Помада

Щедрые наутилусы разрешили брать любую приглянувшуюся косметику и даже предоставили молоденькую симпатичную гримершу, которая с вдохновением принялась за раскрашивание агатовцев. Глеб скептически смотрел на это действо. У него, как всегда, было пессимистично-меланхолическое настроение, и ему не хотелось ни придумывать образ, ни, тем более, отдавать себя в руки этой бойкой дамочки. Наконец, все, кроме Самойлова-младшего, были приведены в божеский вид. Гримерша хотела было приняться за Глеба, но он решительно отстранился. - Я сам. Девушка обиженно задрала нос и, цокая каблуками, вышла. Вадик, проводив ее взглядом, задумчиво сказал: - Ну а мы пока настроимся, как закончишь – приходи, - и Глеб остался в гордом одиночестве. Самойлов походил туда-сюда, взял с тумбы тюбик ярко-красной помады и задумчиво покрутил в руках. Он считал использование чужой косметики крайне негигиеничным: мало ли, какой Умецкий ей мазался, хотя, кажется, он предпочитает фиолетовую. А правда, интересно, чья она? Глеб вытянул губы и сделал вид, что красится. Внезапно, дверь отворилась, и в комнате материализовался Могилевский. Самойлов улыбнулся. В своем сценическом образе Алексей сильно смахивал на проститутку. Но, однако, довольно симпатичную. - О, Глебушка. А ты почему еще тут? Самойлов помахал тюбиком. - Что-то не заметно. Помочь? - Чем, интересно? Хотя… - Глеб призадумался, но затем его озарила светлая идея и он ехидно спросил: - Накрасишь меня? - Ну давай, - Леша подвинул стоящий рядом стул к Самойлову. Тот от неожиданности крепко сжал помаду и безропотно сел. Подставы в виде согласия он никак не ждал. Но это было всяко лучше, чем отдаваться в руки той девушки с горящими глазами. На Могилевского можно было хотя бы полюбоваться. Глеб, правда, не совсем понимал, почему ему приятней смотреть на Лешу, чем на молодую девушку, но решил подумать об этом потом. А Могилевский тем временем взял пудру и принялся выверенными движениями белить лицо Самойлова. Закончив, он взял импортную тушь и попытался накрасить Глебу ресницы. - Черт, не с руки, - и, не мудрствуя лукаво, уселся Глебу на колени. - Э! Слезь! - но Самойлов поймал себя на мысли, что не особо против такого наглого нарушения его самойловского личного пространства. - Тихо, не мешай мастеру, - Могилевский пошевелил бедрами, устраиваясь поудобней. Определенно, было скорее приятно, чем нет, только тяжело. - Кому-то меньше жрать надо. Могилка хихикнул и начал усердно красить Самойлову глаза. - Блин, первый раз что ли? А ну не жмурься. Глеб послушался и, чтобы куда-то деть взгляд, принялся смотреть на Алексея. Скорее красивый, чем нет, только нос длинноват. А вот губы… Тонкие, ровные и, наверное, мягкие. Глеб улыбнулся своим мыслям. Ему хотелось проверить теорию насчет мягкости. Леша закончил с тушью, выбрал карандаш почерней да пожирней и начал рисовать стрелки, а Глеб оказался перед своего рода моральной дилеммой. Ярко-красные губы Могилевского так и призывали поцеловать их. Хотя Самойлов привык делать то, что хочется, не ограничивая себя моральными и всякими другими рамками, он очень сомневался, что его желания в данный момент совпадают с Лешиными. В морду получать не хотелось, но еще больше не хотелось терять хорошего приятеля. Но с другой стороны, факт нахождения Могилевского на коленях Глеба был сам по себе достаточно двусмысленным, и Самойлову хотелось думать, что это следствие не только вопроса об удобстве в наведении марафета, ведь не положено одному мужчине по-хозяйски садиться на другого, да еще и младшего на десять лет. Могилевский закончил с глазами Глеба и, слегка отодвинувшись, полюбовался на дело рук своих. - А тебе идет, да. Давай теперь помаду, - Алексей требовательно протянул руку. - Погоди, она хоть чья? - Моя. Брезгуешь? – Могилевский усмехнулся. - Нисколько, - Глеб бросил тюбик на пол, подался вперед и накрыл губы Алексея своими. Как и предполагалось, они были нежные, девчачьи; да что уж там, не каждая из девушек, которых Самойлов когда-либо целовал, могла похвастаться такими. Глеб ждал чего угодно, но, к его удивлению, Могилевский с энтузиазмом ответил на поцелуй и слегка сжал Глебовы плечи. А Глеб в свою очередь положил одну ладонь на бедро Леши, а вторую ему на шею, сильнее притягивая его к себе. Тут Алексей решил углубить поцелуй и принялся исследовать рот Глеба своим ловким языком, так что стало не ясно, кто тут главный и кто кого целует вообще. Наконец, Могилка отстранился и пристально уставился на Глеба. - Что? – невинно хлопая накрашенными ресницами спросил тот. - Да ничего, - Леша улыбнулся и потрепал Самойлова по волосам. Глеб обратил внимание на обретшие естественный цвет губы Могилевского. - У тебя помада стерлась. - Интересно, с чего бы? – Леша соскочил с Глеба, поднял тюбик и принялся исправлять нанесенный ущерб. Самойлов блаженно наблюдал за сим действом, как вдруг дверь отворилась, и вошел Умецкий. - Могила, мать твою, копуша, наш выход скоро! – и исчез так же быстро, как и появился. Алексей вздохнул, бросил Глебу тюбик и вышел вслед за басистом. Самойлов ухмыльнулся. Он твердо решил выловить Могилку после концерта, а что потом – он придумает потом. Глеб взял злосчастную помаду, наспех – уже без всякой брезгливости – накрасился и отправился к своим.