Something Like a Star

Ты твёрд ли, как отшельник Китса, горя и освещая тьму? Он просит верящих ему не изменять своих позиций. Пока толпа галдит вся разом, за кем пойти на поводу, мы, выбрав для себя звезду, спокойно сберегаем разум. Роберт Фрост. Выбрав для себя звезду… В то время, в том году, в том месяце, когда Сэм ушел, а Джин остался, они ещё не нашли тратторию, которую содержал Луиджи. В траттории были разрисованные пестрые стены с неузнаваемыми вытянутыми лицами кинозвезд, выписанные дурацкими завитушками-вертушками названия блюд в меню и хозяин-макаронник с диковинным акцентом, при котором слова похожи на россыпь мартовской капели, и со старомодной галантностью, перемешанной с затейливым хамством, всегда звучавшим безупречно вежливо: — Buona sera, signore Хант, рад вас снова видеть! Сегодня у нас на кухне особенно удался crema di carote e ricotta salata, [1], а фирменное блюдо дня — баранина с ягодами можжевельника по старинному рецепту моей бабули, которая — и я не стыжусь этого признать — готовила для самого Муссолини. А плохо прожаренным куском коровы, который вы предпочитаете изысканной пище, я займусь через пять минут. Хамство Джин неизменно одобрял, потому что знал в нём толк, мог бы хоть книгу написать о том, как от души и по-настоящему эффективно грубить людям. А вот траттория ему не нравилась, да и всем остальным, работавшим под его началом, пожалуй, тоже, и он не понимал, почему все, включая его самого, продолжают ходить в этот выпендрежный ресторанчик, импортированный в Британию с самых занюханных задворок Европы, где народ преуспел лишь в одном — петушить хвосты. Но, когда заканчивалась смена в участке, и в особенности в те вечера, когда очередной гнойный выродок, поужинав кулаком Джина, оказывался за решеткой, он собирал ребят и вел их за собой, и они шли в тратторию Луиджи, как будто кто-то выдал им такое предписание — обязательно туда ходить, хочешь ты этого или нет. Но это случилось уже потом, после того, как Сэм ушел. А пока Тайлер продолжал работать в участке инспектором и занозой в заднице Джина Ханта, вереща, как укушенная акулой Сьюзен Беклайни [2], о бумажках, нормативных актах, криминалистике, правах человека и прочей ерунде, команда А-отдела ещё не нашла себе вечернего пристанища — того самого важного после участка места, куда ты идешь с приятелями, чтобы отметить окончание успешного рабочего дня и торжество правосудия, которое победно нагнуло очередного ублюдка и готовится вогнать ему в дырку без мыла свой толстый хер по самые гланды. Тогда, когда Сэм ещё не ушел, и Джин, как и должен был, оставался, они только-только были изгнаны из своего северного рая. Скажете, не рая? Ха! Да в Манчестере, если хотите знать, воздух в те дни, когда не кашляют фабричные трубы, до сих пор, бывает, пахнет деревенской свежестью. Трава на подступах к городу по весне зеленая, как в первый (или какой там по счету?) день творенья, и небо в солнечное утро невинно розовеет, точно скромница, первый раз выбравшаяся на танцульки. И женщины там не помешаны на всяких модных столичных диетах, поэтому у них есть нормальные сиськи и зады, за которые приятно при случае подержаться, не опасаясь напороться на торчащую кость. И вот из этого Эдема их выкинуло на юг, да не куда-нибудь, а в Лондон, где по серым улицам, расцвеченным вывесками в ядовитых крапинах неона, разлито что-то вроде скисшего молока, и несет удушливой гарью, как будто город навечно застыл в первой стадии пожара. Их всем отделом перевели в этот кишащий каменный муравейник, где блестящие лужи пахнут бензином и машинным маслом, днем висит в квелом небе завядший лимон, по ночам не видно звезд, а луна подъедена по краям черными челюстями смога. В проклятый Лондон, где больше шлюх, сутенеров и барыг, чем мандавошек во французском борделе, и где гомики потеряли стыд до такой степени, что устраивают карнавальные шествия, нацепив клоунские наряды и размалевав физиономии, громыхают музыкой, под которую пляшут все черти в аду, и скандируют лозунги, требуя каких-то прав, которые им якобы положены за то, что они хотят долбить друг дружку, а не заводить, как все нормальные люди, жен, чтобы те проедали им плешь, отбирали зарплату, орали, как резаные, стоит только слегка перебрать с градусом и облевать занюханный палас в гостиной, и выполняли бы свое главное женское предназначение — доводить мужиков до раннего инфаркта. В последнем, впрочем, Джин готов был понять долбанных извращенцев, сам недавно развелся и больше не горел желанием вставать по стойке «смирно», стоит только горластой бабенке, затопленной гормонами в критические дни, завестись на тему «Почему мы так давно никуда не ходили?» или «Каждый чертов раз из чертовой стиральной машинки выливается чертово Лох-несское озеро, сделай уже что-нибудь!». Спасибо, но Джин Хант, слава булкам Урсулы Андресс в «Докторе Ноу» [3], не сантехник-неудачник, а коп, занимающийся по-настоящему серьёзными вещами. Миссис осталась в Манчестере и, вроде даже, успела встретить директора мебельного магазина, или рекламного агента, или ещё какого-то червяка, едва чернила на свидетельстве о разводе просохли. Ну, и хрен с ней, совет им, да любовь, и пускай из её чертовой стиральной машинки теперь хлещет чертов Ниагарский водопад, аминь. В жизни Джина случилось слишком много перемен за раз, и он чувствовал, что вскоре случится ещё. Как в воду глядел. В тот счастливый день после почти месячной слежки они взяли, наконец, с поличным юркого юнца из Ист-Энда, который наловчился воровать почту соседей и узнавать, когда кто-то получает пенсию. Затем караулил стариков возле кассы и «пас» почти до дома, до глухой неосвященной подворотни, где никто добровольно не задерживается. Или даже, окончательно обнаглев, вел их на лестницу подъезда, а то и до квартирных дверей, накидывался, валил на землю, тыча «пером» в бок, и отбирал выданные государством гроши, на которые пенсионеры и без того кое-как перебиваются от месяца до месяца. Джин не отказал себе в удовольствии при задержании приложить ублюдка башкой о стену несколько раз, а затем измордовать в кровь так, что мать родная не узнает — да и поделом такой мамаше, если она