Моё сокровище

Тягучая, словно подтаявшая нуга в руках неопытного ребенка, мягкая, как шелк волос царских наложниц, и даже какая-то необычайно таинственная темнота сладкой восточной ночи окутала Синдорию. Небо все еще было покрыто легкой поволокой светлого тумана, оставшегося от последних, едва доходящих лучей скрывшегося за горизонтом солнца, но с каждой минутой оно становилось все темнее, и мелкой россыпью сверкающего бисера всплывали над высокими стенами дворца далекие звезды, и гордо восходил вслед за ними бледно-желтый диск полной луны. Теплый свет её проникал в узкие темные улочки, скользил по крышам мелких жилых домов, по вымощенным плиткой дорожкам главного двора и центральной площади, отражался нежными бликами от поверхности прохладной воды бьющих фонтанов, и только лишь он один, так беззастенчиво и безропотно проникающий в не задернутые тяжелыми бархатными шторами широкие окна царской опочивальни, невольно становился свидетелем того, чего ни одна живая душа не имеет права видеть, а если увидит или узнает, то никогда никому не обмолвится, ибо подумает, что показалось это, и все привидевшееся - глупый и несуразный сон. Спальня короля была, как обычно, наполнена сизым, вьющимся дымком - легким, ароматным туманом, сожженных слугами, в преддверии очередной ночи для более крепкого и безмятежного сна своего повелителя, благовоний. Тяжелые шелковые завесы, скрывающие широкое ложе правителя, едва различимо колыхались, а от высоких стен, за пределы которых обычно не рискует вырваться ни один звук, отражалось тяжелое, рваное, сбивчивое дыхание - одно на двоих. Легкие постанывания и тяжелые вздохи, ах, как сладки они были, и сколько смущения испытывал тот самый лунный свет, когда лучи его, умудрившиеся проникнуть в небольшие щелки шелковых складок высокого полога, касались обнаженной бледной кожи, почти фарфоровой, когда путались они в светлых волосах, рассыпанных по мягким, расшитым золотыми нитями, подушкам, и тонули, отражаясь едва различимым блеском в полуприкрытых серых глазах. Тяжелое белое одеяние привычным движением соскользнуло с хрупких плеч, и смуглые жилистые руки короля аккуратно коснулись их, вызывая на чувствительной коже мелкие мурашки, поглаживая одними кончиками длинных пальцев, словно боясь спугнуть или заставить рассыпаться, подобно разбитым песочным часам. - Ты так прекрасен...Джафар. - Син-сама...Я... Но дыхания на большее не хватает, и пересохшие от напряжения и волнения губы чуть подрагивают, сжимаясь в плотную линию, а руки его повелителя надавливают на все те же округлые плечи, так услужливо обнаженные перед ним, заваливая блондина обратно на спину, в ворох мягких подушек, которые тут же сжимают длинные, бледные пальцы. Страх окутал юное сердце царского советника, и не знал куда деваться от чувств своих странных и неправильных Джафар. Вот уже несколько месяцев все шло именно к "этому", но никак не мог смириться с подобным юноша, казалось ему все это глупой магической иллюзией, готовой вот-вот раствориться, да только не колдовство это было вовсе, и чем больше он терпел проявления собственной страсти и тяги к Синбаду, тем прочнее и увереннее оседали эти чувства в его душе. Он снова жмурит глаза и чуть отворачивает голову в сторону, тонкие длинные тени от густых, дрожащих ресниц ложатся на бледные, пухлые щеки. - Не отводи взгляда, Джафар. Смотри на меня... Но бесполезно. Как можно говорить такие вещи? Как можно идти на такие безрассудные поступки? Джафар не мог понять, но и отталкивать не желал, потому что сердцем и телом тянулся он к этому человеку, и уже не мог он точно сказать, что было для него - восточного мужчины - важнее - честь...или...любовь?! Едва касаются кончики тяжелых волос распущенных фиалковых обнаженной груди лежащего на спине блондина, а обычно светлые и теплые янтарные глаза короля сейчас кажутся совсем иными - темными, как ночи, проведенные им в полном одиночестве в Балбаде, как мрак в душе Джудара...