Исповедь

Она уже едва дышит. Он держит ее за руку и просит молчать, ведь на слова ей требуется столько усилий, отнимающих оставшиеся мгновенья жизни. Но она не останавливается, ей необходимо рассказать последнюю, самую страшную тайну. Ту, что день за днем гнала ее из дома и заставляла бродить по самым неприглядным улочкам Руконгая. Ей вдвойне сложно говорить – постыдный грех давит, сжимает горло, и она знает, что уже не успеет его искупить. Она пойдет на перерождение с тяжким грузом прошлой жизни. И он покорно слушает. Слишком мало в своей жизни он слушал и еще меньше слышал, но упустить последние слова возлюбленной не имеет права так же, как и не выполнить ее единственного желания. Тихий голос замолкает, ладонь в его руках безвольно расслабляется, не слышно более слабого дыхания, он практически кожей чувствует, как по крупицам уходит тепло из дома, с таким трудом согретого ею. Еще несколько мгновений он не верит, ждет,… ждет, что холодные пальцы судорожно сожмут его руку, на приоткрытых губах заиграет нежная улыбка, а любимые глаза подарят ласковый взгляд. Ждет, что сам проснется и, вытирая холодный пот с лица, услышит рядом ровное дыхание, а переведя взгляд, увидит мирно спящую жену, доверчиво прижимающуюся к нему. Но жестокий мир не дает надежды, душит в кольцах реальности, из глубины рвется крик, и он едва успевает его остановить. Практически не слышен мужской всхлип, и никто никогда не узнает, что холодный глава клана Кучики умеет плакать. _______________________________________ Она появилась в его доме благодаря четкому расчету. Положение и возраст обязывало обзавестись супругой и появляться в обществе вместе со спутницей. Сваха сбилась с ног, подыскивая невест, которые раз за разом получали сухой отказ. Старейшины сердились, а Бьякуя не имел ни малейшего желания, возвращаясь после службы, выслушивать бесконечные капризы высокородных изнеженных дам. Жену он воспринимал как некое украшение, навязанное этикетом, но раз был выбор, то оно не должно было мешать или раздражать его. «Богатые люди выбирают золото», - говорил его дед. – «Очень богатые платину, а люди с хорошим вкусом серебро». Фраза засела в душе и не желала мириться с доводами разума. От пышных, ярких, несомненно, по всем стандартам красивых девушек его мутило. Он не мог дать точного ответа, почему, вопреки мнению старейшин и к жестокому разочарованию свахи, привел в дом буквально подобранную на улице неприметную, худенькую и совсем юную женщину. Но она у него ассоциировалась именно с серебром: с маленькой изящной брошью, которую приколол и благополучно забыл, с аккуратным кольцом, которое не мешает сдержанным движениям рук, или же с семейным браслетом, не пережимающим запястье, но и не спадающим к кисти. Была сыграна скандальная свадьба, но проходящее время успокаивало круги на воде, жизнь постепенно входила в прежнее русло. И Бьякуя с облегчением осознал, что не ошибся с выбором. Девушка идеально подходила на отведенную ей роль, скользила за ним молчаливой тенью, не добавляла шума и суеты в пропитанный спокойствием и тишиной дом, покорно выполняла все, что от нее было нужно. И он незаметно для самого себя привык. Привык к тому, как за ужином она наливает ему чай, как неизменно исчезает из комнаты, не навязывая свое общество, как тихонько выскальзывает на крыльцо, когда он уходит утром, и провожает долгим взглядом, пока длинные одеяния не скроются за поворотом. И чувствуя спиной этот взгляд, он возвращался вечером домой, подгоняемый неоформленным ощущением, что его ждут. * * * Впервые она вторглась в его обособленную жизнь спустя несколько месяцев после свадьбы. Бьякуя внимательно просматривал входящие документы и был полностью погружен в работу, когда ему сообщили, что пришла его жена. Минутное раздражение смешалось с беспокойством, вдруг случилось что-то в поместье?! Он коротко кивнул, и его лейтенант пропустил в офис хрупкую фигурку, прижимающую к груди теплый плащ. Она тихо, на грани шепота, попросила прощения, проговорила что-то на счет портящейся погоды и, оставив на боковом стуле сверток, бесшумно исчезла в дверном проеме, так ни разу и не оторвав от пола взгляд. Еще несколько минут он смотрел на задвинувшиеся седзи, пораженный этим проявлением неуместной, казалось бы, заботы, а потом вернувшийся лейтенант сдержанно заметил: «Красивая у вас жена, Кучики-тайчо». «Да, красивая», - мысленно согласился он, возвращаясь к документам и стараясь не