вообще у него есть, лучше бы аборт сделала или младенцем утопила, как слепого щенка, все больше пользы для человечества. Поимка мелкого гаденыша обрадовала весь отдел, как наступившее месяцем раньше Рождество, и Джин, пообещав всех угостить, повел своих людей в ближайший от участка кабак, обычный, в общем-то, нормальный кабак, особо не придраться. Но, едва он зашел внутрь, как почувствовал такую зверскую тоску по пабу Нельсона — по другому его пабу, тому, что остался в Манчестере вместе с зеленой травой, розовым рассветным небом и полным списком потаскух и дилеров, всех из которых Джин знал в лицо, — что ему почудилось, будто кто-то сдавил его сердце в кулаке или пихнул со всей силой локтем в солнечное сплетение. Озвучивать все эти бабские эмоции он, конечно, не стал, а просто сказал: — Дерьмовая дыра, нутром чую, здесь под видом односолодового нальют тебе разбавленную мочу, да ещё сдерут за неё втридорога. Поехали, джентльмены, поищем другое заведение. И они некоторое время бестолково кружили по городу в бесполезных поисках, потому что Джин знал, что «другое заведение» ему тоже не понравится просто потому, что не будет тем местом, по которому он скучал. Приподнятое поначалу настроение стремительно катилось под откос вместе с погодой, ещё с утра обещавшей теплый славный денек, насколько славным он может быть в Лондоне. Лобовое стекло засыпало водяной пылью, небо пучилось, никак не желая разойтись честным ливнем. На заднем сиденье Рэй неостроумно подкалывал Криса за то, что парень втюрился, как телок, в новую девчонку, Шаз, только на этой неделе появившуюся в отделе, а Крис, смущаясь, отбрыкивался, однообразно твердя про «отличные сиськи» и «упругую задницу». — Приятель, тебе ту задницу пощупать дадут, когда у янки будет черный президент! — гоготал Рэй, захлебываясь сигаретным дымом. Тайлер, какой-то наглухо притихший, нырнул сам в себя ещё глубже обычного и завис на самом дне. Он молчаливо сидел рядом с Джином и страшно раздражал тем, что ничем не раздражал. — А где Картрайт? — вдруг сообразил Хант, обнаружив отсутствие «четвертого мушкетера» в юбке и недостаток в машине нежных переглядываний, которыми они вечно с Тайлером обменивались, как будто играли в самый идиотский в мире пинг-понг. Сэм ответил не сразу, взяв полминуты, чтобы подняться на поверхность из своих немыслимых для простых смертных глубин, в которых барахтался его мозг: — У подруги Энни сегодня день рожденья, шеф. Она ушла за полчаса до окончания смены, чтобы успеть подарок купить, пока магазины не закрылись. — В его тусклом монотонном голосе блеснуло ехидство:  — И, кстати, она помахала тебе на прощание, но ты, видимо, слишком пристально в стакан таращился и не заметил. — А, припоминаю, маячило что-то там в углу и ныло о своих дамских делишках, — Джин достал пачку из нагрудного кармана пальто и зубами вытащил сигарету, но не закурил. — А почему это вы, голубки, не вместе упорхнули? Или тебя не пригласили? Неприятности в любовном гнездышке? Тайлер метнул в него косой взгляд и ответил почему-то скомканным, сбивающимся тоном школьника, забившего на домашнюю работу из-за чтения «взрослого» журнала, стибренного в магазине: — Я хотел сегодня с ребятами выпить. Мы, в конце концов, этого негодяя Редферна почти четыре недели ловили. Такое событие стоит отпраздновать. — У-ху! — одобрительно заголосил Крис, взметнув руку в незнакомом Джину нелепейшем жесте, похоже, недавно вошедшем в моду у сопляков на концертах, где от шума кровь из ушей польется. — Дело говоришь, босс! Такое грех не отметить. А когда мы уже приедем, шеф, а? — Когда у тебя, Кристофер, волосы начнут расти в интересных местах, — мрачно хмыкнул Джин и, завидев дергающуюся в синих огнях вывеску на противоположной стороне улицы, крутанул руль, срезая дорогу. Традиционный поток возмущений Тайлера пролился незамедлительно. — Шеф, ты опять нарушаешь правила дорожного движения! Здесь нет поворота, он вот там, видишь? В минуте езды! Неужели нельзя было доехать? Сэма потешно швырнуло на сиденье вперед, прямо его рассудительной головой в занавешенное моросью стекло, и Джин довольно усмехнулся. — Не нравится, Тайлер, ходи пешком. — Ты мог кого-нибудь сбить. — На дороге пусто! — Ты мог не заметить в темноте! — Я что, по-твоему, слепой? — Я не в курсе, твое зрение не проверял. — Ну, вот и заткнись, раз ты не медкомиссия. — Ты знаешь, сколько тысяч людей в Англии ежегодно гибнет от безрассудного вождения? — Нет, но я могу выкинуть тебя под колеса и прибавить к ним ещё одного. — Мы должны подавать гражданам пример и служить образцом ответственного поведения! — О, Бога ради, Дороти, уйми истерику, у тебя вся тушь размажется. — Я больше не собираюсь этого терпеть, и сейчас тебя оштрафую. Пора положить этому безобразию конец! — Вот этот вот конец, — Джин красноречиво указал на свои брюки, — я кладу, Тайлер, на тебя. — Знаешь-ка, что?.. — Кхм, — сказал Рэй Карлинг. — Шеф, а можно мы с Крисом выйдем? В повисшей тишине полыхнула ярость. Скелтон смущенно покашлял. — Можно! — гаркнул Джин и выплюнул так и не закуренную сигарету. — И эту дамочку на грани нервного обморока не забудьте с собой прихватить! Надувшийся Тайлер метнул в него, как шашку динамита, злобный взгляд, но Джину почудилось, что в его лице мелькнул просвет неожиданной улыбки, будто вспыхнула маленькая лампочка в слишком большом для неё запыленном плафоне, после чего Сэм выбрался на улицу, показательно хлопнув дверцей. — Фу-ты, ну-ты, — фыркнул Джин по привычке, а затем прикрыл глаза, всего на миг, медленно моргнул и вогнал тяжкий вздох обратно в глотку, но это не помогло — нехорошее предчувствие разлилось в душе и свернулось холодящим клубком в солнечном сплетении, а своим инстинктам Джин всегда верил. «Значит, сегодня, — подумал он тоскливо. — Но это должно было случиться, рано или поздно это должно было случиться…» Выходя, он стукнул дверью своей верной Кортины, будто это старушка перед ним провинилась, но сразу устыдился и, чтобы извиниться, легонько погладил ветровое стекло, стерев отпечаток ладони рукавом. Густой влажный воздух облепил лицо. Город уже запутался в черном ночном мареве, в неглубоких лужицах на асфальте