Мальчик, который не любил спойлеры

Небольшой город, маленькая квартира, вечно пропадающий на работе отец, — все это осталось в родном Борисоглебске. Новый город был другим. Он дышал одновременно пылью и зеленью в парке. Людей было много и тут же мало. В каких-то местах они толпились, а в каких-то отсутствовали вовсе. В день приезда лил дождь. Наш поезд прибыл в туман. Первое, что я увидел в этом городе — пасмурное небо, скорее походившее на белую пелену, нависшую над нами. Разумеется, в этом городе было и яркое голубое небо, и алый закат, и даже розовый рассвет. Но сейчас за окном был дождь, холод, пустота и слякоть. Так я встретил свою восьмую осень, полную перемен и необычайных открытий. Запищал домофон. На входе послышались голоса. Мы стояли на первом этаже перед нашей новой квартирой. Отец нервничал, ибо мать не могла найти ключи в своей бездонной сумочке. Мужчина и женщина, которые были явно старше моих родителей, что-то поднимали на лестницу, ругаясь, что работники ЖЭК-а не заботятся об их сыне. От них пахло сыростью. Но мне было приятно и тепло от их ворчания, глупых шуток и громких голосов. Мужчина шмыгал носом: — Давай, скорее открывай, а то Славка простудится. Мы замерли, с интересом наблюдая за этой семьей. Они были нашими соседями напротив. — Здравствуйте, — кивнула женщина. — Вы теперь тут живете? — Да, — улыбнулась моя мать. — Теперь здесь. Это мой муж и сын. Она хотела представить нас, но я ее перебил: — Пап, а почему этот мальчик в коляске? Он что, до сих пор ходить не умеет? Мои глаза изучали мальчишку лет пяти в инвалидном кресле. Тогда я ничего не понимал. Так важно для ребенка видеть мир похожим на него. Ему в эти годы кажется, что его имя одно во всем мире, а мальчики и девочки обязательно передвигаются на двух ногах. Странно, что за все восемь лет я не встречал никогда таких, как тот темноволосый мальчуган. Он смотрел на меня большими карими глазами, ничуть не боясь моего вопроса. Возможно, он ничего не понимал, как и я. Этот момент был поистине дурацким, но для меня и него в эти годы произошедшее имело большое значение. — Нашла! — вскрикнула мать, открывая дверь. Моего отца перевели на вышестоящую должность в этом городе. Мать благополучно бросила преподавательскую деятельность в школе, решив открыть здесь репетиторство на дому. А восьмилетний я долго не мог понять в этот день, почему после моего вопроса взрослые молчали, а мальчик с интересом смотрел на меня.

Глава 1 Мальчик, который не мог ходить

— Эй! Ветер сегодня сильный. Большие облака проплывают над нами. Во дворе стоит гул. Пахнет свежестью, цветами, прохладой, весной. Ветру мало облаков, поэтому он принимается за его черные волосы. Они, отросшие до середины шеи, закрывают ему глаза, лезут в лицо. Его тонкая рука поправляет их. Ловкие пальцы перелистывают страницу книги, которую он читает. — Турок! Лови! Даже с такого расстояния я мог бы различить его улыбку. Он всегда счастлив, когда читает что-то интересное. Сегодня суббота. На дворе конец мая. Часы показывают ровно восемь по Москве. Он отрывается от книги, когда отец, стоя у машины, зовет его. Рука поднимается, пальцы остаются чуть согнутыми. Таким жестом он провожает отца на работу. Пожилой мужчина садится в шикарный автомобиль, парень возвращается к чтению. — Артур! Мяч пролетает в сантиметре от меня, ударяется пару раз о землю и послушно катится к его ногам. — Ты уснул, что ли? — кричит кто-то из ребят. Оборачиваюсь, машу им. — Сейчас принесу, подожди! — баскетбольный мяч касается колеса инвалидной коляски. Он наконец отрывается от чтения, поднимает глаза на меня. Присаживаюсь перед ним, пододвигая мяч к себе. Делаю вид, что поправляю шнурки. — Привет, Слав, — шепотом выдаю, ловя его улыбку. Он оголяет белые зубы. Начинает нервничать, запуская