Часть 1
7 октября 2015 г. в 13:06
Наполеон наблюдает за прилично захмелевшим Ильёй с нескрываемым удовольствием в шальном взгляде. Честное слово, Соло предвкушает в этой попойке, начавшейся после успешного завершения задания, определённое продолжение.
Илья сидит в кресле, расслабленный, спокойный и совершенно умиротворённый после дорогущего коньяка, добытого Наполеоном, и Соло кажется, что он не должен упустить такой великолепный шанс. В конце концов, он действительно может извлечь из этого вечера особенное удовольствие. Сам Наполеон выпил меньше Ильи, да и пьянеет он куда медленнее, но, тем не менее, ясность рассудка, которая вроде бы должна сейчас останавливать, нисколько не мешает думать ему о подобных вещах, смакуя каждую из них.
Руки Ильи лежат на мягких подлокотниках — пальцы такие длинные, красивые, и Наполеона стремительно уносит не в ту сторону. Нет, правда, руки Курякина — произведение искусства, несмотря на ссаженные в драке костяшки и тонкие, глубокие царапины.
Наполеону жарко, но не от выпитого, и достаточно лишь посмотреть на Илью, чтобы по венам лениво растеклось пламя. Он решает, что время наступило самое подходящее, что лучше момента не улучить ни сегодня, ни завтра.
Соло ставит свою рюмку с недопитым коньяком на журнальный столик и поднимается со своего места. Илья никак не реагирует на движения Наполеона, — мало ли, куда он там собрался, пусть валит, так удобнее, — но всё вдруг складывается не так просто. Наполеон, этот чёртов наглец, который, видимо, собрался разжиться парочкой переломов, усаживается абсолютно бесцеремонно на колени к русскому.
— А что, инстинкт самосохранения ничего не подсказывает тебе, ковбой? — спрашивает Илья насмешливо. Должно быть, Соло, не рассчитав своих сил, перебрал, а потому русский не торопится сворачивать ему шею. Это ещё успеется.
— Нет. Но вот другой инстинкт подсказывает мне, что с тобой было бы чертовски хорошо.
До Ильи смысл сказанного доходит не сразу. Во-первых, из них двоих очевидно пьян именно он, а во-вторых, он, даже будучи трезвым, не понял бы этого. Наполеон замешательство, отразившееся на лице Ильи, прекрасно видит, и его губы растягиваются в лукавой полуулыбке. Неужели придётся разъяснять?
— Мне не раз говорили, что ты умён, но ты снова заставляешь меня сомневаться. Как же ты долго соображаешь, большевик.
В гостиной повисает тишина, — складывается впечатление, что её можно ножом резать, как подтаявшее масло, — но никто не спешит её нарушать. Нечитаемый взгляд Ильи прикипает намертво к лицу Наполеона, и не ясно — то ли он изобьёт Соло, то ли у того всё-таки есть шанс получить то, чего он так страстно желает, до мелькающих в сознании образов и практически болезненного возбуждения.
Наполеон не ждёт, осознавая, что нельзя оставлять Илье эти вечность тянущиеся секунды, иначе ему придётся отхаркивать собственные лёгкие после того, как русский, озверев, завалит его на пол, нанося один удар по рёбрам за другим. Он ёрзает на коленях Ильи, трётся бесстыдно об него, притираясь ближе, плотнее, уже не скрывая своей потребности.
Илья сдавленно охает, когда американец вслепую нашаривает тяжёлую пряжку ремня, и её резкий щелчок выводит Курякина из оцепенения.
— Напрашиваешься, — севшим голосом произносит Илья, перехватывая крепко одной рукой запястья Наполеона. Кажется, сожми он сильнее, — раздастся хруст.
— Не отрицаю, — бросает Соло, не пытаясь освободиться от стальной хватки Ильи — бесполезно ведь, и продолжает тереться задницей о его ширинку. Наполеон считает, что он полностью контролирует ситуацию, и всё будет именно так, как он захочет, но вот в глазах Ильи вскипает что-то дикое, голодное, необузданное. Зрачки расширяются, пожирая своей чернотой помутневшую радужку.
— Ты же не думаешь, ковбой, что я позволю тебе играть со мной так, как ты играешь со своими шлюхами?
— Нет, что ты, — Наполеон и не старается скрыть очевидное. Разумеется, он по-прежнему верит, что плеть находится в его руках, и он сумеет осадить Илью хлёстким ударом в любое мгновение.
Илья усмехается тихо.
— Вот и хорошо, а то ты не представляешь, как меня бесят все эти никчёмные попытки манипулировать.
Наполеон незаметно вздрагивает, собираясь отколоть по привычке что-нибудь едкое в ответ, но вместо этого негромко стонет — от боли, потому что Илья вдруг заводит, выворачивая, его руки ему же за спину одним доведённым до автоматизма движением.
