Часть 1
7 октября 2015 г. в 15:10
Мы бы могли жить у подножья горы, знаешь. Где-нибудь в уютном леске, в небольшом домике, который мы бы по праву называли нашим. У тебя была бы целая теплица для твоих орхидей, у меня бы гараж. А на чердаке можно было бы устроить целую просторную и солнечную мастерскую. У нас были бы мягкие кресла на веранде, пушистые синтетические ковры, в которых бы утопали ноги, большие окна и огромная кровать с упругим матрасом. А зимой мы бы сидели на тесном и тёплом диванчике и смотрели на разгорающийся в камине огонь и потрескивающие дрова.
Мы лежим на прохладной сочной траве и смотрим на стремительно бегущие ватные облака на небе. Оно сегодня необычайно светлое, а день такой яркий и многообещающий. Сегодня у нас была забавная фотосессия и интервью на полянке со стульями и босым Мортеном. Всё прошло достаточно спокойно, может, даже достаточно нетривиально, мы разговорились, отвлеклись от вопросов журналистки. Я смотрел на него, усмехался, соглашался и оспаривал его суждения и думал, что неплохо было бы повалить его сейчас на землю и, вне зависимости от его желания, заняться, что называется, любовью. Не думайте, что такие мысли приходят ко мне в голову спонтанно, этому предшествует ряд причин. Например, его улыбка. Когда он так мрачно и тихо смеётся, опуская взгляд вниз. Шелестящий низкий голос, небрежно растрёпанные волосы, спадающие на глаза, расстёгнутые верхние пуговицы обтягивающей чёрной рубашки, настолько же обтягивающие брюки. Каждая мелочь. Прищур глаз при смехе, движения скул, браслеты на запястьях, кожаный шнурок на шее, касающийся ключиц. Всё случается само собой, и в итоге мозг принимает один чёткий сигнал. Я мягко улыбался, точно зная, что чуть позже я обязательно что-то получу.
Мы лежим и некоторое время молча смотрим вверх, а на самом деле в никуда. Шумит лес, чириканье птиц понемногу приобретает оттенок назойливости, ветер успокаивает. Мы могли бы жить у подножья горы и каждый день слышать подобные звуки природы, расстворяться в них, сливаться. Мы могли бы наблюдать за солнцем, заставать закат и рассвет. Могли бы наблюдать за россыпью созвездий на ночном небе и луной, особенно в её полной фазе, которую он всегда считал какой-то магической. Мы могли бы забыть прошлую жизнь, будто её никогда и не было, жить здесь и сейчас. Здесь только я, и сейчас я лежу рядом. Смотрю на него, повернув голову. Сердце ликует. Так, в общем-то, всегда, когда я рядом с ним. Я тянусь обнять его, он почти беззвучно смеётся и слабо вырывается, когда я пытаюсь поцеловать его, крепко зажав в своих руках. Удаётся коснуться лишь щеки. Я думаю, в какой сладкой усталости мы могли бы ложиться в кровать по ночам в нашем домике. Я думаю, он бы так же с придыханием смеялся, закрывал глаза и утыкался лицом в подушку, пока я в конце концов не разворачивал его к себе и не прерывал его смех своим глубоким поцелуем. Я представляю, будто вижу наяву, как он неспеша поднимается по каменным ступенькам, прижимая к груди бумажные пакеты, из которых торчат стебли лука, горлышко от бутылки оливкового масла, какие-то коробочки. Он задумчиво проводит пальцем по корешкам книг, проходя мимо шкафов в нашей гостиной, заботливо поливает цветы, закусив губу от усердия, застёгивает рукава рубашки, стоя перед зеркалом шкафа.
Удивительным образом я думаю о бытовых вещах одновременно с темой секса. У меня это всё как-то гармонично сочетается, как элементы одной жизни, уж тем более совместной. Почему-то так приятно ото всех этих мыслей, спустя столько лет… всё ещё приятно. Позволяю себе об этом думать, о горном воздухе, о чистых родниках, о вечернем холодном небе,.. о его глазах, как это самое небо. Утыкаюсь носом в его шею, глубоко дышу, ощущаю, как быстро поднимается и опускается его грудь. Он не имел ничего против того, чтобы я неспеша одной рукой расстегнул его рубашку, вместе с этим искусав его губы в слишком импульсивных поцелуях. Он простил мне моё безудержное желание. Короткие и протяжные, сладкие и резкие стоны ласкали уши, пока я буквально вылизывал его, продвигаясь ниже к поясу брюк. Люблю его чувствительность. Что ж, он позволяет мне сделать это, и мы оба не видим ничего противоесстественного, и уж тем более необычного. Его живот блестит от моей слюны, голову он запрокинул назад, наслаждаясь. Чем ближе я подбираюсь к ширинке, тем громче он стонет. Я схватил молнию брюк зубами, и он судорожно вздрогнул, отталкивая меня. Ладно. Мне могло бы хватить того, что было в последний раз, но чёрт возьми, мы же так давно не виделись! Он испытывает меня. Иногда он бывает беспричинно холоден. Как будто ничего не понимает, ничего не знает, ничего не хочет. Выносить его и мириться с этим непросто, но я совершал этот подвиг практически каждый день, смогу и дальше. Когда мы будем жить в нашем удалённом от мирской суеты доме. Каким холодным камнем он бы ни был, я обжигаю ладони о его кожу с каждым прикосновением.
