросы ты не хочешь отвечать, но терпишь эти муки: то молчишь и будто бы не слышишь, то какой-то глупенькой ответишь.       Ты уже тогда тлеть где-то начал там, в душе, темневшим тяжким следом чувства, что назвали позже "гордость"... Но она ли правильным ответом станет на вопрос: «Как стал ты тенью без желаний в сердце неуёмном?.. Да без сердца вовсе, без пожара в нём пылавшим некогда?».       Холодным взглядом ты обводишь снова лица, это не надолго, ты же помнишь? Помнишь, как старейшены плевали, холодом задетые, стрелою никуда не годною назвали и сказали: «Уходи тропою так, чтоб не нашёл пути обратно, нет тебе здесь места.»       Ты смеялся.       Свой же смех звенит в ушах поныне, чувствуешь: тогда ты доигрался? Ты ушёл, но вовсе не тропою, бросил вызов племени надменно. Кровь густую на губах девицы до сих пор ты помнишь, несомненно.       Всех сковали ужас и молчанье, ты стоял так до безумья гордо и сейчас, всё это вспоминая, чувствуешь как сдавливает горло. А зачем убил, свои мотивы ты сейчас уже не можешь вспомнить... и не хочешь. И тебя связали.       Но верёвкам ли держать пороки?       Ты считаешь —лучше бы убили, но они пустили на свободу, думал, что глупцы они, однако казни хуже не придумать с роду. Ты был волен, царь своих желаний, что хотел, то брал любой ценою, не теряя ни гроша, но душу каждый грех утаскивал с собою по кускам, по нитям и крупицам.       Ты не замечал всё это, верно?       До конца, пока ты сам не понял: сам себя ты убиваешь мерно. Сам себе ты был живым проклятьем и не отказаться, отмолиться некому, и ты один средь веток леса, что теперь тебе темница. И отец хранит и слепо верит, должен жить, ты царь, орёл, лети же! Только зря, да только нож бы в сердце, да костлявую к себе б поближе.       Ты смотрел с тоскою в омут выси       ...я хотел взлететь гораздо выше.       и кричал до хрипа в сине небо.       ...я хотел, чтоб кто-нибудь услышал.       И орлы парили над тобою, сердце из-под рёбер с ними тоже в высь хотело, и душа стремилась, но к земле прикованный ты всё же.       А сейчас ты беспокойным духом, в небо всё стремишься да не можешь, хочется о пики скал разбиться, но и это не под силу тоже. И кусками жгут воспоминанья всё, что от тебя, орёл, осталось, помнишь ты не всё, детали в бездну утекли, осталась только малость...       Как презрел других, казавшись выше, как тебе казалось всё-то мало, нарекли отверженным изгоем, помнишь это?       Помнишь это, Ларра?