— Нет, большевик, так не пойдёт, — подаёт голос Наполеон, и тут же замолкает, — Илья ведь без всяких усилий способен больнее сделать. И как можно было забыть о том, что его прекрасные руки — оружие? Вернее, не забыть, а напрасно понадеяться, что он будет лишь ласкать ими.
— Будь добр, — Илья одёргивает грубо, и в тени полуулыбки на его губах кроется что-то нехорошее, тёмное, из самых глубин его тщательно скрываемых желаний, — заткнись. Я знаю, что тебе нравится, что тебе нужно именно так.
Что самое странное — он действительно знает. Отрицать не выйдет — собственное тело выдаёт Наполеона хуже самого коварного врага, и это забавно. По крайней мере, для Курякина, свободной рукой дёргающего молнию на брюках Соло и стягивая их вниз вместе с бельём. Со своей же одеждой он расправляется и того быстрее.
Наполеон понимает, насколько всё хреново повернулось для него — из хищника он за считанные минуты превратился в жертву, а вот Курякин едва почувствовал вкус крови, но уже готов растерзать. Он предпринимает тщетную попытку освободить свои запястья, но, увы, Илья не теряет контроль.
— Оближи, — Илья приставляет два пальца к плотно сомкнутым губам Наполеона. — Тебе же так лучше, — он давит с силой на челюсть Соло, заставляя его приоткрыть рот, и, добившись желаемого, тут же скользит туда пальцами. Во рту Наполеона влажно и горячо, и он старательно облизывает пальцы Курякина, обильно смачивая их слюной, и в голову Илье приходит мысль, что в следующий раз этим определённо надо воспользоваться. И, в общем-то, он нисколько не сомневается в том, что следующий раз всё же будет.
— Молодец, — произносит Илья, вынимая пальцы.
— А нам с тобой ещё работать. Ничего неожиданного не случится, если как-нибудь я выстрелю тебе в спину, а Уэйверли скажу, что это сделали чьи-то наёмники, — шипит Наполеон злобно, но правды во всём этом столько же, сколько во всех его вымышленных именах.
Наверное, он добавил бы что-нибудь из этой же оперы, но пальцы Ильи проскальзывают внутрь, в тугое кольцо мышц. Илья растягивает его быстро, забыв обо всём, что он когда-либо слышал о половом акте с мужчиной. То, как Наполеон кусает покрасневшие, влажные губы, как жмурится крепко, сообщает ему гораздо больше, чем все эти обрывочные сведения, которыми он никогда не интересовался.
Он изучает реакцию Наполеона, всматриваясь в его лицо и вместе с этим меняя тот темп, с которым он проталкивает пальцы. На острых скулах Наполеона — горячий румянец, и дышит он рвано, поверхностно.
— Зря сдерживаешься, — насмешливо дразнит Илья.
Впрочем, от насмешки в его тоне не остаётся ничего, когда он, помогая себе рукой, входит одним целым, слитным движением в Наполеона. Тот прогибается в спине, прошептав неразборчиво что-то совершенно непечатное, а вот Илью накрывает с головой. В Соло так тесно, боже-как-узко, что Курякин замирает, пытаясь хоть как-то привыкнуть к этому ощущению, иначе он может кончить прямо сейчас.
Илья, конечно, был уверен, что Наполеон по необходимости ложится под всех, но, как выяснилось, это касается только его методов ведения дел, а вот так его телом, должно быть, никто прежде не распоряжался. Мысль об этом накатывает на Курякина алой волной, и он, глубоко вдохнув, начинает двигаться. Сначала медленно, плавно, но самообладание покидает его с первым же гортанным стоном Наполеона.
Соло на каждый размашистый толчок, будь у него силы, реагировал бы благим матом, потому как боль растворяется в удовольствии, дополняет его, оттеняет. Наполеон почти что скулит, стонет по-блядски, закусывая нижнюю губу, и вообще он уже никакой — валится на Илью, роняет голову на его плечо.
Курякин понимает, что его и держать теперь не нужно, — ничего ведь и при всём желании не смог бы сделать, — и отпускает руки американца, которые тут же обвивают его шею. Он не видел алеющих на запястьях Наполеона следов, но знает, что они там, конечно, есть. Илья целует Соло в шею, прихватывая солоноватую кожу зубами, и, чёрт возьми, как же приятно осознавать, что завтра Наполеон будет адски зол, заметив эти засосы.
Соло кончает, даже не прикасаясь к себе, с каким-то сорванным полустоном-полувскриком, пачкая спермой и свою рубашку, и рубашку Ильи. В данный момент ему плевать — на всё наплевать, просто-охренеть-насколько-наплевать. Дыхание восстанавливается трудно, и сердце скачет так, будто проломит к чёртовой матери рёбра.
Хриплый голос Ильи раздаётся у самого уха — русский через несколько грубых толчков кончает долго, с оттягом, вцепившись пальцами в бёдра Наполеона.
Не играй со мной, Соло, думает Курякин, прижимая Наполеона к себе, потому что я не хуже тебя умею нарушать правила.