Противопоказания

            Еще на лестнице я понял, что сегодня кухарить оставили Вальку: стоило открыть дверь подъезда, как в нос шибанул запах, в котором я, наученный двухлетним опытом совместной жизни, без труда распознал сгоревшие котлеты, сбежавшее на плиту молоко и превращенную в угольки картошку с луком.              — Я пришел!              Бросив ключи на полочку под зеркалом в прихожей, я вылез из надоевших за день узконосых ботинок и, каждым шагом ощущая блаженство, прошлепал в носках прямиком на кухню.              Распахнутая форточка и работающая на крайней скорости вытяжка не помогли скрыть последствия глобальной катастрофы местного масштаба. Сгоревшие сковородки отмокали в раковине, плита уже была отчищена. Валька даже освежителем попрыскал, но получилось амбре только хуже.              — Ты пришел? — шмыгая носом, нарочито весело спросил Валька. Но на меня не оглянулся, наоборот быстрей сунулся в холодильник, загородившись дверцей.              — Что есть пожрать, моя Золушка? — мурлыкнул я, почуяв не только гарь, но и кое-что назревающее.              — Да вот, — голос Вальки предательски дрогнул. Я буквально за шкирку, как кота, выволок его из морозилки — он вцепился в пачку пельменей. Виновато сообщил: — Пельмени будут.              — Обожаю пельмени! — согласился я. Заставил Вальку выпрямиться (этот кузнечик двухметровый был выше не только меня, коренастого, но даже выше холодильника), вынудил поднять на меня глаза: так-так, красные глазки-то. Рыдал над сбежавшим молоком? Так оно у него каждый день не по разу убегает. Подозрительно!              — Что случилось? — нежно спросил я. В качестве отвлекающего маневра стал эротиШно и медленно стягивать с себя галстук, по одной пуговке неторопливо расстегивать тугой ворот офисной светлой рубашки.              — Я... это самое... Да ничего, вообще-то. Всё нормально, — забормотал Валька. А у самого теперь в тон глазкам и щечки покраснели. На меня, желанного, зыркнул — и губки облизнул. Мне на физиономию выползла кривая улыбка, которую ну никак спрятать я не смог. Значит, верную тактику я избрал. Впрочем, из Вальки иначе правду не вытряхнешь, только под пытками.              — Ну, ужин сгорел, бывает, — пропел я страстным полушепотом на ушко моему жирафу, для чего мне пришлось на цыпочки привстать, а его голову пригнуть пониже, несильно дернув за русые длинные волосья. — Но ревел-то почему?              — Молоко жалко, — попытался соврать Валька.              — Ужасно жалко, — согласился я. Совестно, но тихо ржу: очень уж милая у моего жирафа моська, когда такой вот весь из себя виноватый и виктимный донельзя! — А еще что случилось?              — Ничего. — Валька не отвертелся, заткнул я его поцелуем по самые гланды. Пытать так пытать!              — Что стряслось? Рассказывай! — Я накинул ему на шею галстук и слегка затянул на тощей шейке, одновременно переходя поцелуями на выпирающие ключицы. Ну, просто до ключиц мне удобней всего было дотягиваться. Да и Вальке нравилось — вон даже сейчас глаза закатил. Мокрые глаза, слезки по щекам покатились. Вот это серьезно! Меня аж пробрало. — Ты заболел? Ребро сломал? Ушибся? Сотрясение мозга?              — Да нет! — всхлипнул жираф, складываясь кузнечиком на табуретку, обвивая меня тощими лапками, головой мне в грудь уткнулся. — Зачем ты со мной водишься? Нашел бы кого-нибудь получше.              — Это еще что за разговорчики?! — рявкнул я в меру строго, его волосья в кулак стиснул и голову глупую оттянул назад, чтобы моську не прятал. Ой, зря я это — он мне в глаза взглянул, и сразу мне в штанах так туго сделалось, что хоть на месте приплясывай. Костюм жалко, если испачкается, а я его только недавно из химчистки забрал.              — Я в магазин ходил, за пельменями, — начал рассказывать мой кузнечик, вздыхая и хлюпая носом. — Полную корзинку продуктов набрал, дурак.              — Денег не хватило, что ли?              — Хватило, я сегодня подсчитывал, пока набирал, — еще горше продолжил исповедь Валька, а по щекам два ручья, под носом третий. Ну всё, рубашку мою в стирку, жираф перед выходом всегда реснички красит, а тушь не водостойкая. — Даже на шоколадку осталось, сегодня с миндалем завезли...              Я удивился еще больше: моего кузнечика накормить досыта удавалось только шоколадками, любой другой вид пищи он клевал, как цыпленок. (Прекрасно помню, как летом съездили к бабуле с дедом в деревню: так бабуля привязалась моего жирафа полынным отваром потчевать, чтобы несуществующих глистов выгнать. Так мой глист сам едва от такого гостеприимства чуть не «выгнался» обратно в город вперед всех нас!) Если он сегодня купил себе любимый сорт шоколадки, то должен сейчас прыгать до потолка от избытка эндорфинов. Впрочем, высоко подпрыгивать ему и не надо — он и так в нашей тесной двушке головой люстры задевает.              — Валентин, в чем дело? — Я стиснул его щеки двумя ладонями, так что у него губки утиным клювиком выпучились.              — Я когда к кассе подошел, платить уже стал... — через всхлипы он выдал наконец-то горестную правду, — у меня последняя монетка, которую на шоколадку... в кармане которую нашел... она из рук выпала и под прилавок закатила-а-ась!              Валька разрыдался. А я прижал его дурную голову к своему пузу (да, каюсь, я далеко не качок) и огляделся. Заметил спрятанную за хлебницей бутылку маминого ликера. Мятного. Початую! Поэтому и запаха не почуял, когда целовал, подумал, что вкус жвачки.              — Поэтому ты наквасился, — сказал я.              — Угу! — покаялся Валентин. — Я под прилавок залез, а эти проклятущие десять рублей всё равно не нашел! Пришлось от шоколадки отказаться, а кассирша ее уже пробила! Пришлось звать старшую продавщицу, чтобы она с чека эту идиотскую шоколадку вычеркнула-а-а!.. Зачем я только ее решил взять! Не помер бы и без шоколадки-и-ы-ы!..              Он рыдал взаходя, а я удивлялся, как это так его легко развозит от малоградусного сладкого дамского пойла, причем с двух глотков, судя по почти полной бутылке.              — А за мной очередь набралась! И все надо мной ржали! — жаловался мой жираф, размазывая тушь и слезы по моей светлой рубашке.              Я гладил его по голове, по длинным слегка волнистым волосьям.              — Дурочка ты моя, — пожалел я его. — Скоро институт закончишь, а всё такое же дитя дитём.              Обиженный, кузнечик зарыдал еще громче, не стесняясь, кулаками взялся тереть гляделки, превращаясь в панду.              — А теперь правду давай гони! — вдруг прикрикнул я на него.              От неожиданности икнув, Валентин выпалил:              — Я забыл мусор вынести, когда в магазин ходил! Пришел обратно, котлеты поставил, картошку порезал, молоко включил — о пакет споткнулся. Пошел выносить! А на площадке — соседки!              Ясное дело, мой жираф сконфузился и решил на лестницу не высовываться, пока говорливые тетки не разойдутся по квартирам. А те болтают и болтают! И никак не уходят. Причем обе громогласные, даже не хочешь — подслушаешь. Вот и наслушался Валентин, как ему косточки перемывают. Пока он под дверью дрожал, уши навострив, на плите всё и сгорело.              Всхлипывая и стуча зубами о стакан с водой, Валька взялся пересказывать сплетни:              — Одна говорит: Марина Сергевна язву заработала, на двух работах работая из-за нас, чтобы оглоедов одеть-обуть. Вторая говорит: это она на квартиру копит! Чтобы, говорит, своих спиногрызов отселить.              Шугаясь соседок, как огня, мой жираф до сих пор не сумел запомнить, как кого зовут. Он за это время, что с нами здесь живет, умудрился с каждой из теток от силы по два раза поздороваться: буркнет «Зрасьте!» и бегом по лестнице. А ноги-то длинные, пенсионеркам его не догнать, не поймать, о житье-бытье не расспросить. Вот они мою маму, Марину Сергевну, и сторожат по утрам перед работой, иначе от любопытства заболеть боятся.              — В первый раз слышу! Про отселение, — удивился я.              (Хотя про то, что мама на что-то копит, это я знал, так как честно отдавал всю зарплату в общий семейный кошелек. Сам же, как школьник, отчитывался о любой серьезной трате. Но при этом и от получки до стипендии не считал последние копейки, в отличии от многих моих сверстников, кто с родителями рассорился и съехал на вольные хлеба. Что и говорить, мне повезло. Причем повезло вдвойне, потому как не каждая мама примет сына гея, да потом возьмет под крыло и парня своего сына-гея, естественно тоже с ног до головы василькового).               И вот мой лазоревый всхлипывает:              — А первая говорит: это не на квартиру она копит, а чтобы зятька-спиногрыза за границу свозить. Но не в отпуск, а по делу-у-у... Говорит, ей сама Марина Сергевна сказала, что хочет, чтобы мы с тобой... чтобы... чтобы мы с тобой поженились по-людски.              — В медовый месяц нас отправить, что ли, хочет? — не понял я. — Сюрприз типа?              — Угу! Сюрпри-и-из! Для меня-я-я!.. — Я дал ему бумажное полотенце высморкаться, и кузнечик более внятно продолжил: — Одна говорит: у нее ж Ленка еще не замужем, малолетка, какой-такой зять? Другая: так у нее ж сын голубой, как незабудка! Первая охает: так Валька (я то есть) не баскетболистка, а парень? Вторая: ага, говорит! Ненатурал натуральный! Первая говорит: вот же Марине Сергевне «повезло»! Говорит: мало того, что сын самоубийца, так еще парня в дом приволок малохольного!..              (Я хмыкнул: самоубийства мне соседки по гроб жизни не забудут! Было дело, пытался с собой покончить. Случилось это в пятом классе, я тогда влюбился в одну девочку — ужас как страшно влюбился. А она мне сразу отказала и портфелем по голове саданула, чтобы дурь из головы выбить. А я домой пришел — и пока мама на работе была, напился таблеток с горя. Мама пришла, а я сижу на полу, икаю. А рядом пустые пузырьки валяются. Две или три упаковки слопал, не помню точно. Она в панику — соседок на помощь звать, в скорую тут же названивать. Пока скорая доехала-то, мама меня, дурного, на руках укачивала, как маленького. И ревела, и обещала что угодно купить, какое угодно желание исполнить, любое хулиганство простила заранее. И про девчонок наговорила, что они все эгоистки, вертихвостки, от парней только денег хотят, а сами изменщицы! В общем, много чего мама мне наговорила сгоряча, а я запомнил. Потом скорая приехала и врач долго хохотал, выписал мне клизму. Оказалось, я вместо маминого снотворного выхлебал горсть активированного угля. Мама и сама не помнила, что в удобные пузырьки с завинчивающейся крышечкой и этикеткой от снотворного пересыпала черные таблетки от поноса, чтобы в бумажных блистерах, видите ли, не размокли. В общем, не получилось у меня отравиться, на унитазе потом полночи просидел, жизнь свою обдумывая — мама в наказание, чтобы так больше не пугал, кефиром и виноградом накормила. Ну, и обдумал хорошенько: до выпускного класса ни к одной девчонке не подошел! А потом Вальку встретил. Ну и припомнил маме ее обещание простить мне любую пакость: привел домой моего жирафа знакомиться, пинками пригнал, не позволил в обморок упасть. Потом, правда, маму ликером опаивал. И сам с Валькой налакался за компанию. В общем, с тех пор так и живем.)              — Одна говорит: как же Марина Сергевна хочет сына с парнем поженить? А вторая говорит: а вот для этого за границу и отвезет зятька-то! Говорит: мол, за границей ему операцию сделают, всё лишнее отрежут. Всё равно на девку-у-у похож. Так ему пол-то и сменю-у-ут! И будет не зять, а невестка, тогда по-людски и поженю-у-утся-а-а!..              Валька совсем расклеился, пришлось дать ему приложиться к бутылке с ликером. И сам я тоже хлебнул большой глоток, чуть не подавился сладкой гадостью. Вот это новости! Неужели мама тайком от меня такие планы вынашивает? Быть не может!              — Марина Сергевна хочет мне член отрезать, чтобы я тебя не траха-а-ал!.. — всхлипывал мне в пузо Валька, а я только и мог что его по вздрагивающей спине гладить. — Какая же мать стерпит, чтобы ее сына парень траха-а-ал!..              — Не ври, соседки что-то перепутали, мама тебя любит, — бормотал я.              — Любит, поэтому хочет, чтобы мы с тобой по-человечески жили, как нормальные люди, — соглашался мой кузнечик. — Чтобы детей завели... Только смысл меня переделывать-то? Я всё равно не забеременею-у-у... Я согласен на белое платье и фату, согласен грудь отрастить, но яйца резать жалко-о-о!              — А мне-то как твои яйца жалко, — вздохнул я. Ведь при всей своей хрупкости и ранимости, при смазливой мордашке, Валька был настоящим активом и так меня шпилил сладко!.. что маме и Ленке, чтобы высыпаться по ночам и наших придавленных вздохов через стенку не слышать, приходится уши берушами затыкать. А на съемную квартиру мама нам перебраться не разрешает — говорит, что дорого, и вообще по притонам шляться нечего. Говорит: трахайтесь дома под присмотром, что с вас взять, кроликов, только за закрытой дверью, ночью, в голос не орите и презики под кровать не кидайте и в унитаз не спускайте, потому как засоры вас чистить нету... Как же она может так вот — решить отрезать Вальке?..              — Застегнитесь, оболдуи, мы пришли! — заорала от порога моя сестрица-старшеклассница.              — Ваша мама пришла, молочка хочу! — вместе с Ленкой одновременно вернулась и наша родительница. — Ох, мои ножки! Ох, проклятые каблучищи!.. Ой, мой животик! Желудок к позвоночнику прилип, молочка просит тепленького!..              Валька подорвался с места, бросился к холодильнику за новой бутылкой молока, чтобы скорее подогреть, а то от прошлой порции осталась лишь пенка на донышке и плохо стертые разводы на плите.              — Ма-ам! — позвал я. — А ты при соседках как Вальку называешь: дураком или дурой?              — Ась? — Мама заглянула на кухню, взмахнула руками и скорей юркнула в туалет, пока Ленка не опередила. Оттуда уже радостно отозвалась: — Какой же он дурак? Дурочкой, конечно!              — Ма-ам, а ма-ам? — продолжил я канючить тоном, который работал безотказно все эти двадцать с лишним лет. — А ты нас отселить в отдельную квартиру точно не хочешь?              — Обойдетесь! — был лаконичный ответ. — Так хоть на глазах! А там беспокойся о вас: поели ли? Не затрахались ли до смерти? Дошли ли домой с учебы? Вон, в новостях каждый день показывают, как геев в родных подъездах до смерти избивают! Нет уж, как хотите, а при мне живите. И вообще, — она под шум сливного бачка воинственно вышла из туалета: — что это за вопросы такие?              — А как ты смотришь на то, чтобы Вальку перекроить в девочку? — не отступал я.              Ленка в прихожей рухнула, судя по грохоту. Заверещала:              — Жирафа?! В бабу перешить?! Да ты ж сам первый застрелишься, что он тебя не сможет е-е-е!..              — Цыц! — оборвала дочурку мама. Сама Марина Сергевна выражалась иной раз крепко и забористо, но Ленке до выпускного материться не позволялось.              Мама, выйдя из ванной с полотенцем в руках, смерила меня суровым взором. (Валька, выставив, словно подношение на алтарь, на стол турку с теплым молоком, спрятался за моей спиной, съежившись и пригнувшись, ибо разница в росте мешала эффективно использовать меня в качестве щита).              — Так, я не поняла!.. — начала было мама наезд на нас. Но тут Ленка явилась на кухню, и в руках сестричка вертела какие-то таблетки. И мама немедленно взъерошилась, переключилась на дочку: — Та-ак! Я не поняла! Это ЧТО?! Противозачаточные?! Елена, с каких пор?!..              Ленка от вопля родительницы аж присела — на табуретку, как подкошенная рухнула. Залепетала:              — Это — противозачаточные? Прикольно. Я просто в прихожей нашла. У Вальки из кармана куртки выпали.              — Не ври мне, доча! — зарычала мама. — С кем ты хороводишься?! Чтобы завтра же! Нет — сегодня же привела мне этого педофила и представила! И чтобы дала телефон его родителей! Немедленно!!!              — Мама, нет у меня никого! — заблеяла невинной овечкой Ленка.              — Это мои, Марина Сергевна, — вышел на казнь мой жираф, ибо Ленку любил, как родную сестру, и подставить неповинно под растерзание ее не хотел. Голову опустил, волосьями глаза виноватые завесил. Ссутулился. И всё равно мама ему до локтя только доставала. Однако метать молнии она умела и снизу вверх:              — Та-ак! — пропела мама. — И нафига тебе женские противозачаточные? Залететь боишься? Так ты ж у нас всё больше семечко, а не укеша!              — Ну, ведь если... — забормотал Валька, с каждым словом шепча всё тише и тише. — Если вы хотите нас поженить... Если, чтобы меня... ну, в женщину переделать, то это ж надо... Я в интернете прочитал, что надо как можно раньше начинать принимать женские гормоны. Вот я и сходил в аптеку. Купил.              — Так ты не из-за шоколадки тут рыдал?! — оскорбился я на бессовестное вранье. — Ты в аптеке вместо презиков вдруг потребовал пилюли, вот над тобой и ржали кассирши?!              Жираф съежился, кажется, уже вдвое по высоте.              — Ты!.. Дура ты! — заорала мама и замахнулась на моего кузнечика полотенцем. — И сколько ты этой гадости успел сожрать?! Мало мне одного самоубийцы — так теперь ты?!              — Я ничего не пил! — завопил Валька, сиганул от полотенца в прихожую, но мама не отставала — хлестала от души вдогонку, стараясь попадать пониже спины.              — Откуда я знаю, может, это уже не первая пачка?!              — Первая! Клянусь, Марина Сергевна, первая! Я ни таблетки еще не тронул! Мне страшно стало! Я еще погуглить хотел, мало ли какие противопоказания!              Мама загнала Вальку в угол дивана, где он, как кот-переросток, взгромоздился на мягкую спинку, сложился в три погибели и закрыл голову руками.              — «Противопоказания!» — повторила мама, запыхавшись, сдула с лица выбившуюся из прически прядку, уперла руки в боки. — Так, Валентин, чтоб я больше такой фигни от тебя не слышала!              — Л-ладно, — покладисто согласился мой жираф, робко сползая со спинки на сидение дивана.              — Нехрена травиться этой гадостью, — продолжала мама. — Еще импотентом сам себя сделаешь с дури. И калечить тебя, переделывать в бабу я не позволю! Через мой труп, понял? Вот похороните меня, тогда экспериментируйте, сколько влезет. Удумали еще! Здорового парня в непойми что превращать!              Валька кивнул, я тоже кивнул. Друг с другом переглянулись, заулыбались — аж от сердца отлегло!              — Это Валька подслушал, что ты соседкам сказала, будто копишь деньги, чтобы его за границу отправить, на операцию, — не удержался, наябедничал я.              — Дуры! И соседки дуры глухие, и жираф твой дура-блондинка русая! — Мама обессилено плюхнулась на диван, и Валька тут же подобрался сзади, принялся ей плечи разминать, домашний массажист. Мама от удовольствия глаза закатила. — Я им черным по белому объяснила: хочу, мол, моих оболдуев в Европу отправить, чтобы там расписались по-человечески. Хоть какое-то свидетельство о браке получите. Всё-таки без документа по жизни никак...              Но тут в прихожей мелькнула Ленка, заинтересованно разглядывающая коробочку пилюль. И мама мгновенно сорвалась с места с воплем:              — А ну отдала быстро! Сорока!              Сестрица на месте подпрыгнула и наутек кинулась, в комнату. Однако дверь захлопнуть не осмелилась. Но коробочку спрятать успела:              — Что? У меня ничего нету! — честно-пречестно ответила Ленка.              — Таблетки отдай! Не доросла еще травиться!              — Какие таблетки, мам? Ничего не видела, ничего не трогала! Валькины пилюли, вот у него и спрашивай!              — Завтра же поведу тебя к гинекологу!              — За что, мам?!       — Чтобы без рецепта не вздумала ничего глотать!       — Я ж не дура, я инструкцию сначала погуглю, противопоказания почитаю...       — Я тебе погуглю!!!