Но не пугают они, они притягивают, заставляют утонуть, раствориться в них, вот только не смотрит на него Джафар, а только дышит порывисто и дрожит, как испуганный ребенок. Румянец легкий на бледных щеках, сжавшие шелковые подушки судорожно пальцы - эти движения, каждый вздох, каждое слово сводило Синбада с ума. Когда это началось? Год назад? Два? Пять? Он не знал, как и не знал, что сейчас творится в мыслях этого начитанного юнца, в чью голову доступ слишком легкомысленному царю навечно закрыт. Блестящие в лунном свете капельки пота собрались над верхней губой мужчины, в его густых бровях, они скользили по смуглым вискам, и дальше - по шее, очерчивая незамысловатые линии. Сколько женщин с разных континентов отдали бы все, ради того, что бы увидеть это творение бога так близко с собой? Ведь король был настолько прекрасен, что складывалось впечатление, будто лицо его вырезали ангелы под жестким контролем богини Афродиты. А Джафар прячет взгляд, не желая смотреть, потому что страшно признаваться самому себе насколько слаб он в эти мгновения, когда ощущает на прохладной коже своей обжигающие, запретные прикосновения, когда плавится под пытливым взглядом этих очаровывающих глаз, когда чувствует он запах этого тела...Легкий мускусный аромат с примесью перечной мяты...Синбад всегда любил перед сном пить зеленый чай. - Я люблю тебя...Ты знаешь это? Как можно остаться равнодушным, когда этот тяжелый, бархатистый голос так ласкает слух, что не хочется ничего, только пропасть, раствориться в воздухе? Как можно остаться равнодушным, когда слова эти, срывающиеся с тонких обветренных губ, так глубоко врезаются в сердце и заставляют вздрогнуть чуть отчетливее, когда ты понимаешь, что более никто не слышал этих слов, и только ты... - Моя драгоценность... ...Его сокровище. И скользят смуглые пальцы вниз по груди, очерчивая ключицы, ниже, обводя ореолы бледно-розовых сосков, уже чуть сжавшихся от возбуждения и желания, но все еще обделенных должным вниманием и лаской, касаются напрягшегося, подрагивающего в такт тяжелому дыханию живота, и приоткрываются дрожащие губы Джафара, и чуть изгибается он, и закусывает щеку с внутренней стороны Синбад, потому что держаться ему с каждой секундой все сложнее, а это тело, лежащее под ним, находящееся сейчас в полных его владениях, столь соблазнительно, каковым не было ни одно, повиданное и обласканное королем за всю его долгую жизнь. Сладкий поцелуй пьянит лучше всякого вина, он заставляет потеряться во времени и пространстве, и раствориться полностью друг в друге, и ждет Синбад робких объятий, ласковых прикосновений к своей шее чуть дрожащих рук, но не получает ничего, и это заставляет его разочарованно зарычать прямо в чужие губы, толкнуться языком глубже и вырвать-таки из возлюбленного подчиненного глухой стон. А целуется блондин просто изумительно - он так нежен и ласков, так робок и столь сдержан, что остается только млеть. Его губы слаще парного молока с медом. Языком король пробегается по внутренней стороне нижней губы юноши, чуть прикусывает её острыми зубами и всасывает внутрь, лаская и оттягивая, а тяжелое и частое дыхание теперь смешивается с легкими постанываниями. Щеки распростертого под царем мальчишки становятся еще алее, а улыбка на губах разорвавшего блаженный поцелуй повелителя - шире, но все еще не касается его беглый взгляд глубоких стальных глаз. Легкие и влажные поцелуи умелых губ касаются горящей щеки и, кажется, что вокруг Джафара сейчас воздух вскипит, потому что смущает это, и не должно правителю его щеки, подобно женским целовать, да только не останавливается Синбад, и уже касаются губы его подбородка чуть влажного от страстного и необузданного поцелуя, лба мокрого от проступающего пота, облепленного причудливыми узорами растрепанной челки, острой переносицы, покрытой мелкой россыпью забавных веснушек, таких же ярких и незабываемых, как звезды на небе над его страной, и дрожащих ресниц, будто призывая их распахнуть, обратить взор свой на повелителя, который сейчас никак не король. Однажды, в ночь, когда случился их первый поцелуй, а после позорное бегство советника государя, покоритель семи морей шепнул на краснеющее ушко: "Я раб твой, раб твоей красоты Джафар...". И правда, он - его раб. Сейчас, за плотно