руку в волосы, пытаясь убрать их назад. Ветер становится сильнее, растрепывая их снова. — Ну вот, — вздыхает он, смеясь. Теперь пряди хлещут его по щекам, усыпанным мелкими веснушками. Темные глаза прищуриваются, в уголках появляются морщинки. Так его лицо озаряется счастьем. — Привет. Сижу у его ног, поворачиваю голову вбок, чтобы прочесть название книги: — Хроники Нарнии? А я фильм смотрел. — Книга куда интереснее, — отвечает он. Шнурки давно поправлены, поэтому книга — единственный предлог, чтобы продолжить разговор. — Я только сегодня до нее добрался за все время. — Мне казалось, что ты книжки во всем мире перечитал, — предлоги закончились, как и время. — Турок! Бросай мяч и иди болтай. Игру задерживаешь, придурок! Поворачиваюсь, швыряя им мяч. Тот ударяет кого-то по лбу. Они ругаются, но продолжают игру. — Возможно. Но не эту, откладывал на самое последнее. Вообще, эта история связана с Библией, ты знал? — он усердно мне рассказывает про Аслана и прекрасный образ Иуды. Но все, что я делаю — ловлю знакомые слова, не собирая их в голове в единый текст. Ветер уже беспорядочно дергает его за пряди, цепляется за ветровку, которая небрежно накинута на тощие плечи. Его слегка смуглая кожа покрывается мурашками. — Замерз? — вдруг спрашиваю я. Он удивлен, что я его перебил. Глаза округляются, смотрят пристально. Все такой же, как и тринадцать лет назад. Только взрослее. — Немного… но это ничего. Лучше посижу на улице. С этой подготовкой к ЕГЭ совсем не выбирался из дома, — он часто бывает у нас, берет бесплатные уроки по русскому и литературе у моей матери. — Сегодня придешь к нам? — Наверное. Все равно отец уехал на работу, а мама будет у соседки браслет плести. Его родители старше моих. Слава — их единственный поздний ребенок. Отец работает личным водителем у одного предпринимателя, матушка создает украшения своими руками. Так они сводят концы с концами, откладывая деньги сыну на Москву и институт для таких, как он. — Что ты можешь сказать об этом произведении, Слава? — услышал я в тот день в своей комнате. Так близко я увидел его в начале этого учебного года. Раньше мы иногда пересекались на улице, в подъезде, пару раз в парке. Он стал брать уроки у моей матери, чтобы получить высокие баллы на экзамене. — Главное зло — это люди. Автор хочет донести такую мысль до читателя, — его голос резал тишину. Мои конспекты по теории государства и права благополучно были оставлены на кровати. Прижавшись к стене, я внимательно слушал каждое слово. Его голос был спокойным, тихим, умиротворяющим. Он пару раз запинался, но не терял мысль. — Ты считаешь, в жизни так же? — Нет, — смешок. — Люди бывают всякие. Я же не думаю, Ольга Павловна, что ваш сын — злой человек. В его глазах пляшет нежность и открытость к этому миру. Человек, выросший под присмотром родителей в четырех стенах своего дома. Вот его маленький мир. И при этом ему, несомненно, мало, держал бы в руках всю планету, изучал каждый уголок. Уже не обращает внимания, когда мальчишки смеются над ним в парке. Не смотрит на людей, которые с любопытством изучают его тело, навеки лишенное способности передвигаться. О причине никто не говорит. Может, не доглядели в детстве, может, что еще случилось. И с этим мирится он, его родители. Хотя, несомненно, каждый плачет без слез. — А что ты можешь сказать о любви Ларисы и Юрия? — сижу в кресле, пока они обсуждают очередное произведение. Знакомые имена, название где-то слышал, но не читал. Не люблю пялиться в бумагу, пытаясь найти в ней что-то неповторимо ценное. А у Славки это получается. Причем так хорошо и ловко. Спроси о чем-нибудь, приведет тысячу цитат из разных книжек. Листаю ту книгу, о которой они говорят. Толстенная, с мелким шрифтом, двойной обложкой. — Доктор Живаго, — шепотом