Я вернулся в прежнее положение, мягко толкнув его рукой в грудь и вернув в лежачее состояние. Он запускал руку в волосы, пытался отдышаться, я с любопытством смотрел на его ширинку, переводя взгляд на лицо. Когда он возбуждается, его щёки принимают такой аккуратный и нежный пунцовый оттенок, это выглядит просто прелестно, он не может этого скрывать. У него, к тому же, пылают уши, и надеюсь, что он жалеет о так и не стянутых брюках, они жмут нещадно. Зря я начал всё это, всё равно ничего от него не получу сейчас. У нас была бы большая ванна, в которой можно было бы лежать друг против друга. Я представляю его лёгкий румянец, не скрываемый и за горкой пены. Помимо головы, над водой были бы видны руки, которыми он судорожно сжимал края ванны, пытаясь восстановить дыхание. В воздухе бы витал аромат лаванды, или розмарина, или камфары, он в этом лучше разбирается. В общем, что-то такое приятное и расслабляющее наполняло бы весь дом, создавая неповторимую атмосферу. В которую постоянно хотелось возвращаться, в которой хотелось оставаться. В прихожей бы стояли две пары обуви, две тарелки за ужином, две зубные щётки в стакане, зато обязательно один платяной шкаф, чтобы иногда, выбирая свою одежду на день, можно было бы ненароком проводить рукой по его рубашкам, всё ещё хранившим его запах. Я бы не брался описывать этот запах настолько красиво и вычурно, как это делают в романчиках, он не пах ни мёдом, ни какими-то цветами, ни ванилью, ни клубникой. Он пах собой, иногда мне казалось, что этот запах могу различить только я.
Осталась неутолимая страсть, которую даже мысли не заглушали. Возможно, их она и питала. Немного страшно было бы рассказать ему об этом «доме мечты». Он бы просто посмеялся, почему-то думалось мне. Я и сам понимал всю юношескую наивность этой идеи, весь не по годам лишний романтизм, не хотелось то же самое, может, даже жёстче и бессерднечней, слышать от него. И почему мне так казалось? Он рассеянно, как и прежде, смотрел на небо, выглядел таким чистым, одухотворённым и почти что святым. Казаться, а не быть. В поисках какой-то немой поддержки, я взял его за руку, на его лице проскользнула тень улыбки. Понял бы он меня? Сказал бы что-то про рамки и реалии мира, в котором мы находимся в данный момент? Я бы обнимал его сзади, пока он лёжа читал книгу, с серьёзным видом, надев очки. Вечернюю комнату бы освещала одна тускловатая лампа, я бы через его плечо смотрел на страницы, толком ничего не читая и не откладывая в памяти. Он бы привыкал читать в таком положении, когда-то полностью переставал отвлекаться и замечать меня, а я бы просто наслаждался. А он бы брал мой скетч-бук, находил свои карандашные портреты и расплывался в улыбке и приятном искреннем смешке.
Всё это представлялось таким обыденным, но таким недосягаемым. Многое из того, что мы иногда, ну очень редко, позволяли себе делать, сосредоточилось бы в целой жизни. Хотелось обратиться к нему хотя бы в мыслях. Сказать «ты даже не представляешь…», снова замучить его какими-то безнадёжными признаниями, риторическими вопросами. А ты бы всё равно отвечал, устало прикрывал глаза, не прогонял меня. Сколько ты ещё будешь в моей жизни? Ту мифическую вечность, о которой мы любили бестолково разбрасываться по юности?..
Всё равно когда-то мы будем жить в нашем маленьком домике у горы, может, заведём собаку, и всё устроим так, как хотим. Я буду каждый день долго, мучительно долго тебя целовать, мы будем каждый день понимать, как нам друг с другом повезло, я не буду выпускать тебя из своих удушающих объятий и миллион раз успею тебе надоесть, но ты никогда не захочешь другой жизни. Потому что это и будет - другая жизнь.