прикрытой дверью его опочивальни, за легкой завесой шелковых полотен, он - не король, он - раб и вечный слуга, готовый пойти на все ради того, чтоб на него хотя бы кинули кроткий взор. Но нет, великодушный покоритель его сердца вновь молчит и рвано дышит, и ничего не остается царю, кроме как смириться, и лишь спускается он поцелуями своими вниз вновь по мягкой щеке, скользит к ушку и опаляет чувствительную кожу горячим дыханием, заставляя тело под собой напрячься и замереть. - Люблю... Нежные губы обхватывают мягкую плоть и втягивают в рот, принимаясь медленно посасывать, и чувствует Джафар, что сходит с ума, потому что не знакома была ему до ночи сей подобная страсть и её проявления. Так жарко становится в клетке спальни правителя Синдории, что хочется сорвать с себя кожу, уже не говоря о плотных шароварах. Темная ткань неприятно липнет к чуть влажной коже, и юноша только морщит аккуратный носик, недовольно сводя светлые брови на переносице, образуя меж ними столь знакомую взгляду своего повелителя морщинку. По бледному телу пробегает приятный разряд тока, когда острые зубы прикусывают хрящ ушной раковины, и блондин изгибается на кровати, подобно изумительной наложнице, разводя ноги чуточку шире, притягивая к себе чужой взгляд, заставляя любовника поперхнуться воздухом, потому что это было так завораживающе, что оторваться было просто невозможно. Влажный язык очерчивает контур ушка и спускается ниже - к шее, оставляя за собой чуть влажный след, подобный огненной борозде. А под губами бьется бешеный пульс, и не может отказать себе Синбад, и втягивает нежную бледную кожу, ощущая под губами дрожащими приятную пульсацию, желая оставить собственнические метки, чтоб после, юноша, чуть смущаясь, прикрывал тонкую шею длинными пальцами и осуждающе глядел прямиком в озорные янтарные глаза, которые удовлетворенно будут намекать на то, что Джафар теперь его...Только его, и он никогда никому не позволит прикоснуться к нему. Засосы бордовой россыпью алеют на шее, пульсируют и чуточку зудят, но эти ощущения так приятны и незабываемы, что царский советник не говорит против ни слова, да и разве можно говорить, когда губы немеют от удовольствия, и перехватывает дыхание?! Влажный язык мужчины пробегается по только что оставленным пятнышкам и скользит чуть ниже, на секунду задержавшись на острых, проступающих ключицах и дальше - к обнаженной, крепкой, совсем еще мальчишеской груди. Смуглые пальцы поглаживают влажную кожу, пробегаются от впалого живота немного выше, сжимают набухшие соски, чуть оттягивают, в то время как язык рисует незамысловатые узоры где-то в области солнечного сплетения, и эта легкая колющая боль так приятна, что юноша только вертит светловолосой головой из стороны в сторону, ощущая затылком мягкие и скользкие шелка больших подушек, и едва различимо постанывает, отчего внизу живота Синбада стягивается тугой комок возбуждения и безумнейшего вожделения - вот она - его мечта, лежит сейчас под ним и стонет от его ласк, изгибаясь в его руках. Ну не чудо ли это? Влажные губы обхватывают бусинку одного соска, мучительно медленно втягивая внутрь, и вот тут уже юнец вскрикивает от наслаждения, зарываясь дрожащими пальцами в ворох простыней, недовольно морщась оттого, что утекает шелк сквозь пальцы. Кончик языка теребит чувствительную кожу, а пальцы одной из рук приторно-нежно касаются приоткрытых в тихих стонах губ Джафара, аккуратно, но настойчиво надавливая, и, справляясь с безумным смущением, переступая через мужскую гордость, втягивает в рот блондин пальцы мужчины наполовину и обильно смачивает слюной, поглаживая юрким язычком, скользя меж ними, прикусывая кончики. Это такое изумительное ощущение...Дыхание Синбада учащается, перед глазами темнеет, и он просто смыкает веер длинных, темных ресниц, способных свести одним лишь своим взмахом с ума любую юную леди, но почему-то доставшихся не ценящему сие благородство мальчишке, который даже смотреть на него не может без тени смущения и приторного страха, потому что страх признать собственные чувства велик вдвойне. Король отстраняется от бледной груди, и пальцы его выскальзывают из горячего ротика любимого советника. Они скользят по чужим губам, увлажняя пересохшую кожу, очерчивая их контур, размазывая чуть тянущуюся слюну, делая образ раскрасневшегося юнца еще более развратным, нежели в тот момент, когда изогнулся он от запретного наслаждения, почти встав на мостик. И жадно впитывает взгляд Синбада каждое изменение на миловидном лице. Удивительно...