Что он сделал

Пригорюнясь, по-бабьи обхватив щёку ладонью, бургомистр вольного города Эсгарота смотрел на стоящую перед ним Ингрид. Что делать с этой дурой? – топталась, бессмысленно совершая круги в голове, мысль. Хотелось взяться за лицо обеими руками и посидеть так минут пять, пока улягутся круговерти соображений и планов, – но какую-то реакцию необходимо было выдать уже сейчас. Ведь народ – пусть и в лице одной-единственной его представительницы – ждёт, а терять его уважение нельзя никогда. Даже перед единственной представительницей. Он снова взглянул на архивариуса: та стоит, нервно перебирает пальцами складку юбки. Ощипывается как курица, с пренебрежительной усмешкой подумал бургомистр и сменил позу, плавным движением собрав пальцы в кулак и уже в него, а не в расслабленную ладонь – в собранную, крепкую, энергичную руку правителя – уперев скулу. Так он себе нравился. – Ну и что же ты хочешь рассказать народу, дитя моё? – голосом, гармонично соединившим в себе отеческую заботу, братскую любовь, сыновнее уважение и ещё пару-тройку не столь явно выраженных чувств более отдалённых родственников, спросил он. – Жители города должны знать, что Бард-лучник – потомок Гириона… – пролепетала архивариус, растерянно глядя на бургомистра, сидящего перед ней с таким сонмом сочувственно-понимающих оттенков выражения на оплывшем лоснящемся лице, что больше напоминал исторгающего из себя мириады миров бога Кришну. Но, к счастью, о Кришне в Эсгароте никто не знал (а стало быть и не сталкивался с его назойливыми поклонниками). Зато здесь достаточно хорошо помнили о героическом Гирионе, что и не преминул отметить бургомистр. Не меняя внимающе-доброжелательного взгляда и не убирая руки от лица, он аж подобрался под столом. Нет, правду папенька сказал когда-то – от женщин одни проблемы; вольно или невольно, а беду они причинят. И что её, дурищу, заставило копаться в записях двухсотлетней давности? – По тем записям получается, что именно он происходит из семьи… Ей что, на службе заняться больше нечем? Больно времени много развелось свободного – по полкам лазать, старые документы разбирать? – …Я проверила, ошибки быть не может!.. Ошибки, дорогуша, не может быть в том, что ты у нас слишком мало загружена делом, вот и есть время тратить его на всякие никому не нужные изыскания, ищейка нашлась мне тоже. И из этого положения два варианта: либо мы даём тебе побольше обязанностей, чтобы не до расследований было, либо сокращаем твой рабочий день… и жалованье. От второго городу прямая экономия и выгода, между прочим. Бургомистр улыбнулся так понимающе, что у всякого, кто имеет сердце с двумя желудочками и необходимым количеством клапанов, где-то в области этих самых клапанов непременно разлилось бы тёплое ощущение благодарности за то, что этот занятой и постоянно пекущийся об отечестве человек так глубоко разделяет твои заботы. Видя эту улыбку со всей её искренностью, с легко прочитываемой товарищеской поддержкой, с оттенком «дружище, ну что же ты молчал об этом раньше, сейчас мы всё вместе решим!» – невозможно было поверить, что родилась она не в глубинах необъятной души такого вот человечища, а в бесстрастной глади зеркала в результате длительных тренировок. – Вы… вы согласны со мной, правда? – ободрённая этой улыбкой, спросила Ингрид. Бургомистр встал и подошёл к ней. Он был такой огромный, величественный в своей огромности, так заполнял пространство золотой вышивкой и мехом своего одеяния, так блистал золотисто-рыжими ухоженными волосами, что казался живым памятником самому себе – особенно рядом с ней: маленькой, скромно одетой, а сейчас ещё и втянувшей голову в плечи от невыносимой значимости его присутствия. – Давай подумаем, как нам лучше поступить, дитя моё, – всё с той же искренней интонацией произнёс он, беря архивариуса под локоток. Попутно бургомистр не забыл как бы невзначай этот локоток пощупать, и привычно сморщился в сторону – тоща, как моща, ничего не скажешь: сокровище, на базаре за фунт такой убоины ещё и приплатили бы, только