думать о странном поступке по сути чужой для него женщины. Тогда впервые ему от чего-то стало неудобно. * * * Спустя некоторое время Бьякуя освободился со службы раньше, чем обычно и возвратился домой к полудню, неся в руках одинокую белую лилию, в непонятном порыве купленную для жены. Он не заметил, как невзначай стал наблюдать за девушкой из окна своей комнаты – она медленно бродила по саду и всегда останавливалась у небольшой клумбы с этими цветами, касалась их лепестков, снимая вечернюю росу, и подолгу могла неподвижно стоять рядом, слегка склонив голову, будто преклоняясь перед их чистотой. Какого же было его удивление, когда старый слуга сообщил, что госпожа еще не вернулась с ежедневной прогулки в Руконгай. Пара часов ожидания породили уйму неприятных вопросов и еще более неприятных ответов, он практически не находил себе места, благодаря стальную выдержку, которая не позволяла вскочить из-за стола и начать мерить шагами кабинет. Хуже было то, что он не мог понять, что порождает в нем это смятение. Незнание, беспокойство или… ревность? Когда же уставшая она все-таки вернулась, он навис над ней грозовой тучей, обжигая ледяным взглядом и словами. Девушка дрожащим голосом обреченно просила прощения, а когда подняла на него свои синие глаза, в них было столько странной тоски, что холодно отчитывающий ее Бьякуя осекся на полуслове. Все сомнения и домыслы мгновенно пропали, словно слой пыли, смытый весенним ливнем. «Ты теперь моя жена», - сухо проговорил он. – «Не выходи за пределы поместья одна». Она удивленно дернулась, губы приоткрылись в желании что-то сказать, но передумали, и с них слетело только: «Благодарю вас, господин Кучики». На несколько мгновений она замерла в поклоне, а после, увидев, что он отвернулся, тихо выскользнула за дверь. Лилия на его столе так и засохла, но это было уже не важно, он приносил ей другие цветы. * * * К тому моменту, как это случилось, они были вместе почти год. Его часто как молодого капитана посылали на грунт разбираться с особо сложными случаями, обычно они ограничивались встречами с большими группами пустых и много времени не отнимали, верный Сенбонзакура неизменно крошил врагов. В тот раз им повезло меньше, попавшийся холлоу оказался невероятно сильным и стальные лепестки практически не наносили ущерба, большинство кидо отражалось от крепкой шкуры. Удача не благоволила – пришлось очень тяжко. Самым обидным стала глупая допущенная ошибка, едва не стоившей ему жизни. Спустя несколько дней проблема была решена, вернувшись в Общество Душ, Бьякуя надменно отказался от госпитализации, позволив лишь поверхностно залечить раны. С детства осталась твердая уверенность, что получаемые повреждения есть расплата за содеянное, даже если ты не до конца понимаешь, в чем виноват. Тем не менее, Унохана-тайчо настоятельно попросила его отдохнуть и несколько дней не нарушать постельного режима, пока тело не заживет до той степени, когда его уже не будет мутить от каждого шага. Бьякуя вернулся в поместье поздней ночью и в очередной раз поразился, как его жена, не обладая и малейшими признаками реяцу, может так точно чувствовать его присутствие. Растрепанная, босая, в одном спальном юката, она кинулась к нему через половину сада, пока он, стараясь сохранить твердость в походке, пытался добрести до дома. Вот девушка замерла в паре шагов, не решаясь подойти ближе, а в расширяющихся глазах постепенно нарастал панический ужас. Начала что-то бессвязно лепетать, но слов сквозь шум ветра не слышно. Чего она так боится? Неужели запятнанного кровью хаори? Мир потерял четкость, клумбы и усадьба опасно накренились на бок, мелькнула последняя очень странная мысль на грани бреда: «Как она так быстро и безбоязненно может двигаться по такой наклонной поверхности?» И его настигла тягучая тьма забытья, без снов, без тревожных мыслей, без глупого страха и навязчивого шепотка. Он не помнил, как на крик выбежали заспанные слуги, как помогли молодой госпоже отнести его в дом и бережно уложить на футон – ровным счетом ничего, пока медленно, словно разливаясь змеиным ядом по телу, к нему не вернулись боль и сознание. Сквозь приоткрытые седзи в комнату струился робкий луч лунного света, выхватывая из темноты размытые очертания предметов: изогнутые ножки стола в углу, изъеденную барельефом стену напротив и тонкую, ссутуленную фигурку рядом. Неосознанно дернулась рука, ладонь еще помнила тепло чужих пальцев, едва касавшихся