...

В вечернем полумраке комнаты плыли облака сигаретного дыма. Он оставил их, уходя. А встать и открыть окно, чтобы проветрить, было лень. Вот и клубится теперь под потолком молочное марево, обжигая легкие и чуть пощипывая глаза. А запах другой сегодня… Слаще и приторней. Еще бы, недавно ведь только деньги от священника принес. Вместе с хитроумной штуковиной, название которой не было необходимым для запоминания, а потому вылетело из головы. Штуковина была как бутылка с длииинной трубкой. И сидел, дымил. И ушел, покачиваясь. А Хайн лежит на полу перед диваном (прохладней там…) и смотрит на оставшиеся после него, пахнущие сладостями и чуть-чуть алкоголем облака. В вечернем полумраке комнаты на черной стене вырисовался неожиданно светлый проем открывшейся двери. И его темный силуэт. Тонкий и растрепанный, опершись о дверной косяк и чуть прогнувшись, потягиваясь, тряхнул головой, рассыпая по плечам сырые с метели пряди. Скинул на пол тяжелые ботинки и мокрую куртку и, странно вихляя узкими бедрами, прошел в комнату, приблизившись к альбиносу. Хайне вдохнул судорожно и сглотнул, разглядывая очертания склонившегося над ним Бадо, едва различимые и неожиданно притягательные в скудном свете, пробивавшемся с лестничной площадки. Тем временем рыжий усмехнулся и уселся сверху, обхватив его коленями. Потом уперся в пол руками и протянул томно: — … АААТПУСТИ МЕНЯ, ДУРМАН-ТРАВААА!..