возьми. Да этот ваш Бард просто извращенец, право слово. – Ведь необдуманными, торопливыми действиями мы можем не столько помочь, сколько навредить нашему общему другу. – Навредить?! – архивариус распахнула глаза так, что между ресницами сверху и снизу поместилось по целому маленькому бургомистрику, изогнутому в соответствии с кривизной блестящих зрачков. – Навредить… Барду?.. – Ну конечно, дитя моё. Именно навредить, я не оговорился, и ты не ослышалась. Ты так неиспорченна и наивна, – как распоследняя идиотка, у которой вместо мозгов прокисшая икра, – что ещё не понимаешь, как несправедливы, недальновидны и завистливы могут быть люди, – а всё потому, что закопалась у себя в бумагах плесневых, как клоп в перине, и строишь недотрогу, ни черта не понимающую в нормальной человеческой жизни. – Сообщив народу о том, кто такой Бард, мы возбудим ненужные сомнения, опасные мечтания, а то и недовольство, – ну да, каждый пьяница и оборванец, узнав о том, что у Гириона осталось какое-то выжившее потомство, «вдруг» вспомнит о том, как его бабушка рассказывала о жаркой ночи с душечкой Гири, а потому именно он, как прямой потомок короля, заслуживает престижной должности в ратуше или хотя бы горсточку мелочи на опохмелку. – Давай обождём немного, всего лишь до того момента, когда мы узнаем, что наши недавние гости с длинными бородами добрались до своей горы. – Но зачем ждать? – пискнула архивариус. Её и видно-то не было из-под широкого, шитого золотым галуном (привезён, между прочим, из Гондора, это вам не хухры-мухры дешёвое) рукава, со скромным достоинством облекающего руку великого человека. Великий обладатель великой руки осторожно вздохнул. Спокойствие, только спокойствие. Напрямую же этой курице не скажешь, что ему нужно просто-напросто обдумать её слова и выработать какой-то дальнейший план действий… – Сейчас, дорогая Ингрид, люди и без того слишком возбуждены произошедшим, – низкий бархатистый голос обволакивал, окутывал, укачивал на волнах спокойствия. – Все эти перспективы, открывшиеся в связи с возвращением гномов, с овладением сокровищ Горы… Кто-то может решить, что Бард сам инициировал нахождение этих документов, – ха-ха, где ему, прямолинейному недотёпе, дуболому негибкому! – и теперь хочет половить рыбку в мутной воде. Давай подождём, пока события сами подскажут нам, что делать. Эту тайну знаем мы вдвоём, и вдвоём же найдём подходящий момент, чтобы возвестить эсгаротцам о том, что к ним вернулся их истинный король… Голос тёк – сладкий как мёд, он заполнял весь мир вокруг своим вязким, таинственным обаянием, и как мухи, тонули в нём все сомнения и страхи. Здесь любому – а не только мало знакомой с интригами и хитростями леди архивариус – начало бы казаться, что вот уж теперь дело точно будет сделано правильно, после того, как за него взялся такой специалист с таким удивительным знанием жизни. Голос окружал медовой, сладкой уверенностью в хорошем исходе, делал весь мир вокруг янтарно-золотистым, тёплым, управляемо-безопасным – то есть тем местом, где не грозят никакие проблемы, потому что над этим миром царит такой убедительный и уверенный в себе голос... Вот что значат многолетние тренировки. * * * …Когда Ингрид ушла (едва передвигая ноги, как сомнамбула, загипнотизированная магическими переливами начальственного голоса), бургомистр долго сидел за столом, прикидывая, вертя мысль так и эдак. Что-то его беспокоило в услышанной информации. Нет, конечно, то, что Бард – потомок самого Гириона, это вполне реально. Если Гирион был нормальный мужик, что могло помешать ему иметь детей? – вот то-то и оно. А вот что делать с этой информацией, позволить ли ей выплыть наружу, или каким-то образом удержать, вопрос другой. И гораздо более серьёзный в свете сегодняшнего дня… За окном была привычная картина: статуя, изображающая отца города, мокла под серым зимним дождиком, дальние дома скрывались в тумане. Бургомистр рассеянно щёлкнул по глянцевым листочкам мандаринового деревца, ловящего скудные потоки света, которому удалось просочиться