Девочка и волк

Кто же виноват, что ночь затянулась И уже холодны твои губы… Кто же виноват, что не захлебнулась В нашей крови эта черная ночь? А. Суетин. Город дышал газовой смесью. Уверенный в завтрашнем дне, уверенно спал. Спал, как ребенок – спокойно и честно, Не зная о том, что он уже пал. А. Суетин.

      Огромные корявые остовы небоскребов на фоне кроваво-багрового неба являют собой истинно величественную картину. Словно рожденные неуемной фантазией ярого сюрреалиста, они стоят немым памятником, напоминанием о расцвете и молниеносном закате некогда великой цивилизации. Не все великаны с чудовищным грохотом сложились до земли за доли секунды, погребая в руинах тысячи жалких дрожащих существ, гордо именовавших себя людьми. Многие так и остались стоять обветренными скелетами арматур, с которых уже почти сошла их бетонная плоть. Серые облака рваными грязными тряпками застилают низкое небо до самого горизонта. Снежные хлопья то робко кружатся, то носятся, как бешеные, подхватываемые и влекомые внезапными порывами промозглого ветра. Снег будто был призван стыдливо прикрыть жалкие останки Города. О, если бы Вы могли видеть эту чудовищную картину так же ясно, как я! Эту нескончаемую оргию смерти, ветра и снега...       В ночь Последней Войны, над Городами, вопреки уверениям многочисленных фантастов, не распустились адские пламенные цветы ядерных взрывов, слизывая все на своем пути выбросами неуемной энергии. Нет-нет. К тому времени в запасе у человечества уже появилось и успело накопиться более изощренное и умное оружие. Оно не оставляло шанса на дальнейшее существование, не предполагало после использования даже малого намека на призрачную надежду.       Какие из их многочисленных политиков повздорили между собой? Что не поделили? Может это был бич того времени - вездесущий терроризм?.. Сопоставлять факты и строить гипотезы больше было некому, но я уверена, сама планета в ту ночь вздрогнула, вздохнула с облегчением. И ее чистая душа, до которой они так и не смогли докопаться, ликовала. Те, кто называли себя людьми, разрушали ее сотнями лет, не беспокоясь о причиняемой боли, и вот, когда она была готова ввергнуть себя в пучину кошмарной агонии, они сделали единственную верную вещь за все время своего существования как вида - убили себя сами. Оружие, бесшумное и подлое, как беспринципный ночной убийца, сделало свое великое дело. Теперь ветер, снег и дождь завершали начатое, смешивая с грунтом остатки цивилизации самых изощренных паразитов.       Милостивое время проделало поистине титаническую работу - над серой поверхностью материков больше не стоял удушающий смрад миллиардов гниющих тел, напрочь забивавший самые тонкие фильтры наших лучших кораблей. Последние кости уже рассыпались, смешиваясь с крошевом асфальта, являя собой новый слой почвы. Только почве некого было питать. Это оружие не оставило шанса ни флоре, ни фауне планеты. Человек и тут сыграл злую шутку, захватив с собой в небытие скудные остатки растительного и животного мира. Мы, конечно, предполагаем, что где-то на дне таинственных океанов, ставших некогда колыбелью жизни, еще теплится смутный ее отголосок в виде археонов, которым были не страшны и катаклизмы вселенского масштаба. Они же умудрялись существовать в жерлах вулканов, в сердцах ледников и на немыслимых глубинах, совсем не страшась чудовищного давления водной толщи. Кто знает… Мы еще далеки от того, чтоб туда заглянуть...       Когда я смотрю на это величественное и одновременно устрашающее безмолвие так близко, сквозь защитное стекло серебристого шлема, мне думается почему-то вовсе не о хрупкости всего живого. Рациональное сознание истинного ученого посещают странные мысли. Где же были их златокрылые херувимы? Почему не протрубили витые рога Божьего воинства? Успели ли схлестнуться в яростной схватке последней битвы со всадниками апокалипсиса? Или же их Бог, воспетый, вскормленный кровью еретиков и согретый жаром инквизиторских костров, отвернулся, опуская глаза в последний момент, чтоб не видеть, к чему привел его любимый эксперимент?..       