Fidem

Кровь - багровыми брызгами, фонтанами - хлещет, хлещет под симфонию смерти. Арию гибели. Куски плоти - растоптанные огрызки на горячей земле. Это не начало конца, а только его логическое продолжение. Стена Роза обратилась в руины достаточно давно по меркам хаоса. Оставшиеся в живых тогда сейчас проклинают тех, кто пал под ее завалами, проклинают их везение. Проклинают свою судьбу. “Вчера” уже не существует, “завтра” никогда не будет существовать. “Сегодня” длится вечность, поглощая дни и ночи в беспроглядную тьму. Сина смотрит вызывающе, скрывает за гордостью трусость. Подступы кишат тварями, крепления дрожат, камни осыпаются. Она протянет достаточно долго по меркам хаоса и совсем ничего по меркам тех, кто его еще не познал. Они не хотят знать. Они хотят ждать “завтра”. Эрвин Смит - командор отрядов мясных ошметков, командор Везение и командор Проклятие - он знает. Он не ждет. Мощенный тротуар мелко рябит, а его шаги не колеблются. Его не ведет в сторону. Абсолютность, сверкающая в исчерневшей синеве взгляда, достигла своего апогея. Больше не затменная Идеей. Он спускается в подвал, слушая каждую ступень. Стучащее эхо - недостаточно громкое. Откуда-то доносится крик и перерастает в душераздирающий вопль. Где-то жизнь превращается в ничто и на издыхании блюет кровью. Ты проиграл войну, Эрвин Смит, - кривляет. Где теперь твоя вера? Сырая камера пахнет плесенью. Вот он теперь - запах моря. Тяжелая дверь туго скользит вслед за ним. Он дает ей захлопнуться. В упоительной мгле, единой с его существом, глаза режет желтая полоса - единственный луч настенного солнца размером с кирпич. На загаженный бетон ложится золотая алтарная дорожка. Эрвин Смит ступает на нее. Сиплый благоговейный полушепот: - Леви. Точенный обнаженный силуэт, как вылитый из белого воска, едва содрогается. Раскинутые в стороны, пригвожденные к древесине руки не дают поежится по мановению остатков сознания. Под тяжелыми веками глаза - уже не серебро, а уголь. Сквозь приоткрытые губы шелестит дыхание. Замирающий выдох, за которым, кажется, не последует вдоха. Эрвин смотрит, завороженный; слушает, оцепенелый. Ограждается от выжимающей из него прежнюю веру скверны там, за стенами, и отдается своей новой вере - в цисте. Делает шаг вперед, протягивая руку, чтобы прикоснуться. Последняя надежда человечества теперь его личная последняя надежда. - Леви, - произносит опять. И снова, снова, как мантру. Где-то, совсем близко, звучит истошный голос агонии - он уже не слышит. Эрвин подходит вплотную. Двигается осмотрительно, чтобы не опрокинуть покореженную пиалу у подножия креста. Белый платок опускается в теплую воду. Эрвин выжимает его и тянется к ладони: корка вокруг железа уже совсем сухая; расползается по коже фиолетово-алым ореолом в желтом свечении извне, как затмение. Эрвин прикасается сперва призрачно, надавливает чуть сильнее, смывая кровь, и льнет губами. В ответ на его поцелуй - слабая попытка податься навстречу. Эрвин любовно омывает вторую ладонь, ступни. Шепчет свое заклинание и прерывает его только на сухие поцелуи. И слушает дыхание. И забывается в нем. Он размыкает пальцы, роняя платок, тихо проводит кончиками по лицу, очерчивает его, задерживается на губах. Леви томно моргает. Наблюдает. Принимает. Отдает. И, не спеша, будто считая в уме секунды, Эрвин опускается на колени. Молчит. Стены вдруг с силой содрогаются, и с потолка сыпет цементный град. Эрвин Смит припадает лицом к полу. Вдыхает полной грудью запах ветхого бетона, прелой древесины и сухой крови. Поднимает исподлобья взгляд, чувствуя на себе нажим чужих зрачков. Чувствуя на своих губах улыбку. Где теперь твоя вера?