плавали синие электрические кляксы. Фонарный столб рядом с заведением торчал, как одинокое дерево на холме, и разбрасывал желтые искры. Джин неторопливо, оценивающим взглядом осмотрел случайный паб, к которому они подъехали. Из-за вишневой деревянной двери вылетала наружу музыкальная дробь и обрывки смеха. В высоком, ярко освещенном окне за железными ребрами решетки маячили столы с мокрыми кругами от стаканов на поверхности, длинная стойка в пятнах пепла и сигаретных ожогах, золотистые краны, подтекающие белыми хлопьями пены, гордые ряды темных бутылок, прячущих свое содержимое, и прозрачное стекло, за которым призывно плескался виски, высокие неудобные стулья, побледневшие от времени доски испещренного следами пола. Островок — с разговорами, запахами, звуками, глухим топотом под стопами грубых ботинок и кокетливым цоканьем тонких каблучков, с движением, сочными мазками цвета, с бесстрастным, покойным свечением ламп, горячим хмельным дыханием и утробным ревом сортира, в котором спускают воду. С жизнью. «Настоящее, — сказал себе Джин твердо, — все это — настоящее». Он помедлил несколько мгновений, прежде чем взяться за массивную медную ручку, по которой скользили белесые лунные блики, слегка приподнял голову и украдкой царапнул взглядом небо. Оно было черное, матовое, неподвижное. Без звезд. Он потянул дверь на себя и шагнул за порог, ныряя из дождливой прохлады в водоворот пьяного тепла, зовущего к себе заплетающимся языком, гостеприимно распахнув объятия. Тайлер, Рэй, Крис и остальные ребята, подтянувшиеся на других машинах за его Кортиной, вошли за ним следом. А потом некоторое время можно было не волноваться ни о чем вообще, они просто пили — Тайлер, Рэй, Крис и остальные ребята, и новая девчонка Шаз с её доверчивой, мерцающей в уголках губ улыбкой, от которой даже слишком крупные зубы казались по-детски милыми. Она потягивала красное вино из бокала на длинной ножке и роняла в него застенчивые смешки, пока Скелтон, бурый от волнения, пытался развлекать её беседой, добившись наибольшего успеха, когда опрокинул ей на колени свой стакан. Но для Криса дело все-таки закончилось благополучно — девчонка замыла пятно на юбке, припудрила в туалете носик, подмазала губы и не послала констебля куда подальше, а, приняв миллион с лишним извинений, великодушно согласилась потанцевать с ним на небольшом пятачке в центре зала. Там уже прыгали под музыку, натыкаясь друг на друга и отдавливая ноги, несколько развеселых парочек. — Четыре недели! — заливался в динамиках радио-ведущий. — Вот уже почти месяц держится на первом месте британского музыкального парада группа Lipps, Inc! Их песня грозит побить по популярности недавние рекорды, поставленные композицией «Call Me» нашей любимой американской блондинки Blondie и выпущенного в конце ноября прошлого года хита «Another Brick In the Wall» рок-группы Pink Floyd. Итак, дорогие слушатели нашей станции, встречайте и поднимайтесь с мест, тем более что усидеть на них будет невозможно… Весной восьмидесятого все танцуют под диско! Для вас звучит группа Lipps, Inc с лидирующей песней «Funckytown»! Танцующие парочки взревели в восторге и, как по команде, замотали головами, затопали, захлопали и затряслись, а к столику, за которым, лениво развалившись и подперев спиной неласковую стенку в кирпичных буграх, устроился Джин, придвинулась, отделившись от дымного чада, тень и навалилась на него, растирая и цвет, и свет в серую труху. — Gotta make a move to a town that's right for me Town to keep me movin', keep me groovin' with some energy Well, I talk about it, talk about it Talk about it, talk about it Talk about, talk about Talk about movin'… — Шеф, — сказала тень и поставила стакан на стол. — Gotta move on Gotta move on Gotta move on… Тайлер, ошивавшийся где-то по углам и тершийся рядом с Рэем и Крисом, соизволил, наконец, высказать почтение начальству и притащить свой королевский зад из самого Хайда на соседний стул, придвинув его к Джину решительным и изящным жестом марионетки, страдающей ревматизмом. На этом его решительность, видимо, иссякла, и скукожившийся Тайлер плотно и безнадежно замолчал, спрятал глаза и лицо, зашнуровался в невидимый кокон и предался увлекательному занятию — ожесточенно тереть пальцем ободок стакана, пока Джин не накрыл его руку ладонью и, с силой дернув Сэма за пальцы, заставил прекратить. — Хер-свой-так-тереби-не-беси-меня-Глэдис! — в одно слово выпалил Хант с ненавистью, замещавшей все те бабские эмоции, в которых он не должен был самому себе признаваться. Он поднялся, стремительно зашагав к бару; рука, которая вдруг показалась обожженной, дрогнула пару раз почти в такт мелодии.  — A-won't you take me to Funkytown? Won't you take me to Funkytown? Won't you take me to Funkytown? Вернувшись с новой порцией, он обнаружил, что Тайлер по-прежнему сидит на месте, неподвижный, как статуя Самого Правильного Копа Столетия, отлитая с настырного маленького засранца в натуральную величину, только продолжает остервенело водить пальцем по уже опустевшему стакану. Джин плюхнулся на малиновое плюшевое сиденье. Вытащил сигарету из лежавшей на липком столе пачки, вставил в рот, неспешно закурил. Сделав несколько глубоких затяжек, отхлебнул виски, мысленно обдал презрением маслянистую жижу: «Так себе, торфом отдает». Поднес стакан к лицу и посмотрел сквозь него на Сэма. Тайлер окрасился в тона сепии, не улучшившие картину с изображением его уныло-подавленной физиономии. За его плечами, обтянутыми потрепанным черным кожаным пиджаком, колыхалась под музыку публика, плывшая в янтарном дыму, как водоросли и рыбы в морской глубине. — Gotta make a move to a town that's right for me Town to keep me movin', keep me groovin' with some energy… Джин подсчитал, сколько лет он видит этот пиджак. Тайлер не пожелал с ним расстаться, хотя давно сменил вельветовые брюки на джинсы, а рубашки с удлиненным воротом на те, которые начали носить на подступах к новому десятилетию. На шее болтался его дешевенький золотистый медальон со святым Христофором [4], медальон то исчезал, то появлялся, но сегодня — Джин знал — сегодня медальон, конечно, должен был появиться. — Take me, won't you take me? Take me, won't you take me? Take me, won't you take me? Take me, won't you take me? Тайлер молчал, как кирпичная стенка, впившаяся Джину в поясницу. — Ох, твою ж мать, — пробормотал Хант себе под нос и после этого почти крикнул:  — НУ?! Отрешенный Сэм вскинулся, едва не подпрыгнув, поднял голову, изумленно на него уставился: — Что? Руки зачесались от желания схватить его за грудки и, как следует, тряхнуть. — Разродись уже, наконец, вот что! — процедил Джин сквозь зубы, опрокинул стакан до дна и стукнул им об стол. — В рот тебе две ложки, Тайлер, хорош тянуть, я же вижу, что тебя прямо распирает от желания со мной о чем-то поговорить, а ты все ни мычишь ни телишься, как динамщица на свиданке!  — I wanna go to Funkytown I wanna go to Funkytown I wanna go to Funkytown I wanna go to Funkytown… Сэм придвинулся к нему ближе, судорожно вцепившись пальцами в край стола, с усилием проглотил ком в горле и, как в замедленной съемке, открыл обычно такой болтливый рот, из которого каждый Божий день вылетают на свет сотни бесящих, доводящих до белого каления Джина Ханта вздорных вещей: «Шеф, здесь нельзя парковаться! Шеф, «узкоглазые» это оскорбительное, расистское слово для обозначения азиатов. Шеф, сравнение сотрудницы с Линдой Лавлесс [5] находится на грани сексуального домогательства. Шеф, признание, выбитое из его почек, не примут в качестве доказательства в суде. Шеф, у нас с Энни годовщина первого неловкого слюнявого поцелуя, поэтому я не смогу сегодня с тобой выпить, ведь я не настоящий мужик, а сопливая нюня, чьи яйца она носит на шее в качестве украшения», и вот так вот — бла-бла-бла, бла-бла-бла, целыми днями уже столько лет, по сто никому не интересных слов в минуту, но именно сейчас невротичный маленький ублюдок Сэм Тайлер разлепляет свой чертов рот ёбанную вечность! Джин почувствовал, что в помещении потемнело, звуки стухли до вязкой тишины, а из его ноздрей вот-вот вырвутся две огненные струи, и только после этого услышал сбивающееся, спотыкающееся на каждом слоге, на каждой чертовой букве: — Шеф, я хочу… я хочу уйти. Мне пора. О, радость — наскреб-таки, и года не прошло. Напряжение вдруг сразу спало, оставив прозрачную звенящую пустоту, как на большой горной высоте, где кружится от разряженного воздуха слишком легкая голова. Джин раздавал в пепельнице тлевший окурок и тут же потянулся за новой сигаретой. Бесцельно чиркнул зажигалкой несколько раз, прежде чем закурить. — И куда планируешь направиться, Дороти? — поинтересовался он глумливо. — Все-таки в Канзас? Отыскал в барахлишке Картрайт красивые красные туфельки, и они так хорошо сочетались с новыми труселями, которые она заставляет тебя носить, что не удержался от соблазна примерить и стукнуть каблучком? Глубоко затянувшись, он с мстительным удовольствием выдохнул дым прямо в бледное лицо Сэма. Но тот не стушевался и не попятился назад. Его черты стали резче, заострились, и Джин заметил первую седину в русых волосах на лбу и висках Тайлера, обозначившийся у глаз веер морщинок. Черт, семь лет, семь лет они были вместе, работали, прикрывали друг другу спины, бухали, бывало, что и обсуждали всякое. Тайлер иногда для него готовил, пытаясь приобщить к чему-то новому типа утки, у которой из задницы торчит груша, а из клюва — пучок травы, подсовывал читать заунывные книжки и рассказывал про кино, снятое для тех, у кого полна голова мозгов и ноль процентов здравого смысла, не позволяющий их использовать. Джин упрямо таскал его с собой на бокс, а Тайлер однажды вынудил его, едва ли не шантажом, пойти на художественную — стыдно сказать — выставку какого-то пидора по фамилии типа Пиздолох [6], где по стенам была развешана дичайшая мазня, напоминающая выпотрошенные маньяком трупы, и даже не было ни одной завалящейся картинки с голой бабой. Джин терпел весь этот «абстрактохуизм», зато потом они вместе напились, засидевшись глубоко за полночь, и Сэм, остававшийся более трезвым, поймал для него такси, запихнул в машину, затем выгрузил обратно и потащил на себе в квартиру, которую Джин снимал в городе, стянул с него пальто, уложил на кровать и накрыл чертовым одеялом, чтобы Джин ночью не замерз… Семь долбанных лет и один лучший друг. — Ты знаешь, куда я хочу направиться, — сказал Сэм тихо, но твердо. – Дальше. Джин равнодушно скользнул по нему взглядом сверху вниз, затянулся сигаретой и пожал плечами. Тайлер свалился с постамента Самоуверенности и заметно запаниковал, пытливо заглядывая ему в лицо. — Шеф, скажи, что ты знаешь, о чем я. — Никогда понятия не имел, что творится в гнилой тыкве, которую ты называешь головой, и какие гномы с лепреконами там пляшут. Хочешь куда-то направиться, выход, — Хант ткнул пальцем в сторону темнеющего дверного проема, — вон там. Кто-то грохнул об пол железный поднос с посудой, и женский голос громко взвизгнул, а затем повсюду рассыпались осколки хохота. — Один из главных хитов минувшего года, — объявило радио с энтузиазмом, — остается в Британии на высоких позициях. Радуемся жизни и этому прекрасному весеннему вечеру вместе с Патриком Эрнандесом! «Born To Be Alive», леди и джентльмены! Мимо столика промчалась смеющаяся обжимающаяся парочка. Крис и Шазз продолжали танцевать на площадке рядом со стойкой бара, Рэй присоединился к ним и выделывал такие коленца, каких не подглядишь и у больного Альцгеймером. Все собравшиеся в пабе казались подхваченными волнами пьяного веселья. «Настоящее, — напомнил себе Джин, — все это — настоящее». — We were born to be alive We were born to be alive Born, born to be alive Won't you be alive? You see you were born Born, born Born to be alive… Он почувствовал руку, крепко обхватившую его запястье. Сэм подцепил его острым крючком взгляда и потащил к себе. — Шеф, скажи мне, что ты знаешь, что я имею в виду. — Тайлер, даже ты сам не всегда знаешь, что имеешь в виду. — Я хочу пойти дальше! — И ждешь мотивирующего пинка под зад? Могу устроить в любой момент, мой ботинок к твоим услугам. — Прекрати хохмить, хотя бы сейчас! — Я похож на долбанного массовика-затейника?! — Хватит притворяться! Ты знаешь, что мне нужно! — Ёршик для прочистки мозгов, новая стрижка, чаще