читаю название. Определенно, где-то я уже его слышал. — Мне сложно сказать. Наверное, он ее любит. — Он бросает жену ради сильного увлечения Ларисой, разве это правильно? — Не знаю. Но если бы я был на месте жены Юрия, то все понял бы. Он же влюбился, — они сидят в гостиной за большим стеклянным столом. Мать что-то помечает в своей тетради, пока Слава отрывает кожицу на большом пальце, опустив глаза вниз. Через стол он рассматривает свои ноги: тонкие светлые джинсы, выпирающие квадратные коленки, белые носки. Чешу затылок, пытаясь начать читать это произведение. Останавливаюсь на предложении пятом. Нет, не мое. — Мне сложно вообще говорить о чувствах, я никогда не влюблялся. Солнце врывается в комнату, кидая лучи на лицо Славы. Он жмурится. Мать, сидя напротив, обращается ко мне: — Артур, закрой их. Поднимаюсь с места, подхожу к окну. Вертикальные жалюзи колышутся, когда я касаюсь их. Солнце начинает играть на его черных волосах, овальном лице. Он понимает мою уловку, улыбается, но прикрывает ладонью глаза. Большая комната снова погружается в слабый свет. — Думаю, разберем завтра вот эти произведения и достаточно, — мать протягивает ему тетрадь. — Ты готов лучше, чем кто-либо еще. Наши глаза с ним встречаются. Книга чуть не падает из моих рук. Что-то странное щекочется внутри меня. Мать поворачивает голову ко мне, ловя эту странную тишину. Ее взгляд падает сначала на меня, потом на Славу. Мои пальцы играют с ниточкой жалюзи. — Я думаю, ты успешно поступишь на издательское дело, — она что-то понимает. Что-то большее, чем я. До меня самого ничего не доходит. — Может, станешь писателем. — Ты сам пишешь? — удивляюсь, отпуская ниточку. — Немного, — он наконец-то поднимает голову, водя рукой по гладкой поверхности стола. Так он стряхивает невидимые крошки на черный паркет. — Ерунда. — Ничего подобного, — прерывает мать. — Очень интересные работы. Тебе бы тоже понравилось, Артур, — но тут она замирает, отмахиваясь. — Хотя ты балбес, ничего не читаешь. — Прочту! — дергаюсь. — Честно, прочту. — Ты те книжки дочитай. Мы тебе с отцом их пачками покупали, ты хоть одну в руки взял? — ругается. — Иди лучше отдай их Славе. Возьмешь? Он напуган. Сейчас для нас происходит вполне привычная ситуация, когда мать ругается на бестолкового меня. Для Славы же — это настоящее открытие. Огромное событие в его жизни — ему отдадут книги. — За мной, — фыркаю, кладу «Доктора» на стол. Слава бормочет слова благодарности. Слышу, как сзади что-то щелкает. Сейчас проследует за мной. По пути он задевает дверной косяк. — Прости, — открываю дверь, помогая ему въехать. — У нас проходы узкие. — Ничего, — на его лице то самое счастье. Вся мелкая злоба на мать быстро проходит. — Вот как выглядит комната человека на четвертом курсе, — с восхищением говорит он. Большое деревянное окно, стены с коричнево-желтыми обоями, компьютерный стол у входа, длинный шкаф для одежды, дисков и книг. Двуспальная кровать у стены. На самой стене маленькая коллекция мечей. На потолке огромный вентилятор, лопасти которого сейчас застыли. Паркет такой же черный, как и в гостиной. Слава с восхищением смотрит на большую комнату. — У тебя не такая? — спрашиваю для поддержания беседы, но сам прекрасно знаю, что там намного скромнее. Его взгляд падает на два монитора на моем столе. Рядом огромные колонки. На столе лежит фотоаппарат. — Круто, — протягивает. Чувствую себя неловко. В институте никогда не приходило такое чувство. Все же академия при президенте предполагает состоятельных учеников. Отец работает в администрации, матушка — учитель года по Воронежской области. Собственная машина уже в восемнадцать, очное не бюджетное отделение, юриспруденция, уклон в гражданское право. Из тебя с раннего детства готовят кого-то великого. А ты даже не можешь