Один день

      Он считал себя счастливым. Несмотря ни на что. Вот уже семь лет каждый его день начинался с того, что, едва начинали чирикать птицы и где-то слышался колокольный звон, он соскальзывал с кровати, натягивая кроссовки (со временем он овладел даже искусством более менее сносно завязывать шнурки, и стал намного реже спотыкаться из-за них, обдирая ладони о жесткий пол) и выбегал к длинной лестнице, ведущей на первый этаж. Что это лестница, он понял, еще когда впервые попробовал спуститься по ней без посторонней помощи, и вдруг потерял под ногами опору, шагнув в никуда. Было больно, он кубарем скатился вниз, и его долго мазали чем-то вонючим и щиплющимся, ругая и приговаривая, что он легко отделался и чудом не переломал себе все кости.       Едва синяки и царапины перестали болеть, а ранки затянулись, он снова попробовал спуститься сам, и долго полз вниз, цепляясь и хватаясь за каждую деревяшку, каждый выступ, и в своих мыслях он спускался по отвесной скале где-то на миллион километров над землей, и ветер трепал волосы, а малейшая ошибка грозила падением вниз. И он спускался, медленно, шумно дыша и иногда даже высовывая от усердия язык, страшно гордясь собой каждый раз, когда, отсчитывая последнюю ступеньку, приземлялся на твердый пол, который в его воображении был небольшим лугом у подножия скалы, и бежал прямо, потом налево, научившись уже не натыкаться на острые углы или не запинаться об оказавшиеся на пути ветки деревьев, на деле бывшими порогами, толкал тяжелую дверь (ему приходилось налегать изо всех сил, чтобы массивная дверь поддалась и приоткрылась хоть немного: ровно настолько, чтобы он, щуплый и тощий, мог проскользнуть в образовавшуюся щель), представляющуюся ему тяжелым камнем, завалившим вход в пещеру, и свежий утренний воздух сшибал его с ног.       Вокруг пахло мокрой травой после ночного дождя, щебнем и галькой, утренней копотью и кислыми яблоками. И он, помня наизусть, что где находится, забирался на качели, намертво вцепляясь в тонкие цепочки, на которые они были подвешены, и с силой отталкивался от земли. И несколько бесценных мгновений он летел, и ему казалось, что, по уровню высоты, он летит где-то рядом с птицами, которых он никогда не видел, но умел различать их по щебету. Качели взмывали в воздух, и при каждом таком подъеме сердце замирало, а ощущение безграничного счастья было настолько большим, что он начинал бояться, что оно вот-вот проломит ребра и вообще разорвет его, и тогда даже становилось немного страшно.       А потом он бежал в густой лес, и брел там, среди трав, доходящих ему до колена, спотыкаясь все же об изредка возникающие на пути корни деревьев, пил утреннюю росу и подбирал упавшие яблоки. Его память пахла, звенела и шелестела опадающими листьями, полевыми цветами и мокрой землей, горсти которой он время от времени зачерпывал, поднося к носу и принюхиваясь. Пальцы, в ранках и болячках, чернели, но он этого не мог заметить. Он вброд переходил лужи, которые были лесными речками, и ноги холодила вода, насквозь пропитывая старые кроссовки, так что вскоре он их снимал и шел дальше босиком по еще мерзлой земле. Наконец позволив себе отдохнуть после долгого пути, он садился около дерева с большим, толстым стволом, прислонялся к нему спиной и с наслаждением вгрызался в яблоки, собранные по пути. Они были кислыми, и он довольно улыбался. Часто он перекатывал яблоко на ладони, трогая и запоминая его форму, и смеялся, когда одно было круглым, а другое, наоборот, продолговатым. Кору дерева он тоже пробовал на вкус, как, впрочем, и много чего другого. Это было ему необходимо: из-за отсутствия зрения ему приходилось складывать свою картину мира, используя другие органы чувств, и он честно использовал каждый из них, трогая, нюхая, пробуя. Он заметил, что кора дуба отличается по вкусу от, например, березовой коры, и был счастлив от этого знания (как и от многих других, коими он обладал) и вытирал губы ладонью, запачканной землей.       Часто на него, уставшего, грязного, но довольного, нападали дикие тигры или львы, будучи дворовыми котами, желающими украсть его съестные припасы в виде яблок. И он самозабвенно дрался с ними, катаясь по земле и не обращая внимания, что в спутанных волосах застряло несколько травинок, иногда одерживал победу он, иногда – противники. Коты уходили, мяукая и шипя, а он трогал царапину на щеке и гордился своей победой.       И он неохотно возвращался обратно, чтобы завтра снова прийти в свой лес, и там, куда он возвращался, уже было шумно, кто-то кричал, а кто-то смеялся, кто-то бегал, его толкали, и он падал, обдирая коленки, и, поднимаясь, тоже толкал. Потом он ел что-то, не особо запоминая вкус и запах, и снова убегал. Карабкался по своей лестнице-скале вверх, оттуда – снова вверх, и вскоре вдыхал запах неба. Он лежал на спине, положив руки под голову, и в своем воображении ходил по облакам, выпивая их дождевую влагу и подставляя лицо робким солнечным лучам, и вжимался острыми лопатками в еще не прогретый бетон крыши.       Время суток он тоже отличал, поняв, что утро, день, вечер и ночь всегда пахнут по-разному. Поэтому, учуяв запах сумерек и поеживаясь от прохладного ветра, который колол сквозь тонкую ткань дырявой уже в некоторых местах футболки, доходившей до колен, он медленно поднимался и уходил с неба, спускаясь по облакам.       Он сбрасывал все еще мокрые кроссовки у кровати и нырял под одеяло, принося с собой запах яблок, росы и облаков, пропитывая ими наволочку и простыню. И засыпал в своей кровати, которая на самом деле была походной палаткой.       Он считал себя счастливым. И, если бы ему сказали, весь его мир – всего лишь плод воображения семилетнего слепого воспитанника детского дома для слабовидящих и слабослышащих детей, он бы не поверил.