До завтра

      Лунный свет выхватывает из темноты силуэт и на стену за его спиной отбрасывает тень, растворяющуюся в непроницаемом мраке. Силуэт один – две фигуры. Два тела, друг к другу прижатых и связанных неразрывно незримой нитью.       Адам. Адель. И даже имена на одну букву. Имена – «ад», и для тех, кто носит начинающееся со звуков долгого [а] и обрывистого звонкого [д] имена, рая нет.       Адам укачивает сестру, убаюкивает, ограждает от мира.       Адам всего себя отдаёт ей – маленькой, хрупкой, той, что должна быть счастливой.       Адам отдаёт себя – и выключается, перегорает, и продолжает попытки отдать сестре больше, чем имеет.       Адель цела. Впервые с того дня, как он, зачатый рядом с ней в материнской утробе, отнял у неё слишком много. Адель.       А-дель.       Звук весенней капели, игра солнечного зайчика по руке, щебетание птиц. Радость. Счастье. Улыбка.       А-дель.       Сестра.       Адам улыбается: сестра спит, положив голову ему на плечо. Тёплое одеяло обёрнуто вокруг фигурки, и только выцветшая медь волос с проблесками натурального русого у корней рассыпалась свободно по белой ткани. Рубашка Адама в темноте будто светится. Он не замечает, не обращает внимания на себя. Адель – всё, что есть в этом мире.       Адель – единственная, для кого он дышит ещё. Кем он дышит.       Адам не меняет положения, несмотря на то, что тело ломит и сводит судорогой руку, поддерживающую сестру со спины, обнимающую её бережно и аккуратно, уверенно и едва касаясь одновременно. Адам задерживает дыхание – ей воздуха достанется больше – и охраняет сестру от кошмаров. Адам поправляет сползший краешек одеяла, и ему приходится дотронуться до бледной шеи Адель. Просвечивающие вены на запястье, что он обхватывает пальцами и целует, кажется, придают синеватый оттенок всему её телу. Но это может быть вина и лунного света, обманчиво мертвенного сегодня.       Адель спит. Адам улыбается, поправляет её одеяло снова – получается кокон, и нос сестры торчит из него, и лицо видно, спокойное, умиротворённое, и улыбку ему – и тихо, неслышно смеётся. Адель спит.       Адам счастлив.       Завтра Адель будет счастлива раз и навсегда. Завтра он сможет. Завтра он, наконец, перестанет искать оправдания и сделает выстрел в упор. Завтра он освободит её от Барона, пользующегося её телом, причинившего боль ей с позволения Адама. Завтра Адам признает перед ней, что он один виноват во всём, что с ними стало.       Завтра наступило – но Адель спит, и он не будит её.       Лунный свет выхватывает из темноты неподвижный силуэт – две фигуры.       Адам шевелит затёкшей ногой (в неё словно иглы впились) и тут же застывает снова в одном положении – Адель должно быть удобно. Спиной он прислонился к боку кровати. Адам улыбается пьяно, играя с волосами Адель.       Это конец.       Это не реально.       – До завтра, родная.       Адам целует сестру в лоб – поцелуй, отдающий ей его, крупицы энергии, что он успел накопить. В доме холодно, но Адель не замёрзнет: одеяла одно поверх другого (её и его) плотно подоткнуты со всех сторон. Голова Адель покоится на плече брата, который улыбается счастливо и, едва губами шевеля, еле слышно повторяет:       – До завтра, – пауза в лунном свете и движение руки, – любимая.       Адам спускает курок, и пуля, оставив обугленное круглое отверстие на виске, входит в мозг.       Адель спит более месяца. Адам уснул.