Его крылья

Впереди раскинулась высокая хрустальная синева. Холодный воздух пощипывал щеки и нос. Пальцы заледенели, и Ацуши сунул руки в карманы. Тело было легким-легким, впереди расстилалось голубое полотно неба. А позади… Ацуши тяжело взмахнул крыльями, и тело, будто фантик от конфеты, понесло вперед. Летать он не любил — холодно и утомительно. Тяжело держаться в воздухе, когда за спиной всего два крыла. А еще страшно. Высоты Ацуши боялся. Но если не смотреть вниз, если представить, что это всего лишь прогулка по мостовой, и под подошвами ботинок упруго пружинит асфальт… Он никогда не знал, куда направляется. Тело ему едва ли подчинялось: его, как шелестящий фантик, влекло порывом ветра, и все, что Ацуши оставалось, — это равномерно взмахивать крыльями, стараясь не перевернуться. Внизу проплывало море, такое же синее, как небо, а может даже и ярче. Небо — как глаза Куро-чина — холодное и неживое, а море — Мине-чин — неспокойное, бурное. Ацуши даже показалось, что его обдало брызгами — Мине-чин ругался с Ака-чином, который поспевал всюду, — но это было, конечно же, не так. До земли оставалось еще прилично, а крылья уже ломило от усталости. Пылающее солнце слепило глаза, но Ацуши упрямо двигался вперед. Он просто знал, что нужно добраться до острова. Он уже не чувствовал правую руку, баскетбольные кроссовки тянули вниз, а солнце жарило и не давало сосредоточиться, раздражало. Кисе-чин всегда так — лезет под руку, словно без него и не обойтись. Если бы он не был таким… ярким, таким сующим свой нос всегда и всюду, Ацуши бы, наверное, с удовольствием не замечал его. Но Кисе-чин не оставлял окружающим ни единого шанса. Вперед забрезжили серые скалы, а сразу за ними, куда не брось взгляд, — зелень. Ацуши поморщился — деваться некуда. От них всех никуда не деться. Куда бы он, Ацуши, не пошел, всюду его преследуют. То Ака-чин кладет руку на горло и не дает дышать, то Мидо-чин не позволяет расслабиться, то Кисе-чин попадается всюду, даже если Ацуши о нем не думает. Все они — бывшие сокомандники — не желали исчезать из жизни Ацуши, мелькали то тут, то там, появлялись, не давая забыть о себе, и снова исчезали. Зеленые стебли уже почти касались ног, когда Ацуши вдруг снова взмахнул крыльями — он не хотел! Хватит с него! Земля отдалялась нехотя, неторопливо, зато приближались солнце и небо. И некуда было от них деться. Даже если остаться посредине, всегда держаться между ними, не приближаясь и не касаясь, оставался Ака-чин. Ацуши стиснул кулаки в карманах, тряхнул волосами, словно это могло помочь избавиться от чужого присутствия, и вдруг насторожено замер. Осмотрелся по сторонам, не понимая, что происходит. Сероватый, дымный туман поднимался от воды. Медленно заволокло море и скалы, накрыло белесым полотном землю, затянуло воздух, да так и осталось сероватой стеной, ограждая Ацуши от всех остальных. Оставляя наедине с собой. Туман был всюду. Он ласково касался губ, трогал замерзшие пальцы и грел их дыханием. Пропало солнце, сокрытое за полосой тумана, исчезли небо, земля и море, а воздух стал совсем другим. Влажным, горьковатым и свежим. Туман был всюду, и Ацуши это нравилось. Туман невесомо обнимал крылья, заволакивал пустое пространство под ногами, и Ацуши больше не боялся упасть. Он повернулся в воздухе, и его губы встретились с чужими губами, мягкими, теплыми, сладкими. По затылку скользнули теплые пальцы, крепко стиснули шею, бока коснулось горячее, и Ацуши застонал, просыпаясь. Муро-чин лежал рядом, прижимаясь к телу крепко-крепко, словно боялся замерзнуть. Ацуши обхватил его руками, провел пальцами по спине, сонно уткнулся в макушку. — Доброе утро, — тихо сказал тот. Лучше бы притвориться спящим. Тогда не нужно вставать и куда-то идти. Лучше притвориться спящим и вдыхать запах чужих волос, впитывать чужое тепло. — Ацуши, я знаю, что ты проснулся, — сказал Муро-чин отвратительно бодрым голосом. — М-м-м. — Просыпайся, соня! — Он снова потерся всем телом. — Вон, у тебя уже телефон звонит! С тумбочки и правда раздавалось противное жужжание. Так рано мог звонить только кто-то очень настойчивый. Хорошо, что Ацуши еще с ночи поставил телефон на беззвучный режим. — Поднимайся! Сегодня же такой день! — Какой? — Твой день рождения! Ацуши приоткрыл один глаз. Муро-чин выпутался из его рук и уселся на постель. Встрепанные со сна волосы, припухшие глаза, отпечаток подушки на щеке — это был тот Муро-чин, которого Ацуши рад был видеть каждое утро. — Муро-чин, сегодня мой день рождения, поэтому давай не будем вставать так рано, а? — Но это же твой день, надо провести его по-особенному! Ацуши зевнул и перевернулся на другой бок. — Вон уже, твои друзья звонят, хотят тебя поздравить. Да и наши, наверное, тоже. На тумбочке снова зажужжал телефон. Ацуши, не глядя, пошарил рукой по гладкой поверхности, сгреб мобильник и сжал его в кулаке. Отвечать не хотелось, а не ответить было бы еще глупее. Пока он думал, Муро-чин вытащил телефон из его пальцев и сунул его под матрас. Жужжание прекратилось. — Ну и что? Муро-чин, еще очень рано, давай лучше спать, а? Не хочу вставать. В ответ не раздалось ни звука. Ацуши сунул руку под подушку и прикрыл глаза. До того, как Муро-чин разбудил его, он точно видел сон. Вот только вспомнить его не получалось, но почему-то оставалось ощущение, что Муро-чин спас его. Наверное, так и было. Ему опять, кажется, снились крылья и полеты. «Говорят, если летаешь — растешь», — вспомнил он, поморщился и стиснул уголок подушки кулаком. Спины коснулись прохладные пальцы. Муро-чин провел невесомо вдоль позвоночника, погладил бок, а потом улегся рядом, натянув на них обоих одеяло. Его теплая щека прижималась к плечу. — Сегодня твой день, Ацуши. Хочешь — останемся так хоть на весь день. — Хочу, — тихо сказал он. — Значит, никуда не пойдем. Муро-чин снова погладил его бок, а потом засопел ему в ухо. Опять зазвонил телефон, но это больше не мешало, звук был таким далеким, что даже шевелиться не хотелось. Тем более, Муро-чин тихо дышал в затылок — не будить же его!