кожи, тихий шорох – девушка вздрогнула, прикованный к окну взгляд упал на него. В ее судорожных движениях не было привычной размеренности и спокойствия, просидев с ним не один час, она растерялась, не зная, что делать теперь. С губ сорвалось практически отчаянное «Господин Кучики», девушка, снова схватив его за руку, тут же испугалась своей несдержанности, но прежде, чем успела отдернуть дрожащие пальцы, он сжал ладонь, не позволяя ей этого сделать. Она замерла, опущенная голова, упавшая на лицо челка, изредка вздрагивающие плечи, не заглянуть в глаза, а почему-то так захотелось. «Сколько прошло времени?» - голос сухой как пересохшие губы, на большее сил не хватило. «Более суток, господин Кучики» - официальное, привычное обращение вдруг начало резать слух, наверное, это был вызванный жаром бред, порождающий уйму не имеющих никакого значения вопросов и желаний. «Ты все время была здесь?» - на этот вопрос он и так знал ответ, но оставаться в звенящей тишине было невыносимо. Мгновения молчания и едва слышное, смущенное «да», и сразу за ним поток извинений, казалось, она готова просить прощения каждый раз, когда не уверена в правильности своих поступков… на всякий случай. Он закрыл глаза, похоже, его опять начало мутить, тяжесть в висках перерастала в давящую боль, но это не помешало задать давно мучавший вопрос: «Почему ты все это делаешь?» - и, предугадывая возможный ответ, - «жена не обязана…» Растерянный взгляд, то приоткрывающиеся, то закрывающиеся губы в немом ответе, который невозможно прочесть, начали влажно блестеть большие глаза, теплые пальцы в руке сильнее задрожали. «Я хочу знать ответ», - практически приказ, он сам не понимал, что хотел услышать, но плохо разбираемые через учащающиеся всхлипы слова, наконец, донесли до него смысл происходящего. Лгут люди, лгут великие писатели, лгут поэты. «Люблю». Разве можно описать огненный ком внутри, растекающийся по телу раскаленной магмой один скупым словом?! Разве можно пробиваемые, словно электрическим током, нервы втиснуть в рамки короткого понятия?! Разве можно рвущееся из тесной клетки ребер сердце и ощущение вновь обретенного дыхания заковать в малодушный термин?! Глупо, нелепо, абсурдно…. Это слово он никогда не повторит, потому что оно… слишком простое. Она порывается встать, ломаным быстрым движением, но он не выпускает ее руки, в бессознательном порыве тянет на себя, пусть только не уходит. Девушка практически падает, Бьякуя ловит ее и одним движением обхватывает хрупкое тело, прижимая к себе. Горячее дыхание на груди, чужое и такое родное тепло, судорожно вцепившиеся в ворот его юката пальцы. Он не знал как пахнут ее волосы, теперь, прижимаясь щекою к ее затылку, знает. Теперь знает, что есть только одно определение всему, что с ним происходит, только одно описание этому счастливому томящему чувству: «Хисана», - девушка вздрагивает, а он вновь проваливается в ненавистную тьму беспамятства. * * * Как странно ухаживать за собственной женой. Она принадлежала ему и перед людьми и по закону, но как, оказывается, сложно лишний раз коснуться ее, и в ответ на смущенную улыбку, снова чувствовать себя неуверенным мальчишкой. Больше он не наблюдал за Хисаной из окна, когда та гуляла по саду. Он бродил по узким тропинкам вместе с ней, ловил изящные руки и целовал тонкие пальцы, а она не опускала глаз и нежно улыбалась ему, когда ладонь мужчины любовно обнимала за тонкую талию и притягивала к себе. Никакими словами не описать то теплое чувство, возникающее, даже если просто находишься рядом, можешь без стеснения наблюдать за ней, убирая непослушную прядь с лица, невзначай касаться пальцами мягких губ. Но со временем этого стало недостаточно. К тому моменту он ни разу не переступал порога ее спальни. Даже в первую брачную ночь, когда слуги расстелили для них большой двуспальный футон, девушка до рассвета просидела на нем одна, ожидая супруга, но тот так и не появился. Тогда ему не было дела до нее, она не интересовала Бьякую. Теперь ситуация в корне изменилась, и ему было неловко вдвойне, потому что он догадывался, какими домыслами и предположениями изводила себя в ту ночь брошенная собственным мужем женщина. Но даже томимый грызущим чувством вины, ежедневно купаясь в потоках теплого обволакивающего счастья, излучаемого девушкой, он понимал – сдерживаться становится все сложнее. Еще большим грузом на плечи ложилось осознание, что конечный выбор остается за ним, тихая