осилить Доктора Живаго. Великий сейчас «стоит» передо мной. Смотрит на книжную полку. Несомненно, ему интересна каждая книжка. Только проход между кроватью и шкафом не так велик для него. — Так ты дашь мне почитать свои работы? — интересуюсь, подходя к книгам. — Тебе точно не понравится, — мнется. — Не узнаешь, пока не дашь. Может, ты великий писатель? Ярослав Свиридов. Вслушайся, как гордо звучит твое имя, — на миг мне становится обидно от того, что балбесам достается все, а таким, как он — ничего, кроме инвалидности. — Я боюсь отнести в издательство. Вдруг не поймут, — протягиваю ему книгу, пока он бормочет это под нос. Его руки тянутся ко мне. И мне хочется замереть, не отдавать эту книгу. Хочется посмотреть на него вот такого красивого, беспомощного, полностью нуждающегося во мне. Как хочется стать полезным для тебя. — Значит, на следующей неделе после первого экзамена понесем в какое-нибудь издательство. На его лице снова счастье. Протягиваю ему книгу за книгой, пока не добираюсь до одной толстой. — Мать говорит, что я совсем ничего не читал. Она просто не может меня заинтересовать своими нудными классиками. А вот эта… Эту я тебе не отдам, — хмыкаю, ставя на полку. — Ее я прочел целиком. — Американские Боги? Вспоминаю, что пару лет назад залпом читал ее, Ведьмака, Цири, Метро 2033, Двухсотлетнего человека. — Даже если мне вдруг не понравятся твои работы, то это ерунда. У меня специфические вкусы. Главное. Что моя мать в восторге. А это означает лишь то, что ты нашел своего читателя. Его колени пополняются почти что новыми, ни разу не открытыми книгами. — Я бы пихнул тебе трудовое право, но вряд ли ты оценишь концовку этой книги, — оба смеемся. Там, на моей полке, остаются книги для учебы и Нил Гейман. Слава придерживает длинными пальцами стопку. Ему теперь точно будет чем заняться летом. — Ты сегодня один дома? — Да. — Скучно не будет? — присаживаюсь на кровать, прямо напротив него. — Ты мне столько всего отдал. Не пропаду уж. — Может, — сжимаю пальцы в замок, губы пересохли, — я тебя сегодня в парк вытащу? Пока летний сезон не начался, прошвырнемся по Нижаку*, там все дешево. Хотя ты определенно знаешь, что у меня нет проблем. Шнурки завязаны, книги отданы. Другого предлога я просто не нахожу... — На каком ехать? — спрашивает он, когда мы добираемся до остановки. Конечная и тут же начальная остановка 306 автобуса. Называю номер, который идет до Нижнего. Он сжимает края рукавов свитера. Его глаза снова опущены. И я бы отдал многое, чтобы услышать сейчас его мысли. Слабое тело, живущее в постоянном сидячем положении, вздрагивает, когда мои руки опускаются на его плечи. — Не замёрзнешь? — спрашиваю, наклоняясь к нему. Этот май выдался предательски холодным. Удивительно, что сегодня вообще выглянуло солнце. — Нет, спасибо. На этом мои предложения стать ему нужным заканчиваются. В автобусе на нас кидают косые взгляды пассажиры. Стоя у окна, держусь одной рукой за поручень, другой придерживаю спинку его кресла. Несомненно, внутри него происходят взрыв за взрывом. Его внутреннее состояние напоминает минное поле, на которое он наступает каждый раз. Внутри себя он, конечно, ходит, поэтому в голове он сбежал от меня из этого автобуса, заперся с книгами у себя дома, сев по-турецки на своей небольшой, но такой удобной кровати. Две женщины напротив нас перешептываются, смотря на Славу. Слышу слова, относящиеся к его положению и что он тут вообще делает. Я понимаю, что он все это слышит. У него на редкость музыкальный слух. Так он щурится, морщит с горбинкой нос. Замечаю, что он смотрит на наше с ним полупрозрачное отражение в окне автобуса. Так он видит высокого меня с широкими плечами, коротко подстриженными русыми волосами, прямым носом, зелеными глазами, тонкими губами, легкой