сквозь радужные переливы свинцового стекла, забранного в частую металлическую решётку. Несмотря на сырость за окном, дерево пора было поливать; градоправитель взял позолоченный кувшин, украшенный насечкой, и принялся ухаживать за подопечным. Кувшин, хоть и не из литого золота, был тяжёл, и держать его приходилось двумя руками. Вроде бы Ингрид не болтлива, да и знакомых у неё не так чтобы уж очень много, растрепать некому. Но с другой стороны – что может заткнуть женщине рот, если ей приспичит чесать языком? Заставить её замолчать не так-то и просто. Бургомистр не был склонен к убийству, как средству заставить кого-то не разглашать информацию – примитивно, неизобретательно, фу. Непосредственное лишение жизни ему претило, как грубый, бескомпромиссный, а самое главное – необратимый выход. Он предпочитал всегда оставлять лазейки и дверцы, которыми при случае можно было воспользоваться. Тысячи таких лазеек всегда были у него под руками, в том числе и потому, что он никого впрямую не убивал. Скорее он мог отвернуться от совершающегося, нежели инициировать его, потому что был он торгашом, человеком, всегда и во всём ищущим материальную выгоду – а с мертвецом, как известно, вести товаро-денежные отношения затруднительно. Хотя иногда, конечно, и возможно – например, прибыльно торговать именем покойника… к примеру, того же Гириона. Что возвращает нас к уже указанной мысли. Сейчас он – правитель Эсгарота. Что может помешать ему остаться таковым же и далее, когда выплывет наружу тайна о происхождении лучника? Бургомистры живут, и неплохо живут, при королях и герцогах, являясь их наместниками и непосредственными исполнителями власти. Правда, совершенно не хочется вставать под руку этого длинного дурака с чугунными мозгами… стоит ли он того, чтобы отдавать ему власть? Заслужил ли? Бургомистр вольного города Эсгарота опустил кувшин на столик и остановился напротив поясного зеркала, хорошо отрепетированным плавным движением уперев руку в бок. Зеркало отразило своего хозяина во всём его правительственном великолепии. Заботливо, как преданная жена, оно пробежалось по завитым волнам рыжеватых волос, рассыпанным по дорогому меху воротника, блеснуло на завитках галуна и гранях драгоценных камней в пуговицах, мягко замерцало на бархате камзола, с уважением обрисовало всю дородную фигуру – и остановилось на представительном, освещённом мягкой милостивой улыбкой, ярко-розовом лице, которое так украшали воинственные стрелы усов и наконечник копья, в форме которого подстрижена была бородка. Ну не красавец ли? – вздохнул бургомистр, оглядывая себя и справа, и слева, ладонью подбирая привыкший к удобному креслу зад и придавая ему более крепкие очертания. И вот эту всю радость менять на полоумного Барда, который носится по городу, как некормленая борзая, и только и знает, что пытается разобраться с самим собой? Да как он сможет править городом? Куда ему, с больной головой и нечистой совестью? У самого-то бургомистра совесть была кристально чиста и совершенно спокойна. Он был уверен – свято уверен, до полной безмятежности в светло-серых глазах навыкате – что всегда поступал и поступает правильно, именно так, как нужно ему самому и городу. А если город этого ещё не понимает, то поймёт со временем, когда сможет пожать плоды его, бургомистровой работы. Люди… за них вообще всегда нужно решать, сами они такого напортачат, что потом в три года не расхлебают; из этого напрямую следует, что у власти должен находиться человек мудрый, опытный… обаятельный, опять же. Ну и разбирающийся в деньгах, ибо управление – это прежде всего финансы. А с такими данными нужно родиться. Да что и говорить, разве фамилия, семья даёт способности к управлению? – махнул мягкой ладонью градоправитель, садясь за стол. Вызванный секретарь растопил огонь в камине, налил подогретого вина с пряностями в чеканный бокал, и ссутулился у двери. С лёгкой, почти дружелюбной усмешкой бургомистр посмотрел на эту гротескную фигуру. Да, бедняга целиком и полностью является его творением. Конечно, другой