Борис Пастернак. "Гефсиманский сад". Анализ

"И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет" -Апокалипсис, 21:4 "И паки грядущаго со славою судити живым и мертвым, его же царствию не будет конца" -Символ Веры

Стихотворение "Гефсиманский сад" увидело свет в 1958 году, став окончанием романа Бориса Пастернака "Доктор Живаго". В "Стихотворения Юрия Живаго" (так называется последняя часть романа) Пастернак включил целый цикл произведений на евангельскую тематику. Из двадцати пяти стихотворений шесть - о жизни и смерти Иисуса Христа: "Рождественская Звезда", "Чудо", "Дурные дни", "Магдалина" (I и II части) и "Гефсиманский сад". Первые пять повествуют о рождении Христа, чуде о смоковнице, вхождении в Иерусалим и распятии Его соответственно. Последнее же, шестое стихотворение выбивается из общей хронологии Четвероевангелия: поэт нарушает ее сознательно, потому что помимо реминисценции к 14 главе Евангелия от Марка, 18-й от Иоанна и 26-й от Матфея, в стихотворении содержится еще одна и самая главная отсылка - к Откровению Иоанна Богослова: "Не запечатывай слово пророчества книги сей; ибо время близко (...) Се, гряду скоро, и возмездие Мое со Мною, чтобы воздать каждому по делам его" (Апокалипсис, 22:10-12) - "Сейчас должно написанное сбыться/Пускай же сбудется оно". Но это финал произведения; вернемся же к началу. С первой же строки поэт задает хронотоп, и пейзаж места действия кажется вполне обыденным, пусть он и поэтизирован: "мерцанье звезд", "поворот дороги озарён"... Поэт даже использует топонимы, называя конкретную Масличную гору и протекающую у ее подножья реку Кедрон. Самое интересное начинается во второй строфе, пейзаж претерпевает изменения, "лужайка обрывалась", причем "с половины": автор подчеркивает то, как внезапно изменилось привычное место, используя парцелляцию. Появляется первое олицетворение, "маслины пытались вдаль по воздуху шагнуть". Картина оживает. В третьем катрене Пастернак обращает взгляд читателя с небес на землю, сужая круг видимости до сада, но это не просто сад, а "чей-то" "надел земельный". Понятие принадлежности какому-то неизвестному человеку того места, в котором будет вершиться судьба Сына Божьего, резко контрастирует с образами горы и реки из первой строфы и уж тем более - с космическими пейзажами и живыми маслинами из второй. В пятой строфе проясняются пространственно-временные координаты действия - "Простор вселенной был необитаем/И только сад был местом для житья": (необитаемая) Вселенная, (обезлюдевшая) Земля - и только тот самый сад из "надела земельного" превращается в средоточие всей земной (и внеземной!) жизни. Стремительная перемена, не так ли? Следом конец шестой строфы снова возвращает читателя к евангельскому повествованию. "И, отойдя немного, пал на землю и молился, чтобы, если возможно, миновал Его час сей; и говорил: Авва отче! всё возможно Тебе; пронеси чашу сию мимо Меня; но не чего Я хочу, а чего Ты...", - гласит Евангелие от Марка, 14: 35-36. Поэт преображает текст Писания, добавляя художественную деталь, он пишет, что Иисус молится "в поту кровавом"; "Он...был теперь как смертные, как мы", - написано строфой ранее, а в книге Бытия можно прочесть такую фразу, обращенную Богом-Творцом Саваофом к изгнанному из рая человеку: "В поту кровавом будете добывать хлеб свой". Образ кровавого пота можно найти, например, в стихотворении Надежды Горбатюк "А церковь пляшет": "Иисус отцу молился на коленях/Кровавый пот струился по щекам". Таким образом, эпитет "кровавый пот" становится своего рода метатекстуальным тропом и связывает между собой многие произведения, посвященные сравнению человека и Иисуса. Интересно преображение лексемы "чаша" в цикле "Стихотворения Юрия Живаго". Так, в стихотворении "Гамлет" читаем: "Если только можно, Авва Отче/Чашу эту мимо пронеси". Но если в "Гамлете" образ чаши рассматривается как чаша жизни ("жизнь прожить - не поле перейти"), то в "Гефсиманском саде" это чаша смерти, чаша мук, которую предстоит испить Сыну Божьему за грехи человечества. "Гамлет" - первое стихотворение Живаго, "Гефсиманский сад" - последнее; гамлетизм как стихийная духовность, колебания искателя прямо противоположен христианской высокодуховной жертвенности, к разным "полюсам" мировосприятия тяготеет по мере развития и сознание Юрия Живаго (насколько можно определить из цикла его стихотворений). Но двинемся же дальше по тексту. В седьмом катрене снова видим противопоставление мотивов земли и космоса: взгляд отворачивается от "черных провалов" необитаемой вселенной и обращается к земле, где "валялись" (намеренное снижение лексики) ученики Христа. Еще одно и самое яркое противопоставление можно встретить в девятой строфе: "неведомо откуда/Толпа рабов и скопище бродяг". Привлекает внимание именно это "неведомо откуда": в трансцендентно-космическом мировосприятии лирического героя нет места людям, "рабам" и "бродягам" (что, кстати, противоречит ортодоксальной догме о принятии ближнего и любви к нему). Иуда выступает как венец и предводитель толпы предателей, которой на самом деле оказалась пасторальная "Божья паства". "Скопище" - вот какое слово со сниженной лексикой употреблено по отношению к толпе. И с этим словом соседствуют архаизмы "лобзанье" и "уста", что еще больше подчеркивает антиномичность, которая пронизывает всю поэтическую ткань. По жанру стихотворение напоминает балладу; именно поэтому в нем можно выделить не один, а сразу два хронотопа - "лирический" и "эпический". Обилие инверсий создает ощущение, что автору было крайне трудно вместить в рамки пятистопного ямба все то, что должно было быть вмещено туда, но все равно техника удивляет. Впечатляют необычные рифмы ("краем-необитаем", "железом-головорезам", "легионов-тронув"), на весь текст встречается всего одна (и тоже нестандартная!) глагольная рифма ("пробил-сподобил"). Главная мысль произведения гласит, что "спор нельзя решать железом" (Пастернак прибегает к несвойственной ему тютчевской афористичности повествования), но она расположена не в конце текста и не служит выводом. Завершается же стихотворение потрясающей по силе градацией: "плоты-караван-столетья". Как плоты и баржи плывут по реке, так плывет по пустыне караван верблюдов, и так же по реке времени на Страшный суд сходятся столетия. Последним и замыкающим образом стихотворения становится темнота - прах, из которого, по евангельскому канону, все началось и к которому все вернется. Несмотря на то, что события произведения трагичны, в нем нет смерти - есть лишь эта темнота; не случайно в качестве рабочего названия для романа "Доктор Живаго" Пастернак использовал цитату из Откровения Иоанна Богослова: "Смерти не будет".