щетиной, почти незаметной на свету. Мое лицо озаряется улыбкой, кожа на квадратных скулах напрягается. Рука идет выше, ложится на его худое плечо. — Все нормально? — спрашиваю, пока его внутренность погибает в атомном взрыве. Моя голова наклонена слишком низко. Я шепчу ему этот вопрос на ухо. — Ты давно же тут не гулял, верно? Так много героев книг и фильмов рассказывают свои истории о тяжелой судьбе. Они пишут и говорят о чувствах, мыслях. А тут жизнь. И кто-то Большой выбрал главным для этой истории меня. Человека, который даже не представляет, что творится в голове у этого мальчишки. Мы едем мимо площади, памятника, кучи магазинов. Солнце слепит нас, когда автобус разворачивается в другую сторону. По радио играет какая-то песня. Припев въедается в меня, поэтому я мурлыкаю ее себе под нос. — Еще глоток и мы горим на раз, два три. Потом не жди и не тоскуй. Сегодня что-то происходит со мной. Мои проблемы с учебой, конфликты с учителями, родителями, — все это исчезает. — Гори огнем твой третий Рим, лови мой ритм. ** — Мне нравится эта группа. А тебе? — Что мне? — теряю суть вопроса, когда его глаза уставляются на меня. — Ну, тебе нравятся они? Может, какую-то определенную музыку любишь? У меня всегда вызывал подобный вопрос затруднения. Мне нравилась любая музыка. Просто музыка, которая бы соответствовала бы ситуации или просто давала расслабиться. Я даже не запоминал исполнителя. Часто люди упрекали меня в том, что я не знал о музыкальных новинках. Но мне было все равно, сколько лет этой песне. Она мне просто нравилась. И этой информации было достаточно. — Я меломан, — наконец выдаю. — Мне сложно отвечать на вопросы подобного характера. Мне кажется, они мало что могут рассказать о человеке. — Тогда мне расскажи какой-нибудь факт о себе, который раскрыл бы твою личность. Факт? Что есть во мне такое, что отличает от других? Чем я выделяюсь из толпы в этом автобусе? Может, я похож на всех настолько, что меня могут спутать с теми парнями на последних сидениях. Всего лишь одно предложение, которое описало бы мое состояние. Слава... Дорогой мой друг, если бы ты знал, насколько я пуст. И насколько мне хочется заполнить свою пустоту тобой. — Я не люблю спойлеры, — резко выдаю, когда автобус подъезжает к остановке Петра. Двери открываются, один мужчина помогает мне со Славой. Несомненно, его внутренний мир покрывается тьмой и злобой оттого, что с ним возятся люди. Поэтому не придаю особого внимания мужчине, просто благодарю его за помощь и спешу отвезти Славу в парк. — Это тот самый факт? — смеется он, удобнее кладя на колени сумку. — Да. Люблю шоколад, яблоки, машины, а спойлеры не люблю. С детства я ненавидел их. Мне не нравилось, когда люди говорили, что будет дальше в фильме или книге. Когда я узнавал, что станет с героями какого-то сериала, то тут же выключал его. Спойлеры убивали во мне надежду на лучшее. Не важно, какими они были, они не давали мне возможности надеяться на что-то свое. Но не любил я спойлеры жизненные. Бабушка говорила, что все мои близкие умрут, но сначала состарятся. Мне твердили, что я обязательно стану великим человеком, что у меня будет жена и дети. Мне поясняли, что люди могут бросить меня или обмануть. Меня предупреждали о каждой мелочи в этой жизни. Так я злился, потому что эти спойлеры не давали мне надеяться на светлое будущее и представлять жизнь так, как я хочу. Знать о чем-то наперед — не иметь возможности исправить это. — А ты? — спрашиваю, когда мы едем по аллее, наслаждаясь зеленью лип. — Я спокойно отношусь к этому, — мне хотелось спросить у него о его состоянии, как он чувствует себя со мной в людной обстановке, каким способом переборол страх. Но это были бы слишком резкие вопросы для нашей первой прогулки. Вдыхаю побольше воздуха, ловя его сладкий