правитель давно выгнал бы этого чересчур угодливого подлипалу, который только и мечтает, как ему разжиться на авторитетной, близкой к сильным мира сего службе. Но бургомистр совсем не таков, чтобы разбрасываться искренними, честными придурками – ведь этот очень честен и искренен именно в своей жадности и подхалимстве. Как раз пусть остаётся на месте. Пусть каждый, кто видит его, составляет мнение о хозяине по слуге, пусть думают, что бургомистр недалёкий, жадный до лести тип. Маска такого рода – одна из самых надёжных, ведь люди охотно верят именно в то, что ближний – дурак и ничтожество. Так что спасибо тебе, дружок, за твои глупые глаза, за твоё рвение услужить, за твой лай на некоторых посетителей… в общем, за многое. За очень многое. Продолжай в том же духе. Секретарь поцеловал руку бургомистра и удалился; может быть, опять начнёт подслушивать, а может быть, наконец займётся делами. Это бургомистра уже не волновало, он отлично умел выкидывать из головы мысли о ненужных ему людях. А вот о нужных – наловчился думать даже во сне. Конечно, отдавать власть совсем не хочется. Из статуса первого лица переходить на вторые роли – сомнительная радость. Обкатывая в голове разные варианты, бургомистр прикусил край бокала, задумчиво глядя в огонь очага; отсыревшие дрова трещали и плевались длинными огненными искрами, безобразие какое, даже главному человеку города не достать по-настоящему сухих дров! Но это будет, если народ узнает про происхождение лучника, эсгаротцы до отвращения традиционны: хоть они и называют себя вольным городом, рабскую привычку ставить наверху венценосную фигуру и поклоняться ей они так и не истребили, недаром до сих пор живут слухи и сказки про возвращение потомков… А если… – он крепко потёр нос, соображая. Открыть народу истину. Не теряя достоинства, уважительно – но склониться перед потомком короля Дэйла, признать его верховенство, уйти в тень этой тощей чёрной фигуры. Посодействовать его женитьбе – что может быть прекрасней, чем брак по любви, душенька Ингрид, я всегда желал тебе добра, ты же знаешь, как сложно добиться службы в ратуше; после способствовать коронации короля и королевы. А затем король отправляется в поход и не возвращается из него. Конечно, я не сторонник сокращения чьих-то дней, но ведь это может произойти случайно: дикий зверь, болезнь, понёсшая лошадь, упавший с горы камень. Куда кинется молодая вдова? Ответ ясен… Первый советник при глупой женщине – вполне порядочная ситуация. Можно и усугубить расклад, сказал он себе, вытягивая ноги поближе к огню. По кабинету поплыл запах нагретых башмаков – даже здесь, в сердце управления городом, он ухитрился где-то наступить в дождевую лужу, и вот теперь воловья кожа, высыхая, согревала владельца обуви. Когда королева овдовеет, можно и самому взять её под крылышко законного брака. Бургомистр сделал гримасу и подкатил глаза. Ингрид как женщина его совершенно не вдохновляла. Вообще-то он и без того мало обращал внимания как на противоположный пол, так и на свой собственный. Гораздо более тонкие и изысканные наслаждения, чем кувыркание меж перин и простыней, приносили две вещи – деньги и власть. Эти любовницы не устраивали скандалов, не требовали верности, не заставляли помнить про их именины, не болели насморком и не засыпали, отвернувшись к стене. Но зато они восхитительно манили, заставляли всё время бороться за себя – а так как счастье заключается в погоне за ним, то с такими предметами страсти бургомистр был счастлив всегда. И какая бы то ни было возня по ночам ему была неинтересна; ну разве изредка, для сброса напряжения. Так что если и жениться на этом наборе для холодца, то исключительно для преемственности власти. Отдельные спальни, у королевы свой малый двор, пусть балуется с кем хочет. Хотя… где ей, недотроге, небось будет до седых волос ходить на могилу Барда, кудри наклонять и плакать. Хватит, прервал он сам себя. Всё это планы столь дальнего прицела, что сегодня тратить на них душевные силы и воображение – расточительство чистейшей