Джафару уже двадцать пять, а он до сих пор выглядит, как пятнадцатилетний ребенок. Страсть завладела душой покорителя подземелий уже давно, мужчина никогда не отличался особой терпеливостью, а потому сдерживаться с каждой секундой становилось все сложнее и сложнее, особенно, когда улавливал он едва различимый молочный аромат нежной кожи, смешивающийся с запахом привычных благовоний. А блондин, наверное, уже готов был сам взвыть от нетерпения, потому что слишком медлил его господин, и эти действия только смущали, а все потому что до сих пор не мог он поверить в то, что происходящее не простое утоление плотских потребностей двух мужчин, окончательно в последнее время лишенных личной жизни, а страстная любовь, занятие которой не требует спешки. - Посмотри на меня, Джафар...J`anim*, посмотри... И распахиваются светлые очи юнца тотчас, чуть дрожат темные ресницы, и улыбается счастливо Синбад, потому что нет ничего прекраснее двух омутов этих, в которых тонет он, чей взор сейчас лишь на него направлен. - Ты такой красивый... И с каждым словом и вздохом повелителя быстрее бьется сердце в бледной груди, и чуть дрожат смуглые пальцы, лежащие на левой стороне её и ощущающие это безумное биение. И это стало каким-то обрывом, действительно, последним шагом перед тем, как...сорваться. Сорваться в бездну удовольствия и забвения, туда, где не нужно думать, нужно лишь чувствовать и ощущать. И бледные ладони смыкаются на влажной шее правителя Синдории, облепленной чуть влажными прядями длинных волос, и пальцы едва-едва поглаживают фиалковые волны. Персты короля пробегаются по плотной ткани темных шаровар, и отмечает про себя Синбад, что слишком мешают они, а потому пояс чуть дрожащими от возбуждения пальцами тут же был развязан, а блондин даже не шелохнулся, лишь едва различимо потянулся губами к чужим губам, будто выпрашивая поцелуя, в котором ему, конечно же, не откажут. Более незачем паниковать. Он уже дал полное согласие. Этот взгляд...Глаза в глаза. Не мог означать ничего иного. Просто в тот момент, когда едва дрожащий голос покорителя подземелий ворвался в сознание, произнося ласковое слово на знакомом языке, когда эти, кажущиеся жесткими, но в то же время нежные пальцы так ласково касаются его, будто боясь, что может рассыпаться парень, когда это порывистое дыхание выдает волнение и трепет...Наверное, Синбад, действительно, один человек на всем Востоке, которого никогда не сможет забыть Джафар...Единственный любимый. Темная ткань с едва различимым шуршанием падает на покрытый ковром пол, и практически не слышен порывистый вздох чуть покрасневшего юноши, лежащего теперь абсолютно обнаженным под возвышающимся над ним мужчиной. И кажется несправедливым то, что тело царя, изумительное, но спрятанное от чужих глаз, сейчас стянуто бренными тканями дорогих одежд, и более не сдерживает себя блондин, и цепляются бледные пальцы за бесконечные складки, и с громим звоном падают на пол драгоценные украшения, и постепенно обнажается накаченное, мускулистое тело. В голове Джафара сейчас сотни мыслей и в тоже время ни одной. Сложно описывать чувства юноши, потому что он сам их толком не понимал, о, это великолепное наслаждение, которое пропитывает его от головы до пят, о, этот стыд. Когда непослушные руки касаются пояса темно-синих шаровар, Синбад аккуратно обхватывает чужие запястья, отстраняя их, и чуть приподнимается, упираясь коленями в постель. Внимательный взгляд его янтарных глаз пробегается по юному, теперь абсолютно обнаженному, обманчиво-хрупкому телу, лежащему под ним так призывно и беззащитно, которое бледностью своей так резко контрастирует с ярко-алыми подушками и простынями темными, задерживается он на узких бедрах, пробегается от аккуратного пупка чуть ниже, по дорожке светлых, вьющихся волосков, и, с неприкрытым удовлетворением и похотью в глазах, оглядывает повелитель призывно набухшую, уже немного влажную от проступившей смегмы, плоть своего подчиненного. Метнулись было руки хрупкие, шрамами испещренные, прикрыться, да только снова не позволили им совершить запланированного. - Не стоит стесняться...