дрочить для снятия напряжения и поменьше пиздеть! — Шеф… — хватка на руке усилилась, разгоряченное лицо опало, стало просительным, жалким, взвившийся голос упал до шепота, будто у потерявшегося в темном лесу ребенка, таким он не был уже давно, так давно… Сигарета потухла, сердце предательски заныло. — People ask me why I never find a place to stop And settle down, down, down But I never wanted all those things People need to justify Their lives, lives, lives… «Чего ты хочешь от меня, Сэмми-бой? — чуть ни сорвалось с языка. — Официального письменного разрешения с гребанной подписью и печатью, потому что ты до такой степени повернут на бумажках? Чем ты только на толчке подтираешься, при таком-то к ним почтении?.. Ты хочешь, чтобы я взял тебя за ручку и отвел? Хочешь моей помощи, или того, чтобы я тебя просто отпустил? И что будет, если я не соглашусь?» — Born to be alive It's good to be alive To be alive To be alive… Вместо этих жгучих слов Джин вздернул подбородок и, недоуменно приподняв бровь, бросил выразительный взгляд на руку Сэма, по-прежнему цепляющегося за его запястье с отчаянием утопающего. — Поправь меня, если я ошибаюсь, — сказал Хант невозмутимо, — но, кажется, ты все ещё продолжаешь меня трогать, и, прежде чем люди начнут подозревать в нас пару голубков, я предлагаю тебе отвалить нахрен. Тайлер крупно вздрогнул, как от пощечины, удивленно посмотрел на собственную ладонь и разжал пальцы. Разочарование и растерянность высосали из него все краски и уменьшили в размере. У дохлой рыбины, выброшенной на берег, был бы более оживленный вид. — Но я, тем не менее, — продолжил Джин, выбивая сигарету из пачки, — знаю, о чем ты сейчас трындел, заикаясь, как путающий в показаниях склеротик. Так что можешь расслабить ягодицы, Дороти, будет тебе чертов Канзас. У бара Крис, отделившись от толпы, приветственно поднял стакан, мол, твое здоровье, шеф. Рот растянут в глупой счастливой ухмылке, щеки ядрено-красные, молодость прет из каждой поры на коже и стоит колом в штанах, настоящее, все это — настоящее… — Time was on my side When I was running down the street It was so fine, fine, fine A suitcase and an old guitar And something new to occupy My mind, mind, mind… Сэм Тайлер, до которого, наконец, дошло услышанное, вернулся в мир простых смертных и для начала, дополняя сходство с рыбиной, разинул варежку, как деревенский идиот, увидевший фокус с монетой, потом похлопал ресницами, а после этого весь, от мысков начищенных штиблет до растрепавшихся вихров на макушке и начинки всех потрохов, бросился вперед, к Джину, обдавая радостным неверием и приторным запахом одеколона, который наверняка ему подарила Картрайт на третью годовщину того, как они впервые подержались за ручки, и он нашел в себе мужество не описаться от счастья. — Шеф, это правда?! — Не надо так преданно смотреть мне в глаза, — сказал Джин раздраженно, демонстративно отстранился и сунул пустой стакан Тайлеру под нос — а надо купить мне выпивку. Сегодня ты меня угощаешь и, кстати, ужин в это тоже входит. И никакого твоего пидорского мамбо-джамбо — только суп, ростбиф с картошкой, и пирог с мороженым. Comprehendez, muchacho? — You see you were born, born Born to be alive Born to be alive… Сэм вдруг рассмеялся, звонко, по-мальчишески. Беззлобно покачал головой: — Ты никогда не изменишься, да? — Уж я надеюсь, — буркнул Хант. Тайлер выбрался из-за стола, направился было к бару, но остановился, посмотрел как-то странно через плечо, один уголок рта — вверх, другой — вниз, сто семьдесят пять сантиметров и семьдесят кило дурдома к вашим услугам: — Я тоже надеюсь. Будь всегда, ладно? Это ведь ты сделал все настоящим. Рэй, и Крис, и Филлис, и Энни, конечно, Энни, я бы без неё пропал… Даже Литтон, и Тони Крейн, и все те ублюдки, которых мы ловили… Но больше всех — ты, Джин. Его голос, совсем негромкий, почему-то перекрыл гомон толпы и музыкальный грохот, и Хант, насуплено глядя в черную кожаную спину, на всякий случай решил для себя, что ничего не слышал. Он предполагал, что пока Тайлер окончательно соберется с духом, и пока удастся все подготовить, чтобы не вызвать ничьих подозрений, словом, пока суть, да дело, им ещё выпадет пару раз вдвоем бухнуть, но так, как сегодня, — уже нет. Поэтому он выпил чертово Лох-Несское озеро, а затем — чертов Ниагарский водопад, и Сэм, казалось бы, не особенного от него отставал, во всяком случае, глаза его постепенно наливались стеклянным блеском, над верхней губой выступила испарина, румянец расцветил физиономию, а язык молол ещё больше чуши, чем обычно: «Ты ведь знаешь, что я из будущего, да? Из 2006 года. Ты же догадался, да? Давно? С самого начала? Шеф, я думаю, теперь ты уже можешь мне сказать», и пытался при этом нырнуть Джину в лицо, неприязненно морщась и театрально кашляя, когда глотал чужой горький дым. — А я думаю, — отвечал Джин, — что максимально крепкий алкоголь, какой ты можешь себе позволить, это сироп от кашля «Пектусин». [7] Сэм пьяно усмехался и даже пару раз игриво подмигивал в ответ на реплики Джина, но потом оказалось, что, несмотря на все это, стоит на ногах почти ровно, тогда как сам Джин, попробовав подняться из-за стола, опасно пошатнулся из-за того, что под ним, как корабельная палуба, кренился дощатый пол. Но Тайлер подхватил его, вовремя подставив черное кожаное плечо, как и положено хорошему напарнику, только редкий сияющий момент чистой мужской дружбы тут же испортило предсказуемое кудахтанье: — За руль ты сегодня не сядешь. — Кто сказал? — нехорошо прищурился Хант, пытаясь засунуть в карман пальто сигареты, но почему-то промахиваясь. — Я сказал, — отрезал Сэм. — Ты пьян. — Я вообще ни в одном глазу! Тайлер растопырил пятерню и помахал перед лицом Джина: — Сколько пальцев я сейчас показываю? — А я? — осведомился Хант, делая неприличный жест. — Довольно, — Сэм, совершенно непристойно облапив, развернул его к выходу и подтолкнул вперед, — пора доставить тебя домой. — Убери грабли! — Если я их уберу, ты свалишься, как куль с навозом! — Тогда хотя бы не начинай меня щупать между ног, о’кей, маленький извращенец? — В твоих мечтах, шеф, — хмыкнул Тайлер. Джин задумался над достойным