воды. Надо заняться делами, де-ла-ми. А это: трепливая женщина, мрачный лучник и гномы, которые могут в самом деле добраться до горы. Будем благоразумны и прикинем, как могут развиваться события в их худшем варианте, то есть если дракон жив, не спит мёртвым сном и отреагирует на появление гномов. Останется он в Горе? Возможно, он прежде всего захочет перебить пришлецов, и пока не выжжет их по закоулкам, из толщи стен не выберется. Возможно, на этом он и успокоится, но не стоит надеяться на идеальное разрешение событий. Будем считать, что история пойдёт по самой скверной дороге: гномы перебиты, дракон разъярён. Куда он денется? Как всякое животное, кинется туда, где уже был один раз: к Долгому. Собака, которой наступили на хвост, кусает ту самую ногу, которая ближе всего. Бургомистр поёрзал в кресле. Вино с сахаром и пряностями, привезёнными из Умбара, приятно грело в вечной эсгаротской сырости, навевая дрёму и заставляя расслабиться, но мозг градоправителя был по-прежнему ясен, работая с точностью закоренелого ростовщика, способного высчитать проценты даже с заплесневелой тряпки, найденной в дальнем углу подвала. Боги с ним, с Бардом, разберёмся, когда выясним, что там с чудищем. Бежать? А если всё обернётся удачей? Никто не знает, что произошло с драконом за сто пятьдесят лет. Сколько они вообще живут? Может, как лошадь, может, от него уже давно смрад под сводами стоит да кости белеют. Но так как есть вероятность, что это не груда безопасных костей, а живое и злобное существо, это надо продумать. Переселять город – глупо. Паника, мародёрство, недовольство властями, стража начнёт шуметь, что под зиму их дёргают, опять придётся улещивать, обещать дополнительную плату… Но ведь и рисковать тоже нельзя, сказал он себе, пощипывая золотой ус. Как-то вовсе не хочется подохнуть, сгорев в пламени чудовища, которое уже вошло во вкус истребления. И мало того, что надо уцелеть – надо сохранить за собой власть и силу. Хм, ничего себе перспектива: править сгоревшим городом с грудой оборванцев и погорельцев, которые только и будут тут клянчить: еды, крова, помощи, защиты, денег, денег, денег… Денег. А откуда их взять? Бургомистр покрутил в пальцах кубок. Красивый… Его преподнёс к десятилетию правления правитель другого города, расположенного в глуби материка. Шесть блестящих граней украшали овальные лалы, по ободку шла насечка: обычные в таких случаях пожелания здравия, долголетия, процветания и богатства. Не шедевр, конечно, но красивая вещь, сделанная для того, чтобы радовать владельца и говорить за него: се человек, а не комок тины! Богатство. Богатство окружало бургомистра. Золотые и серебряные вещи в поставце, на самом виду – чтобы посетители и гости видели, что имеют дело не с нищебродом. Красивая, а стало быть дорогая, одежда. Резные панели стен из морёного дуба, наборный пол, кресло с высокой спинкой, обитое тиснёной кожей, золочёной в узор из перевитых цепочек. Шкатулка с приказами – перламутр, слоновая кость, малахит. Тот же кубок. Рука, что держит этот кубок – пальцы отягощены массивными перстнями, каждый из которых кричит о положении, достатке и именитости владельца… В кошеле на поясе – множество очаровательных кружочков, и любой из них блестит магическим золотым сиянием, и являет миру вальяжный профиль того, в чью честь отчеканен. И всё это отдать дракону или Барду? Первый не оценит красоты и пленительности дорогих изделий, другой – того и гляди спустит эту прелесть на тёплые штаны неудачникам и ржаные караваи их визгливым детям. Нет, сказал себе бургомистр, умный человек – это тот, кто умеет заглядывать в будущее. И если вариантов развития событий несколько, то он будет готов хотя бы половине этих вариантов. Пусть Бард – потомок коронованного бездельника, пусть за него кровь и наследство, а мы зато сами за себя постоим. – Вызывали, господин бургомистр? – Да, дружок. Задёрни занавеси, от окна дует. Да позови завтра медника – пусть изготовит хорошие новые защёлки для окон. Эти, деревянные, совсем истёрлись. * * * – Пожар! Караул! Дракон