Ты великолепен везде.. - Син-сама... Порывистый вздох, и Синбад сам развязывает пояс своих шаровар, ослабляя его с каждым узелком поддавшимся, и с легким шорохом соскальзывает ткань с мужских точеных бедер, так эротично и запретно, освобождая от неприятных трущихся ощущений эрегированный объемный член. Невольно взгляд блондина коснулся подрагивающей и влажной от возбуждения плоти, но тут же отвел его Джафар, краснея еще сильнее от невольно сорвавшихся с припухших губ слов... - Какой большой. Юноша дрожит, но не может понять отчего: от страха или же восхищения? Горячее тело вновь нависает над ним, и пробегаются смуглые пальцы по нежной коже внутренней стороны бедер, а Джафар чуть испуганно вздрагивает и крепко сжимает колени - ведет себя как ребенок или девственная принцесса, теряющая невинность в брачную ночь...Впрочем, с одной стороны, так оно и было. - Расслабься, ты такой напряженный... И нижняя губа вновь закушена, но ноги поддаются и чуть раздвигаются, давая любовнику больший простор для его чуть извращенных действий. На самом деле, просто как катализатор теперь действует на юнца голос мужской бархатистый, и отметил про себя покоритель подземелий, что будет пользоваться этим как можно чаще, потому что Джафар хоть и был полностью ему покорным, оставшуюся строптивость характера его нужно было изводить. Касаются кончиками персты жестких волос на лобке и скользят чуть ниже, пробегаясь по основанию пульсирующей плоти, поглаживая его, обводя по контуру, и всхлипывает юноша, невольно толкаясь бедрами навстречу и вновь краснея, потому что реакция его тела была такой откровенной и почувствовал он себя всего на миг доступной девицей...Но всего на миг, потому что после все мысли вылетели из головы безумным потоком, подобно птицам Рух, обычно окружающем юного Аладдина - сомкнулась жесткая ладонь на возбужденной плоти и едва-едва двинулась вниз, оттягивая крайнюю плоть, обнажая налившуюся кровью влажную головку. И громко стонет Джафар, не в силах более сдержаться и двигаются бедра навстречу ласкающей его руке мужской, чуть огрубевшей, но оттого не менее приятной. Син всегда знал Джафара как свои пять пальцев, а потому радостно отметил про себя, что тот момент, когда ломаются преграды, невидимые стены морали и правильности только что произошел. Необузданный поцелуй, как подтверждение, был наполнен какой-то приторной страстью и было невозможно его разорвать, потому что это чудесное ощущение чего-то запретного терять не хотелось ни за какие монеты и не за какие путешествия уж точно. Синбад это понял только сейчас. Блондин стонет в чужие губы, жмурится, трясется всем телом и изгибается. Жуткое наслаждение, безмерное удовольствие. Да простит его Аллах за совершенное грехопадение, но шептать слова мольбы и убеждения в том, что сие действо впредь не повториться, он не станет, потому что уверен - более удержаться не сможет, ибо нет ничего приятнее этих запретных ласк и влажной кожи смуглых плеч под дрожащими бледными пальцами. Пик завершения близок, и поджимаются маленькие пальчики на стройных ногах и Джафар захлебывается собственными всхлипами, разрывает Синдбад поцелуй и...