покорная Хисана подчинится, но не нарушит ли это установившуюся гармонию, которая казалась такой хрупкой, когда по телу растекалось сладкой патокой желание. И однажды он не удержался, незаметно для себя переступив лично проведенную черту целомудрия. Девушка в тот вечер как обычно бесшумной тенью проскользнула к нему в кабинет, когда Бьякуя дописывал ответ на пришедшее прошение от главы другого клана. Судя по чернеющему за окном небу и крупным звездам время близилось к полуночи. «Уже поздно, Бьякуя-сама», - тихий голос журчащим ручейком ласкает слух, она присаживается рядом, и в ее глазах мелькают искорки беспокойства. – «Что-то случилось?» «Нет, милая», - он берет ее руку в свои и греет дыханием маленькую ладонь. – «Просто остались незаконченные дела, ничего важного, ложись спать». Наклоняется, чтобы едва коснуться уголка ее рта, безмолвно желая доброй ночи, и выпустить из не успевших сомкнуться вокруг тоненькой талии объятий, но в мираже иллюзорной близости, на мгновение прикрыв глаза, затягивает поцелуй, и тот перестает быть невинным. Язык скользит по неплотно сомкнутым губам, настойчиво требуя большего, и девушка дергается – рефлекторная реакция на незнакомое действие. В неудержимом порыве он притягивает ее за затылок ближе, не позволяя оборвать сладкую негу, ловит удивленный вздох, и мягкие губы поддаются. Кажется, совсем недавно она пила травяной чай, иначе, откуда этот легкий немного терпкий привкус. Хисана отвечает ему, нерешительно, медленно, словно испытывая себя, тонкие пальчики касаются щеки, гладят лицо, скользят вдоль висков за уши, перебирая шелковистые пряди. А он не может оторваться, целует, целует… вот уже подбородок, скулы, пульсирующую жилку на шее, осторожно, но в то же время повелительно, ненасытно…. Девушка откидывает голову назад, позволяя мужчине ласкать себя, касаться языком ямочки у ключиц, нежной впадинки между грудей, скользить руке возлюбленного под край дорогого кимоно. Туго затянутое оби мешает, ограничивает и словно напоминание о страхах заставляет его оторваться от желанной женщины. «Извини меня», - слетает с помнящих жар ее тела губ, руки ослабляют хватку и безвольно падают с худеньких плеч. Хисана непонимающе смотрит на него, в синих глазах отблески едва улавливаемого удивления, смешанного с разочарованием. «Супруг мой», - шепчет она на грани слышимости, - «Бьякуя-сама». Короткий всхлип, и девушка прячет лицо у него на груди, прижимается всем телом. А он проклинает себя за то, что как бы ему не хотелось вечно находиться в теплых объятиях, замерев и затаив дыхание, ставшая ненавистной мужская натура будет требовать игры по своим правилам, будет ломать и комкать практически идеальную, отточенную годами выдержку, и, наконец, заставит либо сдаться, либо разорвать кольцо нежных рук, так трепетно касающихся его. Удары сошедшего с ума сердца отмеряют неверные секунды, время движется мучительно медленно, растягиваясь в столетия, и ее тихий немножко охрипший голос, заставляет Бьякую вздрогнуть. Ей тоже сложно и неимоверно страшно, но сданные богами карты по одной вскрываются, и, как оказывается, она гораздо храбрее него самого. «Не отвергайте меня, прошу вас», - вот и ответ. Выбор, на который ему не хватило решимости, сделала она. Прижимающая к земле гора исчезает, словно пронзенный клинком пустой, и он за головокружительной легкостью не замечает, как судорожно его пальцы рвут причудливый узел оби, не в состоянии кропотливо его развязывать. Он уже даже не целует ее, буквально подмяв под себя – прижимается лицом к маленькой груди, плоскому животу, к сведенным пока еще коленям, вдыхает пряный женский запах, чувствует, как хрупкое тело благодарно отзывается на хаотичные прикосновения. Девушка куда менее смущенно отвечает на настойчивый поцелуй и покорно позволяет мужской ладони скользнуть между ног. Сложно, практически тяжко сдерживаться, но он не может позволить себе сделать ей больно, и, слушая сдавленные стоны, овладевает только после того, как явственно ощущает проходящую вдоль девичьей спины дрожь нетерпения, а слетающие с приоткрытых губ звуки не начинают напоминать жалобное томящее поскуливание. Позже ночью, лежа уже в спальне и прижимая к себе спящую измотанную жену, он, отдаваясь в распростертые объятия сна, ловит последнюю мысль, которая заставляет его улыбнуться. Ведь многое загадочное и ставшее неясным в, казалось бы, уже изведанном мире связано с ней, его единственной. * * * Когда