Отдай мне это сердце!

Жила была принцесса. Гуляла она только лишь в своем укромном месте, дорогу к которому никто не знал. Как-то на закате сбежала она из-за стен города полями. Она наблюдала как, все цвета радуги перетекали в оттенки красного, а вороны выступали глашатаи, когда она мешала их пиру. Когда она дошла до края леса переливы красного на небе уже сменились синими, а на её голову нахлынул звон и гул. Она хотела идти глубже в чащу, но даже при желании, передумать бы не смогла. Боль подобно нужде, зависимости толкала её. Когда оттенки небосвода из-за черных крон деревьев сменились фиолетовым, она ощутила на себе множество взглядов. Эти взгляды по началу смутили её, но она почувствовала в этом некое тщеславное влечение. Через час пути принцесса преобразилась. Выйдя на топь с огромной старой рощей она обнаружила на древе яблоки. Они были белоснежные. Она кусала с упованием то, что было ей с запястье. Не смутило её что оно было несколько своеобразным на вкус. Увидя в небе желтую луну она захотела влезть повыше на дерево. Она скользнула почему-то. Ведь не было дождя. Дерево показалось ей очень теплым.- Наверно со мной что-то не то. Будучи в эйфории она не отдавала себе отчет. Взобраться выше помогли темно-зеленые лианы. Они тоже были теплыми и весьма скользкими, но не оборвались под ней. Упругие. Залезла она вверх и там сидела. Надумывав своё. У принцессы был воздыхатель, что как-то проследил за ней до середины бурелома. Пробирался он за ней не весь путь, но в эту ночь решился пойти глубже. После долгого плутания и того же чувства слежки он возможно бы понял что заплутал, но паранойя уже завладела им. Двигаясь почти в нулевой видимости он боялся каждого треска. Один момент он осязал его поближе чем другие. То приближающийся зверь? Ирония его судьбы — сам ветку надломал. Случайно совершенно вошел он на пустырь затопленный с той древней рощей. Было плохо видно. Но над болотом увидел светляков. Поймал он одного, затем другого и сложил торсы в ткань, просветов было много. Узрел отчетливо картину что убила остатки его решимости. То в чем он стоял не жижа, а нечто вроде желчи. Дерево что в центе из плоти было все. Лианы были ничем иным как переплетение кишок. Сочные яблоки глазными и слепыми обернулись. Но взор на нем все ж был. Он обернулся и на ветке зазноба некогда его, с ухмылкой уставилась на него, неподвижно на бок голову склонив и будучи почти без кожи на лице. Она жевала яблоки, но голод тот материален. Желала сердца, в нем любовь. Возможно не признав ее в зеленом свете он выронил свой тюк. Звериный ужас им овладел и бросился бежать. В след за собой он ощутил звучание, то хлюпанье ступней. Споткнулся он, упал. В траву, но нет. И тоже она теплой казалась, а он без сил и хочется вздремнуть. Но погодя секунду ощутил он боль. Подобно бурам все травинки пронзили его плоть. За ним никто не гнался. То снова диссонанс. То шутка рощи, что была осквернена колдовством уж много лет назад. В него впивалось ничто другое как черви. Лежал он в коликах, мучаясь. Разъедали на живую желудок да кишечный тракт. Через двадцать минут пара ярких глаз посмотрела в его спину. И молвил голос со стоном, боль лью, всхлипом. — Отдай мне то, что моё! Разум девицы смешался с проклятьем имевшим волю свою. Она хотела любви, а монстр из тела её лишь утробу набить. Пришли они к согласию и хотела она лишь орган жизни его с собой породнить. Что место в желудке последней его. Сошел он от болезненных ощущений с ума и узнав что ей надо, разбил себе грудину припасенным тупым ножом в кармане. Он планировал тонко срезать ножки грибов, чтоб не без дела. Но вместо ножек то были клапаны, связавшие сердце и тело. Получив плод смешанных чувств: агонии, злобы, страха и преданности упилась знатная особа эмоциями через край. Так сильны были человеческие чувства что разрушили магию. Увидев себя разгрызающей ткани бурлящие кровью ее постиг ужас, а узнав от кого они еще и возненавидела себя. Унеслась бы прочь, куда глядят глаза, да угрызение совести. И лицо что на ощупь не суше того органа. Она безобразна и внутри и снаружи. Всему виной безобидное увлечение. Осталась она там, и ее не нашли. А лет эдак за сорок и вовсе забыли. Но бродит она по сей день где-то там. От плача её на окраине тех лесов и сейчас у путников дух леденеет.Не только от страха. От жалости, к проклятому голосу, что все так же юн. Безликой любовницы что на веки одна и не примут её эти века.