вернулся! – Спасите! – Пожар, горим!!! Лодку! – Из города, скорее из города! – Помогите! – Пожар! – Дракон! – Смауг!!! Треск, жар, копоть, дым ест глаза, страшный шум треска дерева, вопля падающих людей, хруста пожираемых огнём стен; в чёрно-алом сумраке тёмные фигуры отступают от стихии, рождённой небом и не убиваемой водой озера. И надо всем этим – горделивый, прекрасный в своей ужасающей царственности, безжалостный дракон. Парит, кружит, ныряет в восходящих потоках раскалённого воздуха, упивается им, как своей родной стихией. Бургомистр не ожидал, что всё произойдёт так быстро. Не думал, что именно сегодня придётся вскакивать чуть не в исподнем, посреди ночи, под адский аккомпанемент человеческих воплей. Не думал, что дракон будет так ужасен, так невероятно огромен, так неумолим. Но к самому событию он был готов. Уже который день он ложился спать почти одетым – лишь для виду накидывая сорочку и натягивая белый колпак. Всё остальное оставалось рядом с кроватью, расстеленное, чтобы можно было натянуть в считанные секунды. Который день он принимал донесения от своих людей, приносивших ему какие-то вести, собирал счета за работу, проглядывал их, довольно ухмыляясь, и складывал в простую железную шкатулку. Секретарь давно уже ночевал прямо под дверью кабинета, готовый помчаться выполнять какой-то очередной приказ, нести ещё одну бумажку или повторять сто двадцать девятое устное сообщение. – Пожар, господин бургомистр! – Горим, горим! Огонь! – Это Смауг вернулся!!! Бургомистр был одет уже через несколько минут. Для человека его комплекции и самоуважения – просто рекорд. Но он не думал о славе – его заботило лишь поскорее добежать до сокровищницы: чтобы никто, никто не открыл её раньше. Чтобы никто не взглянул раньше времени на то, что там прячется! – Ваше сиятельство! Спасайтесь! Это секретарь верещал рядом. Бургомистр, не глядя, бросил ему мешок с загрохотавшими кубками и прочей золотой посудой: – Держи! Надо спасать то, что мы ещё можем спасти! К сожалению, нам не удастся помочь всем, так надо сделать хоть что-то. Неси это в лодку! Отметив про себя, что говорил убедительно, бургомистр сам схватил железный сундучок, в котором лежали собранные за этот год налоги, и поволок в лодку. Пожар. Эсгарот уничтожается, падают стены, в огненном вихре распадаются дома, а вместе с ними – накопленное людьми добро. Кто-то гибнет от воды, кто-то от огня, чью-то жизнь отнимают падающие балки и проседающие мостовые – ад, ад кромешный. Бургомистр бежит через него, прижимая к животу сундучок, и только повторяет про себя: только бы послушались… только бы поверили… только бы не полезли в сокровищницу смотреть, трогать, щупать… Не остановились, не задумались… Мешки и сундуки с золотыми вещами с глухим грохотом, так непохожим на мелодичный перезвон драгоценного металла, сыпались в лодку, та проседала под их тяжестью, словно пряталась в воду от проносящегося наверху огненного урагана. Бургомистр, однообразно причитая о том, что погибнет столько добра, сам прыгнул на дощатый настил, скрытый под слоем блестящих боков, рукояток, днищ и насечек. Пора было отправляться, не то… Канал кипел – то ли от несущегося с небес жара, то ли от барахтанья тонущих людей. Приближалась городская площадь – точка невозврата. Бургомистр увидел, как секретарь схватил золотую статуэтку, чтобы спрятать за пазухой, и в бешенстве выкинул того за борт – и без ворья места мало! Наверху раздался стонущий скрип… Бургомистр вскинул руки в инстинктивном защитном жесте: он знал, что это будет, но в жизни всё проще и страшней, чем в самых бурных фантазиях… Подпиленная у подножия статуя, украшавшая центральную площадь вольного города Эсгарота, с натужным, страшным скрипом, больше похожим на треск ломаемых костей, рухнула прямо на лодку. Плеснула кипящая вода. Резко, коротко вскрикнул непонятно чей голос. Мелькнули широкие полы бургомистрова одеяния – и всё. * * * Где-то там, на дальнем берегу Долгого озера ходят ошеломлённые, потерянные люди. Ищут друг друга, спасают