человек счастлив, время для него останавливается, и он уже не замечает, с какой на самом деле дикой скоростью оно утекает сквозь пальцы. Но потом, очнувшись от блаженного беспамятства, вдруг приходит самое страшное осознание – не вернуть того, что было неисправимо исковеркано и порушено жестоким тиканьем часов. Как давно поселилась в ней эта болезнь, он не знал, но признаки ее пробуждения были на лицо – Хисана начала бледнеть, цвет спал с лица, она стала походить на беззвучно скользящего по дому призрака. Потом слабость не позволила ей более выходить за пределы поместья, и девушка совсем зачахла от невыносимого безделья. Часто теряла сознание, порой, чтобы добраться с одного конца дома до другого, ей приходилось не раз останавливаться для минутного отдыха, все чаще, все дольше…. Он сбился с ног, пытаясь найти причину скоропостижного развития хвори: приводил в дом знаменитых лекарей, находил в Руконгае старых целительниц, обладающих неподдающимися объяснению способностями, обращался в четвертый отряд, но все было тщетно. Все они только разводили руками, не в силах определить даже природу самого заболевания. Вечно грустная Унохана-тайчо, осмотрев девушку, тихо сказала ему в коридоре: «Видимо, пришло ее время», - и ушла, а он остался стоять перед закрытыми седзи в безмолвном желании рвать на себе волосы и выть раненым зверем. Он бы отдал ей свои силы, принял бы ее болезнь, если бы только мог, если бы только была надежда на самое призрачное спасение, но все оказалось бессмысленным. Глава самого могущественного из четырех благородных кланов не имеет права на счастье, оно не уживается под одной крышей с титулами и богатством. Остается только ненавидеть жизнь за то, что не смог поделиться ею с единственным, самым важным человеком – его проклятье ударило совсем не по нему. __________________________________________ Кровь пропитала одежду, та влажно липнет к телу, наполняя воздух приторным душком смерти. Силы медленно утекают, капая с пальцев и лезвия Шинсо. Рядом чей-то крик, сквозь плотную пелену тумана, внезапно его окутавшего, не разобрать чей, не понять о чем. Тонкие руки цепляются за хаори, пытаются удержать, но и им не хватает сил, он понимает, что медленно опускается на землю. В замутненном сознании мечутся умирающие вместе с ним слова, которые необходимо сказать, он обязан успеть, ведь девочка единственная, кто имеет беспрекословное право на всю правду, занесенную пылью времени. Уже лежа на расстеленной циновке под пристальным взглядом капитана четвертого отряда, он все же собирает остатки воли. В заледеневшей за десятилетия душе бьется цепляющийся за жизнь призрак того, кого больше никогда не будет. Он так и не смог отпустить ту, что была ему дороже жизни, эгоистично заперев в клетке воспоминаний и вечного траура. Но вот в дающейся с трудом речи проскальзывают совсем несвойственные ему интонации, превращающие сухую, необходимую информацию, нужную ей для вступления в наследование, в нечто похожее на исповедь. Сквозь боль и заполняющую сердце пустоту он чувствует, как дрожат хрупкие руки, прижимающие к груди его ладонь, закрывает глаза, чтобы не видеть слезы на юном лице. Теперь у него не осталось обязательств, больше его ничто не держит: все клятвы исполнены, все грехи осуждены, все секунды отсчитаны. И он рвется к холодным объятиям, чтобы пройти по тому же пути, что и она, пятьдесят долгих лет являющаяся к нему во снах. Говорят – умирающий человек видит перед глазами всю свою жизнь, как последний шанс для покаяния. Ложь. Он не видит ничего, кроме густой вязкой тьмы, которая засасывает в себя, застилает глаза, забивает уши, льется в горло, отбирает последний судорожный вдох. Где-то на задворках гаснущего сознания приходит понимание – он не достоин даже попытки, ему не искупить грехи, даже теперь. P.S.: Казалось бы, ему стоит возненавидеть судьбу за то, что не дала уйти и воссоединиться с возлюбленной, что даже смерть не пожелала марать о него свое холодное безжалостное оружие, но вместо этого в душе греется внезапное спокойствие и умиротворение, а там, где столько лет хранилась боль, по капле ежедневно просачиваясь в кровь, теперь медленно разрастается сладкое, вязкое словно мед тепло. Такое же, как и то, что чувствуют пальцы, касаясь простыни со следами знакомой реяцу. Она не дождалась его пробуждения, но, возможно, это к лучшему, ему необходимо разобраться с глупыми вопросами, ответы на которые он успел забыть.