Я очень хорошо знакома с их исчезнувшей культурой – провела долгое время в обществе, жила и наблюдала. Может, поэтому мне одной из всей экспедиции сложно абстрагироваться и перестать видеть все через призму совсем ненаучных мыслей. Эта наша чертова политика невмешательства всегда и везде!       Под ботинками, спаянными с основным слоем тонкого скафандра, хрустят обломки и осколки Города. Я протираю ладонью стекло от налипших снежинок. Что-то неведомое тянет меня дальше в глубь мертвых руин, хотя все пробы и образцы уже взяты. Я машу рукой. За мной из широких иллюминаторов небольшого быстрого корабля наблюдают пять пар внимательных глаз. Команда уважает мое желание попрощаться с Городом, где я провела столько лет. Я разворачиваюсь, прикрепляю маленькие контейнеры к поясу и двигаюсь на запад, туда, где виднеются проржавевшие остатки каких-то огромных глыб металла. Только подойдя ближе, узнаю очертания самолета. Корпус расколот на две половины при падении, левое крыло отсутствует. Я обхожу его медленно, повинуясь смутному желанию, всплывшему глубоко в подсознании.       Зрелище, открывающееся перед глазами, повергает в шок, а я ведь видела немало. Между двумя грудами присыпанного снегом щебня стоит девочка. Маленькая и жалкая. Огромные глаза на бледном личике кажутся нереальными, словно два голубых озера, полных неисчерпаемой скорби. Тонкие темные волосы безжалостно треплет ветер. На ней большая куртка военного образца, снятая с чьего-то широкого плеча. Она ей очень велика, и в дыру на груди, окаймленную бурыми разводами, наверняка пробирается холод. Я останавливаюсь, как во сне тяну руки, не отдавая себе отчета, что девочки не может там быть. Никогда. Она лишь мираж, отголосок моего Городского прошлого…       Девочка идет медленно, еле передвигая тонкие ножки в серых рваных колготках. Обуви нет. Я физически чувствую, как ей холодно. Малышка не доходит до меня, наклоняется к большому сугробу и касается его покрасневшими и распухшими от мороза пальчиками. И тут я вижу то, чего не заметила раньше. Под ее рукой вовсе не снег. Она касается белой шкуры огромного волка, спящего, свернувшись клубком. Зверь смиренно встает и оказывается выше ребенка. Выше меня. Непроизвольно тянусь к оружию, закрепленному на бедре, но девочка смотрит мне в глаза и медленно качает головой. По моим щекам катятся слезы, пропитывают мягкий подшлемник. В горле ком.       Она вцепляется в пушистый бок зимнего зверя и, удивительно резво для столь изможденного тела, запрыгивает на широкую спину своего странного друга. Девочка смотрит на меня с такой тоской, что хочется выть. Я опускаюсь на колени и теперь с этого ракурса отчетливо вижу, что снежные хлопья пролетают сквозь немую пару. Волк медленно разворачивается и трусит по одному ему известной тропинке между завалов и торчащих тут и там ржавых стержней арматур. Прежде чем окончательно исчезнуть в дымке молочного, невесть откуда взявшегося тумана, наездница оборачивается и прикладывает пальчик к посиневшим губам, но я и так знаю, что никому никогда не скажу об увиденном. Потом она машет на прощанье и показывает рукой вверх. Я киваю. Мне и вправду пора. Они легко проходят сквозь стену какого-то чудом уцелевшего здания, чтоб продолжить свой нескончаемый путь с другой его стороны.       Видит моя трижды светлая Вирейя, я где-то слышала о подобном. Может, сто, а может, и двести лет назад… Я увидела саму Душу мертвого Города. Заглянула в ее глаза. Эта боль эхом отозвалась в моем сердце, топя его в бесконечной тоске, которую я унесу с собой навсегда и буду долго еще вспоминать в своих идеальных чертогах.       Я поднимаюсь с колен. Трясу головой и только тогда слышу яростные вопли капитана по внутренней связи.Он вне себя, но мне не привыкать.Сегодня я прикоснулась к чему-то, что не могу объяснить своими научными постулатами. Я унесу с собой в душе, то чего не может быть никогда.На моей родной Юкре, сестре-близняшке Земли, буду помнить про одинокую девочку, день за днем, год за годом объезжающей на огромном волке свои владения в царстве лютой зимы и смерти. Вечно мерзнущая, неприкаянная странница… Перед моим мысленным взором будет представать чистая Душа грязного Города, который так подло умер однажды ночью, забыв забрать ее с собой.