останавливается. Разжимает ранее скользившую по чужому горячему члену, уже напрягшемуся, влажную ладонь, подносит её к лицу своему и пальцы губами обхватывает, пробуя на вкус. А советник этого и не замечает сначала - темнота, зеленые, подобные изумрудным камням на одежде его повелителя, точки пред очами, неудовлетворенный крик и тихий всхлип. Он снова дрожит, чуть глаза приоткрывает и безмолвно просит продолжить. О, сей блеск в этих стальных озерах. Удержаться невозможно. Покоритель семи морей подхватывает собственного подчиненного под ягодицы и переворачивает на живот, заставляя упереться коленями в скользкие простыни, облокотиться на согнутые руки и уткнуться лбом в одну из множества подушек. - С-синбад... Назвать по имени, возжелать запротестовать, что так в его характере, и тут же оборвать голос охрипший, потому что громкий шлепок и острое жжение в области одной из упругих ягодиц, заставили звонко вскрикнуть и все-таки зарыться лицом в покрывало. Легкие поцелуи по покрытой испариной спине, вниз от шеи к пояснице, заставляют прогибаться сильнее и краснеют уши аккуратные, когда сквозь сбившееся дыхание просит правитель ноги чуть шире развести, мол, неудобно. Подчиняется Джафар и тут же замирает. Мужчина оглаживает встревоженное внезапным шлепком, покрасневшее место, а после касается его влажными губами. Такое приятное ощущение. Пальцы длинные раздвигают мягкие ягодицы до предела, чуть сжимая соблазнительные округлости, и юркий язык касается сжатого, покрытого легкой порослью светлых волосков, анального отверстия. - Син-сама...! Юноша дергается и все-таки отстраняется. - Мне неловко... Араб только усмехается в ответ на это и, не смея более смущать и без этого страшащегося, наверняка, подчиненного, потянулся к подушкам, высвобождая из складок скользкой ткани небольшой бутылек, алой лентой перетянутый у горлышка. Поворачивает голову вправо Джафар и затуманенным взглядом мужественное тело любовника оглядывает. Донельзя опечаленный тем, что не доставил правителю своему должного удовольствия - ни разу не коснулся его возбужденной плоти, набухшей уже до предела - на взгляд оценил - он снова отвернулся, желая не думать. Не думать о том, что собирается делать Син и что это за хрустальная вещица в его руках, не думать о том, что будет потом, просто не думать...Эта ночь...Её звуки и ароматы навсегда останутся запертыми в этой комнате... А останутся ли? Ведь створки окна раскрытого - несносные предатели. - Ты - мой король, Джафар...Ты правитель сердца моего и страны нашей...Ты и только ты...И если я потеряю тебя, я не перенесу этого... Как? Как он может говорить такие вещи серьезные в такой пикантный момент? Ответ прост - чтоб запомнилось, и пусть разум сейчас вожделением переполнен, когда юноша остынет - он вспомнит все и просто будет верить. Аромат розового масла наполнил спальню короля, когда откупорив небольшую крышечку, доброе количество скользкой жидкости выплеснул себе на ладонь Синбад, растирая её меж пальцев, размазывая по ним. - Прошу, отдайся мне...Полностью...И душой и телом своим... Громко сглотнув кивает блондин, даже не зная уже на что соглашается, разум покинул вечно холодного и рассудительного юношу, сейчас им двигали только инстинкты и жгучее желание действительно отдаться. Почувствовать себя нужным, действительно нужным этому длинноволосому мужчине хоть раз. - Я люблю тебя... Нежный поцелуй меж проступающих лопаток. - Расслабься... Влажные пальцы касаются узкого входа, в то время, как вторая ладонь оттягивает левую ягодицу в сторону, открывая арабу весьма занятный вид на чуть подрагивающее в предвкушении колечко плотно сжатых мышц. Обвести по контуру, увлажняя, дразняще надавить кончиком, не проникая, погладить каждую складочку. - Я...Я не могу больше...Син... Всхлипы, стоны, даже звуки стучащих зубов - немыслимо великолепно. Джафар не знает, чего хочет, зато бывалый мореплаватель знает точно. Улыбнуться самому себе и приложить чуть больше усилий, проникая внутрь всего на одну фалангу указательного перста. Парень под ним напрягается, сжимается сильнее и вскрикивает, стараясь привыкнуть к очень странным ощущениям внутри себя. - ...Это так странно... - Это приятно? Протолкнуть глубже, до середины, чуть пошевелить внутри, ощущая гладкость скользких теперь стеночек, в наслаждении закатить глаза и порывисто вздохнуть, стараясь себя сдержать. - Д-да... Блондин откидывает голову назад, тяжело дышит, постанывает, расслабляется и подается навстречу. К первому пальцу присоединяется второй и они резким движением входят до основания. Джафар вскрикивает и снова утыкается носом в подушку. Неприятное чувство наполненности усиливается - анальные мышцы крепко сжимают персты Сина, пульсируют и ни в какую не хотят поддаваться. Мягкие поцелуи опускаются на изогнутую под немыслимым, казалось бы, углом, поясницу. - Тише-тише...