Всего лишь друг

В ее распоряжении вечность, точнее вся вечность, не считая шестидесяти лет без любимого. Она может путешествовать, творить, убивать — все, что только пожелает, но грусть съедает с каждым днем все сильнее. Недели, почему-то, тянутся бесконечной серой паутиной, и ничто не может вытянуть из обволакивающей рутины. Люди, проходящие мимо, кажется, начинают видеть большую табличку, цепью обвившуюся на шее с жирными словами «Спаси меня». Только больше никто не сможет спасти и сберечь. Все, кто был дорог, отстранены и удалены из памяти. Остался только Стайлз. Старый добрый Стилински, которому уже исполнилось двадцать шесть. Родинки чаще покрывают щеки, а глаза становятся темнее, напоминая сырую землю. Его разговоры становятся длиннее, голос больше не срывается, а темы не касаются сверхъестественного. Он говорит, что вырос; на Бейкон Хиллс упал метеорит, убивший его друзей; и что задания редакции занимают значительную часть личного времени. Стайлз убеждает, что Елена — луч добра в его жизни, лучший друг и поддержка. Но Гилберт знает, для брюнета она — ниточка, связывающая уже не гиперактивного подростка с семьей. Стилински всегда держит за руку и утирает слезы, когда на углу какой-нибудь улицы внезапно девушка замечает копну светлых волос и мрачно-печальные, утопающие в вине, темные глаза. — Сколько еще осталось? — Тридцать семь. И с каждым днем число уменьшается. Улыбка радостным солнцем расцветает на лице, а смех становится частью ожидания. Елена без умолку говорит, как любит его, того самого, погрязшего во сне. — Почему же ты так сильно любишь его? — Потому что без него я не могу дышать. Это как будто весь кислород вышибает из легких, а внутренности медленно иссыхают. Он подарил мне все, чего я так хотела: любовь, страсть, приключения и опасность. Он стал для меня всем: врагом, другом, защитником, братом, любовником — всем. Знаешь, Стайлз, без Деймона я не живу сейчас, а существую, — затем Гилберт печально вздыхает, подтирает рукавом слезинку и продолжает, — Иногда мне кажется, что это Вселенная преподнесла мне его. Все страдания, каждая потеря — все это — она исчерпала им. Впервые Стилински видит Елену такой. Она улыбается, смеется и плачет одновременно, кружась в вихре огненно-рыжих листов. — А кого любишь ты, Стайлз? Как она выглядит? — Хм, ну у нее карие глаза, похожие на горячий шоколад; темные вьющиеся волосы и прекрасная улыбка, — Гилберт заливисто смеется, перебирая кленовые листы. — Если бы мы только познакомились, я бы подумала, что ты говоришь обо мне. — Что? Нет, нет, что ты. Ее зовут Малия, точнее звали. Она осталась в другой жизни, но точно была в ней светом. Знаешь, когда сердилась, она сводила брови на переносице, а из глаз вылетали молнии. А смеялась так, что остановить ее никто не мог. А еще она была жутко упряма, бывало, что это меня безумно злило, но когда ее руки смыкались на моей шее, я мог простить ей все. Вампирша внимательно слушает Стилински, улыбаясь чему-то своему. Об этой Малии Стайлз говорит с придыханием, благоговением, описывает, как куклу ручной работы, прорабатывая малейшие детали. Елена давно не слышала, чтобы парень так боготворил кого-то, так взахлеб рассказывал, активно жестикулируя руками. Елена думает, что он любил ту самую Малию по-настоящему и мечтает когда-нибудь встретиться с ней. Но жаль, что она никогда не узнает, что со всей своей нежностью Стилински описывает ее, Елену. С момента их знакомства чернильные ночи стали яркими и красочными, а все окружающее прекрасным и преображенным. Вот только девушка, которую любит Стайлз, любит совершенно другого парня, до встречи с которым остается ровно тридцать семь лет. Возможно, что хотя бы один день из этих тридцати семи лет Елена подарит ему.