остатки скарба. Проклинают власти и дракона, благословляют того, кто спас их. Там на том берегу – слёзы и стоны, холод и беда, надежды и тоска. А здесь, в спокойной пещерке на скалистом берегу, скрытой от посторонних глаз густыми зарослями кустарника – к зиме он облетел, но всё ещё служит надёжной защитой – на ворохе ковров сидит бургомистр. Статуя упала вовремя, как раз тогда, когда его лодка проплывала мимо. Увернувшись от огромной деревянной туши, он ушёл под воду – да он хорошо плавал, хотя по его внешнему виду в это невозможно было поверить. Широкое, заблаговременно подготовленное одеяние долой, сапоги долой, вода тёплая от царящего наверху огня. И вбок, от сваи к свае, в западному краю, к берегу, высовывая только голову, и то лишь там, где тебя закрывают настилы. Чем ближе к краю, тем спокойней, дракон бушует в центре, а здесь вполне можно выжить. Пусть все думают, что бургомистр утонул – отлично, просто превосходно. Как можно было выжить, когда на тебя упала статуя? Все видели: он ушёл под воду. Берег, а на берегу – заранее присмотренная пещера. Присмотренная не вчера и не сегодня, вот она – одна из тех лазеек, что он готовил за время своего правления. Здесь запас вещей, здесь огниво и кремень, здесь в песок закопаны кувшины со старым мёдом, которым можно согреться. А там, в другом месте, в другой пещере… Передохнув, переодевшись и вознаградив себя доброй чашей мёда, бургомистр выкатил из угла серебряный поднос, снял с пояса ножницы, и, морщась от жалости, принялся подрезать великолепные стрелы своих усов, глядя в блестящую плоскость подноса. Золотые кудри спрятал под бархатную шапку. Поверх кафтана набросил нечто поскромнее, попроще, не такое царственно-броское. И, совсем неузнаваемый, направился вдаль, туда, где находилось главная цель его путешествия. Там, под надёжной охраной, пирамидами могущества лежали сундуки с эсгаротской казной, с теми самыми чашами и статуэтками, которые ночью с такой энергией спасал секретарь. Но он, бедняга, тащил только грубые подделки из жёлтой и красной латуни, изготовленные медником, починявшим защёлки на окна. Расчёт бургомистра оправдался: ночь и паника замаскировали то, что вместо настоящих сокровищ казна была полна дешёвой медью. Блеск огня придавал металлу царственное свечение, страх мешал людям точно определить вес вещей. Золото в сундуках заменили свинцовые болванки… В течение нескольких ночей медник работал, выполняя неожиданный заказ. Работал тайно: бургомистр по секрету сообщил ему, что к возвращению гномов задумал пир на весь мир, а потому даже самые последние из эсгаротцев должны быть обеспечены красивой новой посудой, блюдами и бокалами. В течение тех же ночей бургомистр с по-настоящему надёжными людьми, а не с закомплексованным секретарём вывозил драгоценности и прятал их далеко от города. Туда же отправилось всё мало-мальски ценное из ратуши: бархат, книги, кожа, оружие. Последние дни ратуша стояла закрытая: бургомистр внезапно обнаружил в городе какое-то злое поветрие, и официально объявил о карантине в государственном учреждении. По его расчётам, двух недель должно было хватить. Хватило пяти дней… Он шёл и улыбался: холодному утру, свежему ветру, ожидающему его богатству. С таким наследством его с радостью примет любой город, где в почёте богачи, и вот там он заживёт в своё удовольствие, безо всяких огненных драконов и мрачных лучников. Там ждёт его жизнь во всём её пленительном разнообразии! Улыбка пробегала по ярким губам. Один только раз он нахмурился. Старый друг, мандариновое деревце, погибло в огне или замёрзло в зимней воде Долгого. Жаль… жаль. Всегда приходится что-то терять, правда? Зато это даёт возможность продолжить жизнь с новой главы. Он запустил руку в карман. Его пальцы нащупали нечто маленькое, твёрдое и упругое. Неужели? Бургомистр вытащил ладонь и подставил её под поток зимнего яркого солнца. На ладони лежали три мандариновых зёрнышка. * * * Долго, долго потом – когда умер и Бард, и его потомки – люди находили на берегу озера выкинутые латунные вещи.