Постарайся не напрягаться, сейчас будет лучше, я клянусь..Просто постарайся расслабиться, глубже дыши, j`anim*... Красные щеки, дрожащие пальцы, до побеления костяшек сжимающие покрывало - юнец расслабляется и глубоко и часто дышит. Синдбад чуть вынимает пальцы и загоняет их снова, чуть раздвигая и сгибая их внутри - мучительно медленно смазывая и растягивая. - Вот умница... Третий палец вошел туго, но легче, чем второй, по крайней мере, блондин уже привык к этим пугающим ощущениям внутри себя и теперь расслаблялся при первой же возможности. Вытащив все три, внимательно пронаблюдав за тем, как судорожно сжимаются растянутые, податливые теперь мышцы, царь снова смазал их маслом ароматным и вогнал до основания, заставляя блондина вскрикнуть и дернуться - узелок простаты был найден, разум - потерян. А дальше была только всепоглощающая страсть. Страсть, о которой не узнает никто из их народа, страсть, о которой будут помнить только они двое, стены их окружающие, да скрипнувшая кровать, когда руки мужественные тело бледное обратно на спину перевернули. Влажный, глубокий поцелуй, дрожащие, длинные пальцы, зарывающиеся в фиалковые тяжелые пряди, облепившие смуглую спину, скользкая подушка в области поясницы. Сейчас не было разговоров, они забыли, что значит говорить, сейчас этот ничтожный набор звуков не значил для них ничего...Сейчас чувства были обострены настолько, что говор чужой только разрушил бы пелену безумного забвения. Громкий, высокий вскрик разорвал внезапно повисшую в комнате глухую тишину, и десять алых полос осталось на крепкой спине нынешнего правителя Синдории. Он вошел аккуратно, не спеша - сдерживаться ему не в первой, он уже опытен в этих делах - медленно вторгаясь в невинное тело под собой, растягивая вновь сжимающиеся, тугие мышцы. А юноша кусал губы в кровь, сжимая истерзанную плоть острыми зубами, жмурился и тихонечко всхлипывал, надавливая трясущимися ладонями на широкие плечи мужчины над собой, словно пытаясь спихнуть того с себя. Это было больно. Действительно больно и неприятно настолько, что хотелось плакать. - Э-это...П-подожди... Одна ладонь скользнула вниз, по влажной груди, и уперлась в крепкий, подтянутый живот Синдбада, удерживая того от медленного проникновения. Араб порывисто вздохнул, чувствуя, что еще немного и он сорвется. Осталось ведь совсем чуть-чуть. Эта влажная, горячая глубина сводила с ума, но еще больше сводила с ума мысль, что под ним не кто-то, а именно он - Джафар...Теперь действительно его Джафар. - Потерпи. Резкий толчок, до основания, и снова вскрик. Блондин утыкается мокрым носом в горячую шею любовника и молчит...Мокрым? Он и сам не успел заметить, когда внезапно всплывшая в душе обида вырвалась наружу невольными слезами. - Тихо... И он молчит, безоговорочно подчиняясь, а Син не двигается, одновременно давая привыкнуть юноше к странным ощущениям внутри, и наслаждаясь этим умопомрачительным моментом самой настоящей близости между ними. Пальцы его пробегаются по подрагивающему животу молодого человека, успокаивающе поглаживая и накрывают собой немного опавшую, влажную плоть, вновь начиная ласкать её. Это, конечно, скрашивало болезненные ощущения, но не до конца - похоже на несчастный всплеск ярких красок на выкрашенной в черный картине. Мужчина выжидает еще пол минуты и медленно выскальзывает из не девственного теперь тела, не до конца - оставляя внутри только налитую кровью головку. Блондин облегченно вздыхает, но тут же напрягается вновь - резкий толчок заставляет его заскулить, словно бездомного, запуганного щенка. Покрасневшие, влажные от слез щеки, дрожащие губы, идеальное, гибкое тело, хриплый голосок... Сдерживаться более не было сил. Бешеный ритм, громкий стук сердца где-то в горле, скрипящее ложе, напряженные, длинные ноги, сжимающие плоские бока смуглого тела. Джафар только всхлипывал и вцеплялся пальцами во все, что только мог - в волосы любовника, в свои, в его плечи, простыни, подушки, но