не могу назвать тебя "мое счастье", поскольку нет в тебе ничего моего, кроме одиночества(с)
- Нам сложно уживаться с тем, у чего нет названия, - Кейтлин тянет ногу, чтобы поправить чулок, и Барри отчаянно пытается сосредоточиться на ее словах. Доктор Сноу не замечает его мучений, ей просто хочется говорить перед тем, кто достаточно умен, чтобы понимать и достаточно скромен, чтобы не перебивать ее каждые две минуты. А ей нужно говорить, слова скребутся в горле, требуют выхода и не находят. Кейтлин приучает себя кусать губы и заталкивать их обратно. Это обычно называют "одиночество". Когда не спешишь с работы домой, потому что спешить не к кому. Когда пользуешься тем, что добрый и послушный Барри готов сидеть рядом и просто слушать то, до чего больше никому нет дела. Ему, скорее всего, тоже нет, но Кейтлин в принципе устраивает то, как хорошо он делает вид. Кейтлин в принципе устраивает то, как называется ее состояние. Ей почти нравится этот бледно-голубой ярлычок на стеклянной банке, в которой она закупорила саму себя. Это лучше, чем находиться в чем-то подвешенном, безымянном. Например, потом она сможет сказать, что была "пьяна". Буквы на этом ярлыке немного размыты, и бумага пахнет полынью. Но такое определение лучше, чем "честна настолько, что мне будет невыносимо больно это признать". Поэтому Кейтлин продолжает говорить, ведь у нее есть заготовленные пути отступления. - Циско все время придумывает имена мета-людям... Как думаешь, почему? - Потому что он может? - Барри пожимает плечами. У Доктора Сноу непривычно (неприлично?) короткая юбка, и герой Централ-Сити мысленно пытается решить: хорошо или плохо, что она не одевается так в СТАРлабс? Кейтлин наклоняется ближе, от нее почти не пахнет алкоголем, только полынью и чем-то сладким. У нее пылают щеки, и глаза, как два колодца, на дне которых блестит вода. - Потому что они, черт возьми, очень страшные, - горячо выдыхает она в лицо Барри. - Мета-люди. Но если на них нацепить этикетки с забавными прозвищами - все кажется немного ненастоящим. Не таким пугающим. Ну кто, скажи на милость, будет бояться Мультиплекса? Аллен фыркает от смеха в стакан содовой, а Кейтлин улыбается неуверенно, как будто просто старается повторять за мимикой Барри. Ему она кажется очень красивой, слишком красивой, пожалуй. Как будто сегодняшний образ Сноу нарушает какое-то вселенское равновесие, колеблет невидимые весы, притягивая возможную беду. Или Кейтлин просто не вписывается в ярлык, который все привыкли видеть на ней? Самой Кейтлин кажется, что у нее нет сил улыбаться по-настоящему. Не сейчас, не в прокуренном баре, когда в ней соотношение боли и абсента практически один к одному. Кейтлин ощущает себя стеклянным бокалом, внутри которого застыл полупрозрачный холод, а сверху все капают и капают чем-то раскаленным. Стенки вот-вот треснут и выплеснут наружу все содержимое. Люди иногда называют это "усталость". И, дьявол, Сноу почти готова согласиться с ними. Она почти готова признать: я слабая, я устала, я не могу больше бороться. Если только это поможет ей не вгрызаться ночами в подушку, чтобы никто не услышал, как кошмары пытаются выцарапать крики из ее горла. Потому что они глупая команда героев и, глядя на Барри, она не может опускать руки. Потому что, пока она считается "сильной" - права на то, чтобы выть от страха у нее нет. Кейтлин старательно натягивает улыбку, чужой костюм, который слишком жмет. Но есть правила, алгоритмы, которым необходимо следовать. Они пришли сюда веселиться и отдыхать, и Кейтлин с помощью очередного шота пытается приклеить к себе ярлык "мне весело... мне, правда, весело, мне - черт возьми - безумно весело". Ярлык путается в бледных пальцах, заплетается, как и язык после выпитого. Кажется, люди называют это "потерянностью". В каждом взгляде Кейтлин, брошенном из-под отяжелевших ресниц, закодировано только одно: "Не переставайте любить меня, когда я стану слабой". Если бы Барри