ответом, но тот никак не желал приходить в голову, в ней шумели свинцовые струи водопада, и плескалось большое зеленое озеро с загадочным длинношеим чудовищем, живущем на самом дне, и, возможно, даже плясала парочка гномов с лепреконами, сбежавших к нему от Тайлера, у которого было слишком тесно в мозгах, и рассыпались скачущие горошины диско-звуков, «I wanna go to Funkytown», перед глазами вертелись зеркальные шары, бросающие ворохи бликов на изнанку век, «Gotta move on», ловя их языками, как дети ловят снежинки, высоко подпрыгивали Крис и Шазз с немыслимыми новомодными прическами и в черной кожаной одежде, будто искупались в смоле, «Town to keep me movin', keep me groovin' with some energy», на заднем плане Рэй и Филлис одинаково махали поднятыми вверх руками и выбрасывали вперед ноги, рядом с ними двигал тазом этот пидор Литтон, лихо покручивающий тараканьи усишки, «Take me, won't you take me?», Картрайт в ярко-красном платье и таких же туфлях извивалась перед ним, словно стриптизерша, а посреди всего этого, под серебряным дождем сыпавшихся с неба блесток, стоял Сэм Тайлер, обряженный в сияющий белый костюм, ослепительно улыбался, подмигивал, нежно обнимал пальцами микрофонную головку и ронял в неё с придыханием порно-актера в разгар съемочного процесса: — Born to be alive It's good to be alive To be alive To be alive… На улицу навалились распухшие тучи. Разгулялся дождь, колотивший по макушке и затекавший тонкими струйками за воротник рубашки, сырой ветер засыпал глаза, и они — дождь и ветер — ненадолго разбудили Джина, разогнали искристый туман в черепной коробке. Но стоило ему, фырча и отплевываясь от холодных капель, забраться в нутро подогнанной Тайлером машины и ощутить мерную качку, как его снова начало «вести». Уютное тепло утягивало куда-то вниз по бесконечной лестнице, рядом с которой зловеще скрежетал опускающийся лифт, из-за его дверей мелькнула физиономия темноволосого молодого парня в очках, тот довольно осклабился, показав ряд острых клыков, и пропел издевательским детским голоском: «Зве-е-е-зды, Джин! По-о-осмотри на зве-е-зды, Джин!» Двери распахнулись, и парень вывалился наружу в сопровождении двух блондинок самого дешевого блядского вида, и теперь они вместо группы «Полицейский А-отдел» очутились на сцене, очкарик взмахнул полами черного пальто и, притоптывая, завопил в микрофон: — There's a starman waiting in the sky He'd like to come and meet us But he thinks he'd blow our minds! [8] Взорви их мозг, Джин, взорви их мозг! Девицы, подпрыгивая, осыпали его золотыми звездочками из фольги, а он все плясал, утробно хохоча: — He's told us not to blow it Cause he knows it's all worthwhile! Они возненавидят тебя, когда узнают, Джин! Все твои детишки тебя возненавидят! Let the children lose it Let the children use it Let all the children boogie! И тогда я сломаю весь твой маленький жалкий мирок! Притопну каблуком, он и рассыплется! Распахнув пасть, он высунул язык, невозможно длинный, как змеиное жало, с налипшей на него золотой звездочкой, и вдруг оказался рядом, совсем близко, схватил за ворот, вбил Джину в лицо свои черные глаза, как пару гвоздей, и горячо зашептал без шутовского веселья, гнилостная вонь от его дыхания забивалась в ноздри и легкие, вызывая дурноту: — Потому что на самом деле, Джин Джини, все это действительно — ненастоящее… Вздрогнув, Хант очнулся, с усилием потер слезящиеся глаза, медленно повернул голову. Заметил профиль Тайлера, чуть светящийся в полутьме, черную ленту города за стеклом машины, пульсацию огней в окнах, узловатые ветки ещё голых деревьев, коробки незнакомых зданий. — Ты куда меня везешь? — спросил он сипло. Тайлер покосился на него: — Домой, на твою квартиру. Куда же ещё? Джин потряс головой, окончательно стряхивая с себя кошмар, сглотнул кислую слюну, выпрямился на сиденье и велел: — Вези меня в участок. — Зачем? — удивился Сэм. — Ты же не собираешься сегодня работать? — Я собираюсь сегодня спать. — В участке? — Да, — процедил Хант, — поворачивай. — Поспи сегодня нормально у себя в постели. У тебя в последнее время усталый вид. — Благодарю за заботу, мамочка. Поворачивай! Сэм затормозил, и машина встала. Повернувшись к Джину, он внимательно посмотрел на него, становясь лучшим образцом изделия «заноза в заднице» из когда-либо выпущенных для широкого потребителя. Кругляш фонаря за окном набросил на его волосы желтый нимб, и Джин, свирепея, сжал кулаки. — Почему ты спишь в участке? — спросил Сэм, по его лицу расплывалась невыносимая жалость. — Потому что потому, кончается на «не твоего собачьего ума дело»! — прорычал Хант. — Вези меня на работу и не задавай дурацких вопросов! Тайлер заколебался, закусил губу, пожевал её и начал осторожно: — Послушай, если тебе негде прикорнуть, можешь переночевать у нас с Энни, она не будет возражать, — он сморщил лоб и неуверенно прибавил, — скорее всего. — Предлагаешь мне стать участником «тройничка»? — фыркнул Хант. — Нет, спасибо, у меня от зрелища твоей волосатой жопы все упадет. — Ой, да пошел ты! — разозлился Сэм, завел мотор и резко сдернул машину с места. — Пробуешь с тобой по-человечески, а ты… — А я такой, какой есть! Держи свои излияния при себе, Глэдис. Остаток пути прошел в хмуром молчании. Джин тупо смотрел прямо перед собой на вывихи дороги и разбросанные по её бокам куски света, боролся с плещущейся в горле мутью и старался не заснуть. Отголоски недавнего кошмара до сих пор неприятно скребли внутренности, как стая голодных котов. — Ключи, — потребовал он, едва Сэм затормозил у серого здания участка в Сити. Тайлер, поджав губы, вытащил их из зажигания и швырнул ему на колени: — Как я домой буду добираться, ты, естественно, не спросишь? — Не спрошу, — пробурчал Хант, — и состояние твоих подгузников проверять тоже не стану, не рассчитывай. Я не твоя нянька! Внезапно Сэм расхохотался так оглушительно громко, что Джин непроизвольно дернул головой и уставился на него во все глаза. — Да ты и был моей нянькой всё это время! Возился со мной, тащил, не давал съехать с катушек… И, знаешь, я даже сейчас предпочитаю тебя девочке с клоуном из телевизионной заставки. Хант покрутил пальцем у виска: — Я