более не пытался остановить своего повелителя. Эти минуты тянулись долго, словно песок в прозрачных, хрустальных часах внезапно обратился в мед, эти секунды были подобны вечности. Сладкий аромат розы, нежность сожженных благовоний, лавандовый аромат фиалковых волос, что, спадая с чужих плеч, касались вздымающейся в рваном ритме груди, капли пота, струящиеся по смуглому, мужественному лицу, сдвинутые на переносице широкие брови и взгляд ярких янтарных глаз, затуманенных жгучим желанием откуда-то из-под веера темных ресниц. Острая вспышка наслаждения, и Джафару показалось, что он попадает в сказку, как будто он заснул. Нет, боль не отступила, отнюдь, просто к ней примешалось какое-то дикое удовольствие и безмерное наслаждение и, если бы сын Адама смог сейчас говорить, он бы воскликнул "о, Аллах, всевышний, это так чудесно!". И да опустит им господь сей тяжкий, но прекрасный грех. Он громко кричит и подается точеными бедрами навстречу, краснея, слыша откуда-то издалека собственные стоны, хлюпающие звуки и шлепки слияния двух тел. Это было божественно, Джафар действительно ощутил себя на небесах. Он откинул светловолосую голову назад, давая доступ к своей тонкой, лебединой шее и, сведенный с ума Синбад впивается в неё зубами, прикусывая пульсирующую жилку - кровь в теле юном гоняло сердце с бешеной скоростью. - Еще...Син-сама... - Скажи мне... Горячее дыхание обжигает алое ухо изгибающегося парня, чьи громкие крики отражались от высоких потолков царской опочивальни. Пальцы смуглые крепко сжимают чужую, готовую вот-вот извергнуться плоть у основания, не давая возможности разрядиться, вторая рука раздвигает длинные ноги лежащего, явно недовольного таким стечением обстоятельств юнца, еще сильнее, бедрами вжаться в чужое тело, до упора, чувствуя поджавшимися яичками горячую ложбинку меж разведенных в стороны ягодиц, нажимая внутри влажной головкой на бугорок проступающей простаты. Ему хотелось поиграть. Синбад - взрослый ребенок. Они оба еще дети, и эта глупая взрослая игра всего лишь прихоть их обманчиво-невинных сердец. Но он просто хочет знать...Хоть раз услышать. Громкие крики внезапно стихают, и кажется Сину, что подушку на голову его темную надели - тишина была осязаема - а руки дрожащие вокруг шеи мокрой обвиваются. Чуть подтягивается Джафар, приближая губы окровавленные к уху чужому, сквозь которое была продета серьга золотая, тяжелая, невольно стонет от неловкого движения внутри. Приятно... - Ан`a Бeх`iбaк*... Дыхание горячее кожу обжигает, а слова эти на древнем, родном языке произнесенные - душу. - Я тоже... Он едва заметно улыбается и возобновляет изводящие движения. Светловолосый юноша, наконец осознавший всю подлинность своих чувств, громко взвизгивая, вновь заваливается на спину - в ворох смятых простыней, чтоб отдаться удовольствию, позволить размеренному течению ласк унести его в запретные дали. Любовь - дело тонкое, тут нельзя с точностью сказать, что является плохим, а что - хорошим. Эта жизнь неоднозначна и у каждой медали есть две стороны. Трезвый разум, это конечно же, хорошо, но разве можно прожить на этой горячей, восточной земле без любви и...если ты вдруг полюбишь...можно ли будет отказаться от этого светлого чувства лишь потому что твой возлюбленный мужчина? Король? Твой хозяин? Синбад никогда не считал Джафара своим рабом...Он просто любил его. Наверное, ради таких чувств и стоило жить...И эти теплые ночи в сонной Синдории созданы именно для этого?! Куча бесполезных мыслей витали в опустевшей светловолосой голове, покоящейся сейчас на крепкой, смуглой груди утомленного страстью мужчины. И тяжелые пряди его влажных волос раскиданы были по шелковым подушкам, врезался в кожу нежную больно бисер, но, прижавшись всем телом к любимому, Джафар...молчал, он просто слушал биение его сердца и думал о том, что теперь все будет совершенно по-другому...или не будет? И было слышно из распахнутого окна царской опочивальни лишь ровное дыхание лежащих в обнимку правителей Синдории, и уносил ветер вдаль нежный аромат амбры. J`anim - душа моя. Ан`a Бeх`iбaк - я люблю тебя (обращ. к муж.)