запах. — У меня есть мечта, — бормочу, подъезжая к лавочке, — хочу поездить по миру. Ну, или хотя бы по России, или по нашей области. — У тебя же машина, — отвечает он, достает из сумки конфеты и протягивает мне. Беру одну, внимательно рассматривая фантик. Такие мать никогда не покупала, говорила, что они слишком дешевые и невкусные. Но сейчас это не так важно. — В чем проблема? — Она жрет много, да и надо бы транспорт побольше, чтобы все погрузить. — Я бы тоже не отказался поездить по различным городам, — хмыкает. Понимаю, что для него это сложно. — Кстати, Свиридов. Чего приуныл? — конфеты и правда невкусные, напоминают по консистенции пластилин. — Слушай, что расскажу. Есть один проект, не помню, как называется, надо сегодня загуглить. Суть в том, что ты едешь по новым местам, путешествуешь там, где хотел бы побывать. Причем едешь самым необычным способом. Чем необычнее, тем лучше. По-олный выход из зоны комфорты, — рисую в воздухе круг. — Я вспомнил, у твоего бати же с прошлой работы стоит пазик. Он на ходу? Кивает. — Но он просто так на стоянке уже без дела околачивается. Почему бы нам не переделать его под себя? Загоним вместо сидений диваны, раскрасим как хотим, установим хорошую систему, колонки, холодильник пихнем и какие-нибудь примочки. Такой дом для путешествий, а? — Артур, — сводит брови, сминает фантик, кидает в мусорку. — На это нужны деньги. — У меня есть, я откладывал с карманных и подработок. Дело быстрое, серьезно. Сдашь экзамены, я закрою долги и поехали в Воронеж, а? Я в родном Борисоглебске лет сто не был, у нас там так тихо и красиво. Его лицо озаряется тем самым светлым чувством. Я играю роль книжного героя, словно мы в каком-то приключенческом романе. — Нужно много чего уладить перед тем, как ехать. Получить права на его вождение и все такое. — Тихо! — прижимаю палец к его губам. — Чем сложнее, тем интереснее, верно? В этом же суть проекта. Преодолеть себя. Ему — выбраться из четырех стен, мне — научиться быть ответственным. Он смотрит вдаль, улыбается. Люди веселятся, катаются на аттракционах, едят вату. Он отказывается от сладостей, достает книгу, просит пересадить его на лавочку. Так мы разделяем тишину между нами. Моя голова покоится на его коленях, пока он читает одну из тех книг, которую он взял с собой из моего дома. Изредка показываю ему дизайны автобуса внутри. Прохожие кидают на нас взгляды удивления или недопонимания. Но я лишь наслаждаюсь его сладким запахом, который перемешивается с порошком. Это от джинсов. Когда повернул голову вбок, то ощутил стойкое желание коснуться губами его колена, чтобы узнать, почувствует он что-то или нет. Жалости к нему слишком много. Но вместе с ней много и интереса, привязанности. На секунду мне не страшно повести себя так, как я веду себя наедине со своими мыслями. Улыбаюсь. Касаюсь руками книги, вожу по корешку, изучаю кончиками вмятые золотистые буквы. Ярослав Свиридов. Возможно, будущий владелец какого-нибудь издательства. Может, через десять лет в моих руках будет лежать вот такая книга, созданная под его руководством. Вечереет позже, солнце уходит за дома, заливая небо желтовато-оранжевыми красками. Его голова касается моего локтя, когда он засыпает в автобусе на обратном пути. Людей в субботу в это время много, поэтому можно даже не придерживать его. Из приоткрытой сумки виднеются тетради. В них оказываются истории, записанные Славой от руки. Они небольшие, грустные, об одиноких людях. Истории эти примечательны тем, что никогда не знаешь, чем они закончатся. Мои пальцы касаются вмятин на бумаге тетради, гладя ровные строки. Его голова все еще прижимается ко мне. Автобус едет медленно, ловя последние лучи уходящего солнца. Внезапно теплеет. Ближе к конечной людей почти не останется, как и лучей солнца.