бы на твоем месте, Доктор Кто и инспектор Хайд, при случае все-таки проверил бы башку у психиатра. Сэм только махнул на него рукой, заходясь ещё сильнее в истерическом смехе: — Я, твою мать, люблю тебя, шеф! Ненавижу, конечно, тоже и не знаю, чего из этого больше, но… Вот черт. Прекратил он так же неожиданно, как начал, наклонил голову, посмотрел на Ханта исподлобья и совершенно стих. Тишина в машине заскрипела статикой, стала жаркой, неуютной, и её сделалось слишком много. Во всех остальных похожих ситуациях, когда случался какой-нибудь взрыв, а вслед за этим становилось очень тихо, они обычно бросались бить друг другу морды, со свистом вбивали кулаки в животы и грудь, до хруста костей заламывали за спину руки и выпускали хриплое дыхание, заполняя тишину до предела, пока та ни исчезала. Сейчас было непонятно, как следует поступить. — Так, — решил Джин, — ладно. Я не знаю, что это сейчас было, поэтому сделаю вид, что ничего не было, о’кей? Мне надо отлить. Он грузно выбрался из машины и, покачнувшись, едва не свалился обратно. Тяжело привалился к дверце, оглядел сквозь клейкую пьяную муть стеклянные соты фасада, слабо освещенные фонарным уличным светом и лунными подтеками. От реки сквозило сыростью и тянуло зябким ветерком, шевелившим взопревшие волосы на голове. Дождь закончился, и размытые фрагменты здания отражались в черных лужах, мокрый асфальт кое-где покрыла перламутровая пленка изморози. Сэм подошел и произнес устало: — Давай я отведу тебя внутрь. Нужно было наорать на него и оскорбить. Нужно было сделать так, чтобы он ушел как можно скорее, долгие проводы — лишние сопли. Нужно было прогнать его ко всем чертям. Нужно было не привязываться так сильно. Нужно было… — Давай, — сказал Джин. Опершись на черное кожаное плечо, он подумал о доверии, и ненадолго ему стало очень легко, как в далеком-далеком, состоящем из набора разрозненных зернистых картинок, полузабытом уже детстве, когда у него был старший брат, который всегда мог защитить от всего на свете, даже от папаши, когда тот вливал в себя бочку паршивого бухла и начинал путать сыновей с боксерскими грушами. Стюарт загораживал его, принимал удары на себя, был рядом, его первый напарник, и ушел он тоже первым… У козырька подъезда, мерно светящегося рядом белых лампочек, несколько из которых перегорели, он остановился и, не таясь, задрал голову в небо. Звезд по-прежнему не было. — Что ты там высматриваешь? — спросил Тайлер. — Не летят ли на нас советские бомбы, — огрызнулся Хант. — Живем в такое время, что приходится постоянно бдить. Ты слыхал, что русские вторглись в Афганистан? Вдруг следующие — мы? Сэм широко ухмыльнулся: — Не волнуйся, никто в Британию не вторгнется, а Холодная война закончится в 1987, когда в СССР начнется Перестройка. — Да что ты говоришь? — деланно изумился Джин. — Очень ценная информация, обязательно сообщи её в МИ-6, чтобы получить отдельную белую палату и именную рубашку с рукавами на спине, — он шатко потянулся к дверям. — Чего ты застыл? Мы не на романтической прогулке по дороге из желтого кирпича, Дороти, шевелись! Они поднялись по лестнице наверх, и первым делом Джин ринулся в туалет, где испытал другой вид облегчения. Возвращаясь к закутку, где стоял старый продавленный диван с самыми сволочными на свете пружинами, он немного надеялся, что Тайлер уже ушел, и ещё больше — не хотел этого и даже, наверное, боялся, он чувствовал этот отвратительный тоненький голосок страха внутри, будто зубную боль, только не во рту, а где-то ещё, чувствовал её всю дорогу, шагая по спящему коридору мертвенно притихшего участка, где лишь на нижнем этаже дремала парочка дежурных и видели десятые сны гнилые отбросы общества в своих клетках, чувствовал эту чертову боль каждый миг, сколько ни ругал себя раскисшей бабой. Но Сэм не ушел, а так и стоял в центре комнатушки, где горела единственная настольная лампочка, бросавшая желтушные отблески на шахматный черно-белый потолок. Джин повесил на крючок пальто и гордо проследовал мимо Тайлера, словно его тут и не было. Тот указал на диван обвиняющим жестом прокурора Короны, требующего применить казнь через повешенье: — Так жить нельзя, шеф. — Я на нём не живу, а сплю, — возразил Джин, усаживаясь, чертовые пружины аж вспучились под ним и разразились заполошным железным визгом. — Да, но ты живешь на работе. Хант согласно кивнул, доставая сигареты: — И живу на работе, и сплю на работе, и женат на работе. У тебя какие-то проблемы с этим, или ты приперся сюда, чтобы инспектировать условия труда британских полицейских? Сэм ничего не ответил. Он подошел к дивану, опустился рядом с Хантом, засосал в легкие половину застоявшегося воздуха из комнаты, замешанного на алкоголе, табаке, поте, лосьоне после бритья и носках перед стиркой, подобрался и приготовился Сказать Что-то Важное. — О, Господь всемогущий и все ангелы Чарли, — вздохнул Джин. — Ну, что ещё? Интуиция мне подсказывает, что я недостаточно для этого пьян, а ты достаточно слетел с катушек, чтобы начать копать путь к сердцу мужчины. Отставь лопату, со мной этот номер не пройдет. Сэм проглотил смешок, взгляд у него был немного просительным, и — подходящее слово не сразу вспомнилось за редким употреблением — теплым, и грустным, и знакомым, и — подходящее слово колотилось в висках, подгоняя ток крови — родным, и проклятая зубная боль от этого сделалась невыносимой. «Так нечестно, — подумал Джин Хант второй раз в жизни, первый был, когда он обнаружил остывший труп Стюарта, валявшийся в вонючем притоне на засаленном ковре в луже рвоты и мочи, раскинув иссохшие стариковские конечности в синих и багровых разводах среди провалившейся под восковую кожу паутины вен, — нечестно!» Не вставая с дивана, он потянулся к окну и распахнул его. Ночной воздух вломился в комнату, над миром стояло черное беззвездное небо, которое можно было сдернуть рукой, обнажая изнанку, и оставить всех в пустоте, «Starman waiting in the sky»… Полицейский инспектор Сэм Тайлер ждал, готовясь уйти. Его начальник старший детективный инспектор Джин Хант, вернулся, готовясь остаться, и нацепил на физиономию скучающее выражение «Валяй, Дорис, выкладывай, что там у тебя». — Я