Глупости...

Бежать. Ему надо бежать… Быстро, без остановки…Чтобы увести погоню подальше от Габи, чтобы та как можно быстрее смогла передать информацию Уэйверли, чтобы эти…сволочи сели надолго, а лучше чтобы вообще не жили. Чтобы все было не зря: и пуля, застрявшая под ребрами, и синяки по всему телу, ноющие при каждом движении, и вывихнутая рука Габи, и… смерть Ильи, навечно оставшегося под обломками взорвавшегося здания… чтобы все это было не зря! Нет, он легко бы справился с теми двумя, что преследуют его, если бы не девять граммов свинца, засевшие у него боку. Но он отвлекся, пытаясь осознать, что непробиваемый русский все же погиб, что он не смог выбраться, что… а что еще он не успел додумать: за ним началась погоня. А сейчас, из последних сил поднимаясь по лестнице какого-то неприметного дома, Наполеон знает, что это последний рывок, что это самый что ни на есть настоящий конец. Потому что сил нет, крови он потерял уже прилично, а прикрывать его некому. И ему, как бы это странно не звучало, совсем не страшно: он знал, что однажды все так закончится. Что однажды он найдет на свою задницу приключений, стоящих ему жизни. Только он не хотел, чтобы жизни они стоили Илье. Упрямому и непробиваемому русскому, за которого он готов был жизнь отдать. Последний рывок – и он на крыше. А дальше перспектива далеко не радужная: либо пулю в лоб, либо сигануть вниз с черт знает какого этажа. Разницы никакой. Наполеон останавливается у самого края крыши, пытаясь отдышаться. За дверью уже слышен топот его преследователей. И Соло прикрывает глаза, а на губах играет шальная улыбка. Это все адреналин, не иначе. - Попался, - резюмирует один из преследователей, взбираясь на крышу и пытаясь отдышаться. – Для человека с дыркой в боку ты бегаешь слишком резво. Наполеон ему не отвечает, он лишь стоит с закрытыми глазами и улыбается чему-то известному только ему, что сильно раздражает его преследователей. - Теперь тебе никто не поможет и никто тебя не спасет, ты остался один, - с каким-то мстительным удовольствием констатирует второй, и Соло слышит, как синхронно щелкают курки. - Ну и натворили же мы с тобой глупостей, Большевик, - шепчет Наполеон, а ему в ответ звучат почти одновременно два выстрела... Но ни одна из пуль не достигает его, а на периферии сознания слышится глухой звук падения двух тел. - Он никогда не будет один, - звучит невероятным голосом русского, и Соло боится даже открыть глаза, чтобы понять: это и правда Илья, или его сознание решило сыграть с ним злую шутку. Наполеон слышит, как человек с голосом Ильи пересекает расстояние между ними в несколько шагов, а потом его резко сгребают в охапку. Его прижимают к своей груди так сильно, что приходится вцепиться в ответ, невольно утыкаясь носом в такую знакомую и родную ключицу, вдыхая неповторимый запах советского одеколона и чего-то особенного, Курякинского. И Соло перетряхивает. Он, наконец, осознает, что это не игры его воспаленного и уставшего сознания, что вот он, реальный, живой Илья, обнимающий до того сильно, что, кажется, ребра сейчас затрещат, не выдержав натиска. - Ненавижу тебя, - шепчет со злостью Соло все также в ключицу русскому, стискивая того в ответ. - Это взаимно, ковбой, - также зло шепчет Илья, так и не отпуская американца от себя. Его уже начинает мелко потряхивать, но он старается сдержать приступ ярости. Они продолжают стоять на крыше, не в силах отпустить друг друга. Каждый из них чуть не заплатил самую дорогую для каждого цену. И повторения этого не желал бы никто. Но с их работой такое обязательно повторится. И не один раз. И они знают это. - А глупости творить мы теперь будем с тобой вместе, ковбой, - вдруг выдает Илья, и Наполеон замирает: неужели он слышал? - Обязательно, - шепчет он в ответ, совладав с первым удивлением. – Вот только подлатаем меня и сразу же и начнем. И тут же выслушивает длинную и прочувствованную тираду, пока Курякин своей рубашкой зажимает его кровоточащую рану. - И только попробуй что-нибудь выкинуть до того, как врач тебя выпишет, - шипит Илья, чуть ли не таща на себе ослабевшего Соло. – Прикую наручниками к постели. - Согласен, - улыбается Наполеон. – Только если ты тоже будешь со мной в постели. - Лучше бы тебе язык отстрелили, - вздыхает Курякин, и, Соло уверен, на щеках русского проступил легкий румянец. - Не ври, ты же знаешь, что я умею вытворять своим языком, - он играет бровями, хотя в темноте его лица не видно, но знает, что Илья его поймет. - Лучше бы не знал, - ворчит Курякин, помогая ему спуститься по лестнице. Наполеон на это лишь улыбается шальной улыбкой. Теперь все будет хорошо. По крайне мере до следующего такого задания…