умел читать мысли, он бы прямо сейчас забрал Кейтлин домой, укутал ее в плед и сидел бы у ее постели до рассвета. Если бы Барри мог, он унес бы все кошмары Кейтлин так далеко, чтобы они потеряли дорогу обратно. Но самый быстрый человек на Земле, под своим ярлыком - всего лишь человек. Он молча пытается подобрать к Кейтлин пароли, коды доступа, нащупать ариаднову ниточку в кромешной темноте. По правде говоря, в этом деле они оба проваливаются, натыкаются на исписанные затасканными словами стены. Прижимают к ним разгоряченные лбы, словно пытаются впечатать себе что-то в подкорку. Люди в таких случаях говорят "чувство вины", пожимают плечами и оставляют вас наедине с диагнозом - не смертельным, но хроническим, как отит. Дышать, по крайней мере, мешает примерно также. Барри и Кейтлин, вроде, не одни, но каждый из них танцует с собственными призраками и соблюдает дистанцию. Раз-два-три, раз-два-три. У Доктора Сноу кружится голова, как будто она действительно вальсировала только что по залу под оглушающую тишину в собственной голове. Они тянут друг к другу руки, на ощупь. Но все равно смотрят в разные стороны. Иногда желания помочь недостаточно, если ты сам надломлен в том же месте. Сколько не склеивай, надлом совпадает с надломом - все рушится. Для этого придумано слово "бессилие". Оно изламывает так, что нет сил больше говорить, только смотреть другому в глаза, искать что-то в них с отчаянием и спокойствием одновременно. Коктейль смертников, который сочится у них из пор, уголков глаз, кончиков пальцев. Каждое прикосновение друг к другу превращается в кислотный ожог. "Друзья" - Кейтлин не говорит это, а буквально навешивает на Барри. Ярлык, граница, ясные понятия, которые нужно произнести и откреститься от всего, что не впишется. Кейтлин произносит "друг", как защитное заклинание, которое оградит ее от любого излишнего контакта. Барри произносит "друзья" мягче, катает по небу, пытаясь прочувствовать вкус надежды. Кейтлин научилась хладнокровно убивать надежду и в себе, и в других. У нее дрожат колени, и в ушах шумит от количества выпитого, но в голове только кристальный лед - болезненная ясность. Она нервно извиняется и уходит в дамскую комнату, чтобы там долго держать полыхающие руки под ледяной водой, пока вовсе не перестанет их чувствовать. - Ты, как жена чертвого капитана дальнего плавания, - сообщает Кейтлин своему бледному отражению, - Только твой капитан давно умер, а теперь ты сама себя топишь... Пол притягивает к себе магнитом, и Доктор Сноу медленно сползает на него, не чувствуя, насколько ледяная тут плитка. У нее болят ноги от тесных туфель, а чулки слишком впиваются в кожу. Про такое, как правило, говорят "ерунда". Но Кейтлин обнимает себя за колени и давится, давится слезами. У нее ногти ломаются, когда девушка скребет ими по керамике, будто пытается прокопать туннель в ад... или откопать кого-то из-под земли. Барри находит ее минут через пятнадцать - потерянную, с размазанной тушью, не такую красивую, как в начале вечера. Он думает, что это делает их ближе, но когда парень прижимает дрожащую Кейтлин к себе - ему кажется, будто он пытается обнять стеклянную стену. Наверное, где-то под всеми ярлыками, они просто люди. Только не могут снять все оболочки и добраться до этого. Стоит соскрести один слой, как под взгляды призраков из-за спины, нарастает следующий. Их могли бы назвать "безнадежными", когда Кейтлин отстранятся от Барри, даже не глядя на него. Когда он отводит взгляд, потому что боится множить их скорби в отражениях зрачков. Но сегодняшней ночью Кейтлин есть кому укрывать одеялом, которое она так часто сбрасывает. Сегодняшней ночью есть кому держать за руку Барри - и следы от чужих ногтей на запястьях будут казаться ему странным оберегом от собственных кошмаров. Их стоило бы назвать "безнадежными", но они упрямо называют друг друга "друзья".а в соревнованиях по тотальному одиночеству мы бы разделили с тобой гран-при(с)