хочу поблагодарить тебя, — сказал Тайлер, — за всё. — Купи мне бутылку Glenfiddich [9] шестьдесят пятого года и считай, что мы квиты. И не напрашивайся его выпить вместе со мной. — Хорошо, не буду, шеф, — морщинки у глаз Сэма осветили лицо, — куплю и не буду напрашиваться. — Вот и молодец! — Хант неприкрыто зевнул, выпустил в потолок струю дыма и спросил совершенно не заинтересованно: — Картрайт собирается вместе с тобой? Сэм замер, облизал губы и смущенно пробормотал: — Да, мы с Энни хотим пойти вместе. Джин промолчал, и Тайлер встревожился: — Шеф, это ведь возможно, да? — Угу, — обронил Хант, короткий ответ утонул в сизом облачке, режущем воспаленные глаза. — Мне… — замялся Тайлер, — я… Нам нужно что-нибудь? — В каком смысле? — Ну, я не знаю, — Сэм поерзал на месте, вызывая пружинную какофонию, — как-нибудь подготовиться, что-нибудь с собой захватить? — Мешок сухарей и пару трусов с начесом! Ты куда, по-твоему, отправляешься, в долбанный лагерь ГУЛАГ? — Черт, да я понятия не имею! — Тайлер стукнул по дивану кулаком, и тот возмущенно взвыл. — Куда я направляюсь? В гребанный тоннель, в конце которого будет свет? В райские кущи с зелеными полями? В Париж? Всегда туда хотел, но так и не доехал, может, сейчас пришла пора?! — Лягушатники варят суп из лука на воде и едят куртизаны, — напомнил Хант. Сэм булькнул смехом: — Круассаны! Это называется «круассанами», чертов ты неандерталец! — и через мгновение выдохнул с детским неприкрытым страхом: — Шеф?.. Лунный луч, отразившийся от его медальона на шее, вспыхнул, как маленькая одинокая звездочка. Джин немного подумал, поборолся с самим собой и проиграл. Выбросил в окно окурок, положил руку на плечо Тайлера, сжал пальцы, вслушался в тихий кожаный скрип. — Railway Arms, — сказал он мягко, — это будет Railway Arms у Нельсона. Просто паб, куда коп может пойти с друзьями после долгого рабочего дня и получить заслуженную порцию выпивки. Ты хорошо поработал, Сэмми-бой, и заслужил её. Глаза Тайлера расширились, влажные и напуганные, а потом страх отступил, губы дрогнули в недоверчивой улыбке, и в этот момент — не тогда, когда Сэм сказал ему, что хочет уйти, — а именно в этот момент Джин понял, что все кончено, и знал, что сделал это он сам. Напоследок он неловко похлопал по черному кожаному плечу, опустил руку, отрешенно подумал, что ему полагается гребанный орден за все его подвиги, и ощутил страшную, выматывающую усталость, словно телу захотелось просто прекратить существовать. Сэм громко сглотнул и пошевелился. Задел взглядом то место на пиджаке, до которого дотронулся Хант. Заговорил еле слышно: — Ты знаешь, о чем я сейчас думаю? Его шепот расплавился в усталости, стал частью полутьмы. — Мы очутились на «Колесе Фортуны» и угадываем слова? — отозвался Джин вяло, ему хотелось только лечь, накрыться одеялом и подремать хотя бы пару часов до начала смены. — Иди домой, Сэм, тебя Картрайт, наверное, заждалась. Не заставляй миссис Женщину волноваться, они от этого стервенеют. — Я хотел Энни из паба позвонить и предупредить, что задержусь, но там телефона не оказалось. А сотовые ещё не изобрели. Хант, едва ворочая языком, застревающем в мокром песке, пробубнил: «Долбанный псих» и наконец закрыл глаза. — Ага, — не стал возражать Сэм, поднялся и направился к двери. Темные очертания его силуэта плавились, шорох аккуратных шагов звучал, как шелест волн, гладящих берег. — Я буду скучать по тебе, Джин, — раздалось на пороге, — мне будет тебя не хватать. Я оставался так долго из-за тебя. Я бы ушел раньше, но… Просто сейчас я знаю, что мне пора идти дальше. Я готов. Это не значит, что я хочу. И не значит, что… Слова рассыпались по полу, возможно, их даже не было, и они лишь пригрезились Ханту в его пьяном полусне в мире под крышей черного беззвездного неба. — Можешь называть меня «Дороти», — добавил Сэм с ребячливым вызовом. — Дороти, — сказал Джин. Тайлер склонил на бок голову, покачал ею с наглым всезнающим выражением на ухмыляющейся физиономии мистера Умника: — Ага, я тоже. Спокойной ночи, шеф. И после этого исчез. Спустя полчаса и оставшиеся полпачки сигарет Хант заставил себя встать с ненавистного дивана и разложил его, преодолевая шумное сопротивление проржавевшего механизма, осыпая свое негостеприимное ложе ругательствами и грозясь выбросить его на помойку, пока эта зараза не окончательно угробила его позвоночник. Постелил несвежее белье, небрежно ополоснул потное лицо, разбросал повсюду одежду и улегся, с наслаждением вытянув ноги. Потом он посмотрел в казавшийся вогнутым черно-белый потолок и сердито сказал ему: — Я хочу, чтобы ты остался. Навсегда. Но это не имеет значения. Как и всегда, звезды ждали его во сне — миллионы, миллиарды, триллионы звезд, столько, что даже какой-нибудь высоколобый ученый с первостатейной степенью не смог бы подсчитать их число на темно-синей ткани нигде не кончающегося неба. Все они пристально изучали его огромными сверкающими глазами, и Джин чувствовал себя таким крошечным, что с тем же успехом мог бы вообще не существовать. Но он все-таки существовал, поэтому вызывающе выставил вперед подбородок и сжал кулаки, пожевал сигарету, приклеенную к уголку рта, и почувствовал приятную тяжесть пистолета в кобуре и гладкую прохладу своей металлической фляги с виски в кармане пальто. Разговаривать он с ними не стал — не о чем было говорить. Он никогда не знал, почему звезды решили сделать ради него то, что сделали, и знать этого не хотел, и даже не был до конца уверен, что этот мир и этот полицейский участок существуют ради него. Да и какая, две им ложки в рот, черт подери, разница? Поэтому он сказал не им, а самому себе, немного чувствуя себя Гэри Купером в фильме «Ровно в полдень» [10], благодаря чему голос твердел с каждой буквой, а жизнь — продолжалась: — Всё это — настоящее. Утром по улице разливалось скисшее молоко, в анемично-голубом небе увядал лимон, от реки тянуло прогорклой сыростью, на первом этаже у дежурных телефон взорвался первой зубодробительной трелью звонка, гнилые ублюдки в своих клетках, зевая, садились на «парашу». Пора было вставать и делать то, что — Джин знал — у него неплохо получалось. Свою работу. Конец